10 января в рамках гуманитарного проекта «Открытая лекция» в тель-авивском зале «Нога» выступит Юрий Норштейн, российский художник-мультипликатор, известный и почитаемый во всем мире. Тема лекции Норштейна определена как «Искусство свободы и свобода в искусстве», а это значит, что автор «Сказки сказок», «Ежика в тумане» и десятков других мультфильмов расскажет о своем взгляде на эти вечные темы. Если правда, что персонажи, созданные художником, отчасти похожи на него самого, то неудивительно, что на многие вещи Норштейн смотрит грустными и полными сострадания глазами своего Волчка. Накануне приезда в Израиль Юрий Борисович ответил на несколько вопросов корреспондента NEWSru.co.il.

Юрий Борисович, не так давно в интервью радиостанции «Эхо Москвы» вы сказали, что для вас очень важна среда, в которой вы работаете. Какова она сейчас в Москве, в стране? Благоприятствует ли вам?

Если говорить о среде в целом… Я иногда говорю так: к сожалению, тяжелый воздух. И не видно, чтобы он становился более разреженным, освежался грозовыми ливнями, чтобы небо очищалось, а грудная клетка становилась просторнее, как после прочтения хороших стихов. В этом смысле атмосфера очень тяжелая, и это ощущение не только мое.

Вы ощущаете это как художник?

Я ощущаю это и как художник, и как человек, как идущий по улице, как смотрящий на людей. Все пронизано колоссальным напряжением, и сколько бы ни клялись в обратном приверженцы трона, их слова не соответствуют реальности.

О вас часто говорят, как о художнике, который далек от суеты и злобы дня, и обитает преимущественно в своей башне из слоновой кости. Между тем, даже судя по вашему блогу в «Новой газете», вы очень общественно активны: вы были среди защитников московского клуба АРТ’ЭРИА, вы обеспокоены судьбой лабораторий НИИ имени Р.М.Горбачевой, единственной российской клиники, где взрослым и детям со всей страны делают все виды пересадок костного мозга. Все-таки идея про башню слоновой кости вам нравится или нет?

Нет, не нравится, это не моя жизнь. Я люблю быть среди людей. Я не могу представить, что я где-то заперт, что я живу анахоретом, что у меня монашеский образ жизни, хотя подлинные монахи вызывают у меня искреннее уважение. Вообще, может, самое важное для меня – это встреча с друзьями и с близкими. Даже предощущение того, что кто-то из близких мне людей должен вот-вот приехать, вызывает у меня те же чувства, с какими в детстве я ждал своего дня рождения. Это ощущение становится острее с каждым годом. А предвосхищение встречи может быть важнее и острее, чем сама встреча.

Несколько лет назад, после знаменитого, хоть и короткого, диалога Юрия Шевчука с Путиным, вы сказали так: «Художник должен быть независимым, как независимой может быть церковь. Но если патриарх у нас зависим, что требовать от интеллигенции? Шевчук оказался в ситуации, когда можно было задать вопрос. Думаю, такой лафы больше не будет». В связи с этим – какой вопрос вы бы сами задали Путину сегодня, будь у вас такая возможность?

Почему он так много занимается внешней политикой, но, начиная примерно с 2003 года, так опустил собственную страну? Почему внутренняя политика была фальшивой, почему она была пронизана получением массы денег за счет продажи богатств нашей страны, почему страна не развивалась так, как должна развиваться цивилизованная страна?

А у вас есть ответы на эти вопросы?

Очень простые. Самый простой способ жизни – это безудержное желание иметь деньги, не задаваясь вопросом – а зачем? Человек пытается обратить все окружающее в свою пользу, он рассматривает общество как свою частную собственность. Я помню один случай из 90-х. Некий человек наладил выпуск детского шампанского. Он успел изрядно заработать, прежде чем выяснилось, что оно непригодно для употребления. Когда его спросили, дал бы он это шампанское своим детям, он ответил: «Нет». Понимаете, какая психология? Выходит, все вокруг – только сырье для его денег. Я тогда был в такой ярости, что сказал, что не судил бы его ни по какой статье, а посадил бы в отдельную камеру и приносил бы ему шампанское, которое он произвел, пока все не выпьет. Я ненавижу капитализм. Это та психологическая форма, при которой человек теряет рассудок, теряет себя и уже не замечает этого. Люди, от которых зависит жизнь общества, потеряли себя. И, потеряв себя, они утратили подлинное отношение к жизни и людям, живущим рядом с ним. Мы очень много потеряли из того, что было, и возможности опомниться уже не осталось. Сейчас происходит разрушение, которое поддерживается эффектными речами, но все это носит фальшивый характер. Мы не замечаем, что создаем нового Вождя, а это чревато горькими последствиями. Если же говорить о мультипликации, или чуть шире – о кинематографии, то сейчас все, кроме нескольких кинематографистов-магнатов, одушевлены поисками денег. Увы, это занятие не вырабатывает творческой энергии, а разрушает ее. Творчество такая область, в которой, перефразируя Пастернака, должно быть место борьбе художника с самим собой, а не борьбе за финансы.

Как-то, говоря о свободе в творчестве, вы сравнили авангардиста Малевича и иконописца Дионисия, обнаружив у них нечто общее – свободу, заключенную в четкие границы. А что такое свобода для вас?

Творчество, по самой природе своей, это ограничение. Если ты не ограничиваешь себя, то попадаешь в условия безумия. Произведение искусства – это всегда часть вместо целого. Но чем сильнее произведение искусства, тем больше моментов общего оно в себя включает. Когда ты не испытываешь давление цензуры внешней, ты должен испытывать давление цензуры своей собственной. Вот что такое для меня свобода – я должен в малой частичке увидеть целое. И во взаимоотношениях с людьми то же самое. Мне не нужно, чтобы человек роскошествовал передо мной в своей свободе – «все позволено, давайте, ребята, гулять вовсю». Но чем человек скромнее, чем больше означен своим содержанием, тем более он свободен и способен соотнести свою свободу со свободой другого. Свободен знающий. Я приведу такой пример. Два человека попали в лес и заблудились, но один изучал лес и знает, как включить себя в эту энергию природы и выйти туда, куда должен. А второй не знает ничего. Кто из них более свободен, кто выведет из леса второго? Эта свобода более подлинная, чем у того, кто может прийти в ресторан и «швырять хрусты направо и налево».

Но если свободу дает мастерство, то как объяснить трагедию мастеров, вынужденных выполнять заказы вождей? Достаточно вспомнить, например, Мандельштама.

Тут начинается другая степень свободы – свобода личности, свобода достоинства. Но без той свободы, о которой мы говорили, без свободы поиска нужного слова, «величием равного богу», она невозможна.

Вы часто стараетесь сблизить то, что кажется находящимся на разных полюсах, найти общее между авангардом и иконописью, между японской художественной традицией и Рембрандтом.

Мир очень связан, когда ты находишь эти связи, то это невероятно возвышает тебя и вдохновляет.

Эти попытки обнаружить глубинные связи напоминают высказывание Григория Померанца о том, что «глубинное ядро каждой религии гораздо ближе к глубинному ядру другой мировой религии, чем к своей собственной периферии».

Это абсолютно точно не только для религии. В искусстве – то же самое. Внутренние законы искусства, незримые нам законы, говорят об одном и том же. Тайные смыслы едины, неважно, живет ли человек на севере или в Африке.

«То, что мы называем Богом, может быть выражено другими словами» – это тоже слова Померанца. А какие бы слова нашли для этого вы?

Я человек неверующий. Для меня две соседки во дворе, которые вышли чуть отдохнуть и пощуриться на солнце, говорящие о своих детях, более содержат в себе бога, чем те, кто пытается проповедовать, не чувствуя внутренней силы. В этих соседках гораздо больше присутствует надмирное, чем нам может показаться. Когда-то я прочитал у Зиновия Гердта такую маленькую одесскую зарисовку. Разговор двух одесситок. «Какие нынче погоды!» – говорит одна. А другая отвечает: «Как жаль тех, кто умер вчера». Вот такой мне кажется глубинная философия бытия.

В своих фильмах вы большое внимание уделяете свету. И говорите об этом, как об одном из важных составляющих кадра. Почему для вас так важен свет? Это метафора?

Это и метафора, и физический свет, и инфернальный свет. Мы, не задумываясь, говорим: «Он уже на том свете». Странное дело, казалось бы, нас должен пронизывать ужас, а мы говорим слово «свет». Не знаю, как это выглядит с религиозной точки зрения, но именно посредством искусства человек соотносит себя со смертью.

Вы часто говорите о том, что человек отвечает за свое лицо, что лица, «проработанные духом», прекрасны. А чьи лица сегодня кажутся вам прекрасными?

«Проработанные духом» – это определение принадлежит Флоренскому. Лицо каждого человека отчеканено изнутри его мыслями и поступками. Если в молодости тебе дано прекрасное лицо, совсем не обязательно, что таким же оно будет через двадцать лет. Дальше ты будешь носить то лицо, которое подробно проработано твоей жизнью. Каждым днем. Самые подлинные это те лица, на которых запечатлено сострадание.

Вы работали вместе с японскими художниками над фильмом «Зимние дни» по стихам японского поэта XVII века Мацуо Басе. Каждый участник проекта получил по одному хайку. Вам досталось: «Безумные стихи. Осенний вихрь. О как теперь в своих лохмотьях я на Тикусая нищего похож». И вы сделали историю о встрече странника и Учителя.

А кто стал учителем для вас?

Для меня учитель с большой буквы – мой отец, хотя мне было 14, когда он умер, и я не успел с ним по-настоящему познакомиться, но мне нравилось, как он работает. Мне нравился наш сосед дядя Ваня, который хотя и был пьяница необыкновенный, но при этом мастер столярного дела. Мне нравилось, как двигался рубанок, как из устья рубанка выбивалась стружка чистой доски, по которой приятно было провести ладонью. Мне нравилось, как работал Федор Савельевич Хитрук, великий мультипликатор: он всецело погружался в процесс, и для него не существовало ничего, кроме той точки на бумаге, которая была видна одному ему. Мне кажется только тот, кто способен беспамятно увлекаться своим трудом, становится подлинным мастером. Для него не существует власти, которая может его потревожить (в худшем случае она может его убить). Не существует ни окружающий мир, ни торнадо, вокруг мастера мир спокоен.

Юрий Борисович, и все-таки – что происходит с «Шинелью»?

Это тяжелая ситуация, которая связана во многом с переменами в стране. Мне кажется, что потрясения, пережитые нашей страной, в первую очередь, отразились на искусстве. Возможно, многие со мной не согласятся, потому что у них было все в порядке. А у меня нет. Может быть, это связано и с тем, что мультипликацию всерьез не воспринимали. Нам пришлось прекратить фильм в 1986 году. С тех пор он делался с огромными перерывами. Первый перерыв длился 9 лет, за которые я не снял ни одного кадрика.

Ну хоть есть надежда на то, что мы увидим «Шинель»? Свет в конце этого тоннеля?

Свет всегда есть. Продвигаемся.

Беседовала Елена Берсон

NEWSru