Филипп Пираев — человек подчёркнуто неординарный. Начнём с того, что — ассириец (кого на Земле осталось тысяч 250), активно практикующий шахматный мастер и тренер, художник и при этом — библиотечный работник. Из родного Тбилиси пропал в 93-м, в свои 28, когда (как он выразился в одном из интервью) «неожиданно обнаружил себя женатым и в Казани». Мама его — Марианна-Иоланта (как звучит!) — музыкантка, из крымских немцев, жена его — беженка из Северного Ирака… А слабо вам назвать одного из сыновей Саргоном — по имени древнего ассирийского властителя?!
Не знаю, может быть, такое смешение кровей, культур, городов, профессий и уж не знаю чего дает ему как бы надземный ракурс, взгляд на жизнь словно бы извне, как на одну, важную и насыщенную, но только одну шахматную партию? Мастер над доской, художник над полотном, музыкант у рояля, философ рядом с мистерией существования — и завершения его…
Мне, еврею, связанному с Традицией ещё более древней, такое двойное измерение времени очень понятно и близко.
Если искать аналоги — а дело это для настоящего поэта заведомо невыигрышное — я бы припомнил что-то из Пастернака, экспрессионистов, магического реализма… Но нет — пронзительность стихов, очень образных, очень конкретных и вещных, одновременно с их философичностью и надмирностью — этому не научишься ни у кого, кроме собственной души. Может быть, поэтому — у него так часто встречаются «восторг» и «полёт»…
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Филипп Пираев
…и тьмою моросящей
навеянный мотив. Ну что ж — пора!
Давно не путешествовал мой плащ
по пьяным от безлюдья мостовым,
где время измеряется упорством
и чёткостью всплывающих видений,
а расстояния — числом «прости».
Где в лиловатой грусти фонарей
размыты догмы, звуки и желанья
и пахнет днём творения, и можно,
скользя по амальгаме двух стихий,
почти всерьёз гадать: кто долговечней —
остывший город или тёплый дождь?
И хоть гнусавит опыт, что ей-ей,
не след бы ставить против фаворита,
юннатствует сознание: а вдруг
уступит в этот раз он и стечёт
всей массой зданий и начинкой снов
в предательски услужливые люки?
Ещё — занятно спрашивать у губ,
смакуя тоник вызревшего лета,
названья улиц, имена друзей;
приятно, в грудь вобрав побольше ночи,
всем пожелать прозрения любви.
А встретив перепуганные фары
в химерах заплутавшего ковчега,
добавить: и везения! И долго
шагать потом на зов теней и тайн,
угадывая вещею душой
над немотой скульптур и чёрной хляби
диакритические знаки звёзд.
Чтоб заключить, вернувшись поутру
в намоленную рифмами клетушку,
что бытие есть жажда высоты,
а красота есть форма притяженья.
И, виновато глянув на часы,
не раздеваясь провалиться в счастье.
КОЛЕСО СМЕРТИ
Белкой ловкой — на ободья, смелей!
Прочь страховку: это — Цирк дю Солей.
Это — снова терапия толпе
жгучим соло о борьбе и судьбе.
Жизнь по кругу — не из праздничных путь.
Но науку Галилея забудь:
если что-то и кружит небеса,
это взлёты твоего колеса.
Не по прутьям, каждый шаг — по сердцам!
Чтоб всей грудью, сняв повязку с лица
и в софиты, словно в вечность, смеясь,
пить молитвы сотен преданных глаз.
Но, повязан слепотою мирской,
тщится разум: для чего и в какой
страшной смете день за днём множишь ты
близость смерти на восторг высоты?
***
В провинции — восторг и благодать:
бездонно небо и прозрачны реки;
гудящих строек века не видать,
зато без них слышнее человека.
Хрустим редиской, пьём себе стишки,
настоянные на сосне и травах,
спасаясь от назойливой мошки
тщеславия и веяний лукавых.
Хотя и тут случается подчас
кому-то грешным делом захвалиться,
но даже одарённейших из нас
не соблазнить надгробием в столице.
Здесь как-то всё родимей и светлей —
и плач звезды, и хохот непогоды,
и журавли над кротостью полей
понятны до сих пор без перевода.
И, выходя к берёзам на мороз,
легко согреться и душой, и телом,
поняв, что жизнь, увы, не без полос…
но всё же это — чёрные на белом.
***
Я не искал причин, не исправлял ошибки
и не считал столбов, бежавших вдоль дорог,
но нежный клавесин и яростную скрипку,
как первую любовь, в душе своей берёг.
И пели мне они о юности и лете,
и были мне судьбой в наставники даны
закатные огни и васильковый ветер,
стенающий прибой и ангельские сны.
И пусть не дольше я, чем руны на асфальте,
и лягу в стылый прах рубиновым листом;
расскажет жизнь моя, как музыка Вивальди,
всю правду о мирах — об этом, и о том.
***
По радио трещали о морозах,
шуршали вдоль домов кометы фар,
и был рассвет беспомощен и розов,
как в обществе прелестницы школяр.
Брело слепцом унынье по аллеям,
и, всхлипам расставания под стать,
слетали с губ созвучья и, немея,
озябшей стаей рушились в тетрадь.
А ты спала, доверив чуткий профиль
затейливому бризу покрывал,
и тикала судьба, и верный кофе
задумчиво на стуле остывал.
А ты спала и, возгласом крылатым
встречая восходящую струю,
парила, тайной радостью объята,
у холода Вселенной на краю.
Шептали стены и будильник плакал:
«Очнись, как можно спать, когда вокруг,
грозя бедой, как вражеский оракул,
колотят в бубны полчища заструг!»
И так частила, на пространство множась,
нахрапистая белая картечь,
что сковывала разум невозможность
тебя, закрыв собою, уберечь.
Но ты — спала, лучисто и спокойно,
и слышалось в дыхании твоём,
что не всевластны немощи и войны
и не навек сугробы за окном.
И жвалы тьмы растрескивались где-то,
в труху забвенья тщась перетолочь
у вечных льдов, сжигающих планеты,
двумя сердцами вырванную ночь.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
Если король игрока находится под шахом и игрок не имеет ни одного хода, позволяющего устранить этот шах, этот игрок называется получившим мат , а его противник поставившим мат . Цель игры и состоит в том, чтобы поставить мат королю противника.