В двух томах (втором и третьем) четырёхтомного труда Владимира Батшева «Власов» (Изд. «Мосты» — «Литературный европеец», Франкфурт-на-Майне, 2003) человеку по имени Мелетий Зыков посвящено много страниц, причем посвящены они не только его деятельности и значению в описываемых событиях, но и выяснению того, кем на самом деле была эта загадочная личность. Надо сказать, что данная проблема не нова — об этом человеке уже с полвека толкуют, причем довольно противоречиво, но я ограничусь лишь одним названным выше источником.
«Мелетий Александрович Зыков, — пишет В.Батшев, — одна из центральных фигур в Русском освободительном движении». Его высоко ценил генерал Власов, выделяя среди других соратников особую его одаренность и редкий интеллектуальный уровень. «Между тем, — читаем дальше, — о Зыкове как о человеке известно очень мало… Он был настолько скрытным и осторожным, что не вспоминал о своём прошлом даже под воздействием алкоголя»…
Поначалу он вроде бы называл себя не Александровичем, а Евламповичем, говорил, что был женат на дочери наркома просвещения Бубнова, что был вроде бы партийным журналистом, вращался в высших партийных сферах, сотрудничал в «Известиях» при Бухарине, из-за чего его потом арестовали, но с началом войны отпустили на фронт, причем комиссаром батальона, где он под Батайском в мае 1942-го попал в плен. Все это, кроме пленения, Батшев считает не более чем легендой, придуманной для того, чтобы в какой-то мере обезопасить себя видимостью значимости, «набить себе цену» у немцев, скрыть свою собственную биографию и в то же время, на случай проверки, иметь запасные ходы.
В создании видимости собственной значимости во власовском окружении у него не было необходимости, его незаурядность и без того всем бросалась в глаза. Процитирую воспоминания одного из его бывших соратников: «Во всём знакомом мне подсоветском мире, оказавшемся с этой стороны, я не встречал человека такого масштаба, таких способностей». И далее — о брошюре «Неминуемый крах советской экономики», которую Зыков написал у него на глазах в течение нескольких дней после прибытия в Отдел пропаганды вермахта «без пособий, без справочника, от первого до последнего слова по памяти»… «Прогнозы его потом не оправдались только потому, что он не смог предвидеть размеров американской помощи Советскому Союзу». Назначенный редактором газеты для солдат, он диктовал весь номер стенографистке, не сходя с места, «как будто прочёл по книге». И еще там же: «Общее убеждение было, не знаю, насколько оно верно, что он был евреем. Может быть, это в конце концов послужило причиной его гибели».
«Не знаю, почему, — пишет другой свидетель, — но у меня сразу же создалось впечатление, что Зыков еврей. Мы считали нужным предупредить его, что нацисты, как правило, уничтожают политработников, если они евреи. Было заметно, что, расспрашивая об известных нам случаях истребления евреев, Зыков был явно встревожен, однако не сказал нам, что он еврей, а мы его прямо об этом не спросили».
В идеологическом отношении Зыков, судя по всему, был марксистом, большевиком, но настроенным резко антисталински. Преобладавшие в окружавшей его русской эмигрантской среде антикоммунистические идеи Народно-трудового Союза (запрещенного в гитлеровской Германии) он не принимал, из-за чего порой у некоторых коллег возникали подозрения, не большевистский ли он лазутчик. В то же время среди соратников, пришедших из лагерей военнопленных, он пользовался авторитетом идеолога. В этом аспекте интересно, как они, воспитанные на диалектическом и историческом материализме, расспрашивали Зыкова о непонятной им философской базе немецкого национал-социализма. «Вы спрашиваете, какая у них идеология? — переспросил он… — Я могу ответить одной поучительной историей, которую прочёл в детстве. Некий древнеегипетский жрец, умирая, должен был передать религиозные тайны своему ученику. Последний робел и боялся этого момента. Когда же час настал, старый жрец объявил, что тайна заключается в том, что никакой тайны нет. Нет у них, нацистов, никакой идеологии в современном смысле этого слова. Это кучка безграмотных авантюристов, захватившая власть»…
Человек, выдававший себя за Мелетия Зыкова, по-видимому, знал, чьё имя присвоил. Был до войны в Воронеже журналист с этим именем, правда, не столь высокого уровня и не такой эрудиции. Он погиб в начале войны. Вполне возможно, что его документами, попав в плен, воспользовался другой. Но кто?
Вот что пишет Батшев: «Эмигрировавший на Запад в начале 1970-х годов литературовед Владимир Чернявский никогда не слышал истории Зыкова. Но когда он пришел в гости в один эмигрантский дом, то удивился, увидев на стене портрет Зыкова. «А почему у вас висит портрет Цезаря Самойловича Вольпе?» — спросил он… Вольпе!.. Цезарь Вольпе — первый муж Лидии Корнеевны Чуковской, отец ее дочери, ныне живущей в России, Елены Цезаревны Чуковской. Тот самый… тот, который… про которого… И сразу всё сошлось. Все ниточки связались, все подозрения рассеялись, все точки оказались расставленными там, где надо, и завеса упала. Стало понятно, почему семья Чуковских всегда переводит разговор на другую тему, когда заходит речь о первом муже Лидии Корнеевны… Биография Вольпе обрывалась в конце 1941 года… По одним данным, он погиб при эвакуации. По другим — погиб в народном ополчении. По третьим — погиб на войне. Ни даты, ни места»…
Версия, что Зыков — это Вольпе, подтверждается у Батшева еще одним эпизодом. Поэт-белоэмигрант Александр Неймирок рассказывал, как обсуждал с Зыковым когда-то прочитанную им книгу «Поэты — современники Пушкина». Речь зашла о сообщении, вызвавшем подозрение, что поэт Веневитинов покончил жизнь самоубийством. Зыков это подтвердил, добавив, что он был одним из составителей этой книги и за подробность о Веневитинове получил нагоняй от партийного начальства.
Через много лет, уже после войны Неймирок узнал имена составителей вышеназванной книги — Вл.Орлов и Цезарь Вольпе. Первый по-прежнему занимался литературоведением, значит…
Согласно приказу Гитлера, для которого русские были низшей расой, «унтерменшами», Русское освободительное движение и Комитет освобождения народов России могли использоваться вермахтом только для внешней пропаганды за линией фронта, распространение же идей освободительного движения среди населения оккупированных немцами областей или в лагерях военнопленных было категорически запрещено. «Трудно понять, — пишет Батшев, — как это немцы в жестокой войне против Сталина старались подавить освободительное движение, которого так боялся Сталин!». В кругах вермахта зрело недовольство политикой Гитлера, многие понимали, что она гибельна для Германии. «Нас встречали с цветами, нас ждали как освободителей, а теперь в нас стреляют!», — говорили немецкие офицеры. Отношение населения к оккупантам изменилось потому, что Министерство восточных областей, на которое Гитлер поставил расиста Розенберга, стало проводить такую политику, которая уже не сулила людям ничего из прежних ожиданий.
В 1943 году офицеры из штаба группы германских армий «Центр», игнорируя приказ Гитлера, направили Власова с группой его сотрудников в Смоленск. Там в театре собралось для встречи с ним много народа, и когда он попросил людей высказаться, то услышал вопросы: «Правда ли, что немцы собираются сделать из России колонию, а из русского народа — рабочий скот? Правы ли те, кто говорит, что лучше жить в плохом большевистском СССР, чем под немецким кнутом? Почему до сих пор никто не сказал, что будет с нашей родиной после войны? Почему немцы не разрешают русского самоуправления в занятых областях? Почему добровольцы, которые сражаются вместе с немцами против Сталина, находятся только под немецкой командой?»
Трудные вопросы, на которые и у Власова не было ответов. Они, несомненно, занимали и Зыкова. В обстановке ожесточения цензуры он ухитрялся в той или иной форме ставить эти вопросы в газетах, которые продолжал выпускать. Напряженность в отношениях с немцами, за исключением небольшой группы им сочувствовавших, нарастала. Внутри власовского движения — тоже. «В антикоммунистическом мире, — пишет Батшев, — отношения к немцам колебались от чувства искренней и несколько оскорблённой дружбы до такой же искренней и бескомпромиссной ненависти. Между этими двумя полюсами укладывались десятки всяческих оттенков. Это давало много поводов для взаимных подозрений, упрёков, вражды»… А в военных кругах Германии нарастало недовольство политикой фюрера — несомненно, под воздействием её очевидных провалов и открывавшейся перспективы поражения в развязанной им войне. К этому времени относятся контакты Власова и его сотрудников с людьми, имена которых вскоре будут названы в числе соучастников покушения на Гитлера 20 июля 1944 года.
Примерно за месяц до названной даты Зыков был похищен и исчез бесследно. Поиски, затеянные армейской контрразведкой, закончились безрезультатно, последующие расследования — тоже. То ли это дело рук гестапо, то ли агентуры НКВД, неизвестно, но Зыков, очевидно, был тогда убит. Людей, общавшихся с ним в течение двух лет его таинственной жизни под чужим именем, уже нет, а если и есть еще кто-то, то вряд ли что-нибудь новое скажет. Раскопать что-то существенное про довоенного Вольпе и его судьбу в военное время тоже не представляется возможным. Так что ясного ответа на вопрос «Кто вы, Мелетий Зыков?» мы не услышим. Как написал (по другому поводу) Владимир Батшев, «Это как в советских лагерях — «не веришь — прими за сказку»…».
Для меня лично это не сказка. В начале войны мой дядя Евель, младший брат отца, попал в плен. Мы узнали об этом много позже, находясь в эвакуации. Попав в плен, дядя выдал себя за осетина, воспользовавшись некоторыми знаниями языка и быта осетин, приобретенными на строительстве в Северной Осетии, где он успел поработать до войны по окончании института. Из плена он при первой представившейся возможности бежал. Пробирался к своим, когда линия фронта уходила на восток быстрее, чем это было в его силах. К своим через линию фронта переполз едва живым. В тыловом госпитале, куда его определили, добрые люди через Бугуруслан (где собирался архив эвакуации) помогли ему найти адрес, по которому проживали его жена и сын (его сын, Рафаил Ицкович, теперь живёт в Нью-Йорке). Жена приехала к нему, когда он уже восстанавливал силы. Но тогда же его стали таскать на допросы: как это он, еврей, от немцев ушел, не с заданием ли? Объяснений не слушали. И вот его, офицера, определили рядовым в штрафной батальон, который бездарное командование уложило в землю при попытке прорыва блокады Ленинграда.
Когда читаю про миллионы красноармейцев, оказавшихся в немецком плену, понимаю, что были там сдавшиеся, но были и сданные. Моего дядю Евеля вижу среди тех, кого предали и сдали немцам в плен, сам он бы в плен не сдался. Вместе с тем нельзя не осознать, что судьба всех пленных неимоверно трагична — и перешедших к Власову, и оставшихся умирать от голода и болезней за колючей проволокой, и выживших в гитлеровских лагерях, но попавших затем в сталинские. Трагична судьба Мелетия Зыкова. Тем более, если это был Цезарь Самойлович Вольпе.
Оцените пост
(голосовало: 5, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
