Еврейский Мир

Эта история открылась совершенно случайно: так угодно было ироничной и безжалостной судьбе…
Фима Голдман был воспитан двумя мамами-сестрами, потерявшими мужей на фронте. И вот вчера одна из них умерла. Это была его тетя, не мама, но такого глубокого чувства потери и боли Фима не испытывал с тех пор как узнал о гибели отца на фронте.
Он отправился в квартиру покойной тетки, чтобы разобрать вещи, важные бумаги, документы, фотографии, словом, сложить в свою небольшую спортивную сумку бесценные для него и его мамы свидетельства того, что тетя Рая (в паспорте – Рахель) жила на этом свете.
Теткина многострадальная жизнь с неиссякаемыми, но так и не сбывшимися надеждами, тускло отсвечивала лампочкой старомодного торшера, который давно пора было заменить или выкинуть. Комната все еще таила энергию ее хозяйки. Сколько здесь было выплакано слез и сколько ночей прошло без сна! А теткины многолетние упреки в адрес Вселенной, когда-то безжалостно забравшей на Небеса ее молодого мужа и юного сына, словно ожили при виде Ефима, окружили его невидимым кольцом и сдавили горло.
Старенькие обои в цветочек, когда-то казавшиеся Фиме веселенькими, воспринимались теперь мрачными. На спинке стула висела юбка, которую тетка пыталась удлинить в соответствии с модой времен ее юности. Она, видимо, устала и решила продолжить работу завтра. Но завтра для нее уже не наступило: иголка с ниткой так навсегда и остались наскоро вколотыми в ткань распоротой юбки, а очки в старой оправе и наперсток сиротливо лежали на журнальном столике.
Окруженный теткиными кактусами на подоконнике, ее нарядами и украшениями, баночками с кремами для вечной молодости, занимавшими почти весь старомодный трельяж, лекарствами и духами, пронзительно напоминавшими о ней, Фима обессилено сидел на диване в полном оцепенении, не умея заплакать и не зная, как проглотить ком в горле.
В начале войны эта женщина, тогда еще молодая и красивая, получила почти одновременно две похоронки: на сына и на мужа. Отец Фимы тоже не вернулся с войны. И именно Ефим, единственный выживший в семье мужчина, стал мощным целительным средством от всех потерь и трагедий для двух овдовевших сестер. Они растили его вместе, хоть и жили порознь. И нередко доводилось ему замечать их взаимную ревность: то он ласковей поговорил с теткой, чем с мамой, то наоборот.
Ефим и его мама Соня стали для Раисы главным содержанием жизни. Их визиты – поводом принимать гостей и хорошо выглядеть, их проблемы стали ее проблемами. На семейном совете под председательством тетки всегда решались самые сложные вопросы, дефицита в которых никогда не наблюдалось. За умение находить компромиссы с кознями жизни тетка снискала уважение не только родственников и близких друзей, но и титул на редкость мудрой женщины среди всех, кто хоть немного знал ее на работе, да и просто по соседству. Здесь, в коммунальной квартире на Лиговке, тетка пережила блокаду, и все напоминало ей о счастливой некогда жизни с мужем и сыном.
И вот, вчера тети Раи не стало. Она умерла в возрасте 89 лет от сердечного приступа. И хоть сказать о ней «безвременно ушедшая» было сложно, Фима и его мама переживали уход Раисы как землетрясение в своей судьбе.
Мать Фимы была младшей в семье, но и ее возраст отдалялся от юности на непозволительно рискованное расстояние, тревожившее как ее саму, так и Фиму, все сильнее с каждым днем.
Опасаясь, что обитатели теткиной квартиры, не слишком обремененные моральными принципами, нагрянут поживиться вещами умершей соседки и не пощадят даже альбомов с фотографиями, Фима отправился в комнату тети безотлагательно.
Жена Дуся предложила ему свою помощь, но он отказался:
– Куда тебе ехать! Колени так болят, что на таблетках едва с болью справляешься. Я уж сам как-нибудь.
Он любил свою Дусю до сих пор так же нежно, как в юности. Им самим уже седьмой десяток пошел, а в памяти все свежо: и как встретились однажды на танцах, и как вспыхнуло чувство, и как поженились…
Даже не верится: вот уже и внуки от двоих сыновей – взрослые люди! А кажется, что молодость была вчера и еще не совсем прошла. Ему повезло с женой. Он всегда втайне благодарил за это судьбу.
В начале войны Дусина семья спешно эвакуировалась из Украины. Фимина – из Ленинграда. Мужчины ушли на фронт. Дуська уже беременной была, ее мучил страшный токсикоз, и, конечно, она отправилась в Ташкент с Фиминой мамой, не успев даже толком попрощаться со своей украинской родней. Разыскала она своих уже после войны. Но одна из ее теток осталась на Украине и пережила войну в оккупированном немцами селе. Потом село освободили, тетка выжила, пришла в себя и однажды ответила Дусе. С тех пор они регулярно переписывались.
Фимина тетя Рая выжила во время блокады. Она отказалась эвакуироваться из Ленинграда. Был большой скандал, но теткина мудрость наткнулась на ее же романтичное упрямство, которое и определило победу последнего: она осталась в своем прекрасном городе на Неве, куда, по ее мнению, немца никто не пустит. И не пустили ведь! Но как она осталась живой, и что ей пришлось пережить, лучше не знать!
С Раей постоянно держали почтовую связь из Ташкента, пока доходили письма. А потом связь прервалась, и стало страшно.
… Фима извлек пачку писем, бережно завернутых в прозрачный полиэтиленовый пакет, сквозь который просвечивала плотная пожелтевшая бумага с надписью «Письма из Ташкента в Ленинград».
Он высыпал содержимое пакета на тетушкин видавший виды темно-зеленый диван, собираясь прочитать одно-два письма военного времени. На него вдруг накатила волна эмоций и сентиментальных воспоминаний. Глаза увлажнились. Закурив сигарету, он стряхнул пепел в большую хрустальную пепельницу тетки, которую, по официальной легенде, Раиса когда-то купила для своих курящих гостей, но в реальности покуривала и сама.
И вдруг он заметил почерк своей жены на одном из конвертов: острые углы букв, словно падающих друг на друга… Этот почерк ни с чьим другим не перепутаешь при всем желании. Она что-то писала его тетке Рае?! Странно… Они не очень-то ладили.
Он вытащил письмо и начал читать.

– Дорогая тетя Леся! Как вы поживаете? Напишите мне правду: есть ли еда, не голодно ли? Как здоровье после всего пережитого? Удалось ли что-то узнать про мою подружку, Оксану Лазаренко? Где она, что с ней? Если что, пришлите мне ее адрес! Хорошо?
У нас в Ташкенте все более или менее: я и свекровь подрабатываем, так что хватает на жизнь. Я устроилась секретарем-машинисткой в одну организацию. Там платят немного, но сейчас найти лучшую работу невозможно, тем более, я мало что умею. А свекровь моя соседской семье по хозяйству помогает, да с детьми возится у них. А там и деньги, и продукты имеются. Евреи всегда умели жить хорошо. Им что военное время, что мирное, а своего не упустят. До войны соседский дед свое дело вел, я слышала. Там что-то с обувью лакированной связано было. Видно, большие деньги там водятся до сих пор! Свекровь на них вкалывает, ну, они ей и платят хорошо. Вот и стала в семье нашей главной кормилицей не я, а она, потому что она куда больше моего получает!

И шьет, и варит им, и за чужими детьми смотрит, аж с Игоречком нашим не всегда успевает поиграть! Но берет его с собой на работу: она там, к примеру, готовит, а он спит или играет сам с игрушками, а то и с соседскими детьми. А соседи не возражают. Ну, понятно, евреи всегда друг друга выручают. Вот они ей и работу дают, и продуктами платят, и деньгами. И еще мне с сыночком подарки шлют. Ну а я что сказать могу! Хоть мне и противно из их жидовских рук принимать помощь, но куда денешься?
А вообще, нам с Игорем живется неплохо. Сынуля на меня похож, хоть улыбка у него Фимина.
Вот, скажу я вам, тетя Леся, как на духу: я хоть и переживаю, что моя украинская кровь с жидовской смешалась, но зато муж мой любит меня и ребенка, как только настоящий еврей любить умеет. А наши редко над женами трясутся, как я заметила! И хотя муж у меня хороший, и я даже родила от него, но все-таки не могу я привыкнуть, что живу среди жидов. Одно дело – жить отдельно с мужем и на свой лад им крутить-вертеть. И совсем другое дело – попасть в жидовский клан. Ну, представьте себе только, что мало мне свекрови, так еще и соседи попались – сплошные евреи. Надо же, чтоб все так совпало. Думала я, узбеки тут будут, а оказалось, здесь евреев бухарских видимо-невидимо.
Какие же они все мерзкие, жадные, грязные. Они даже после бани пахнут как-то по-особенному. От них специфический запах исходит, правда. Не замечали? Ефим-то, бывало, из бани придет до войны еще, а все равно запах еврейский присутствует. Я уж разными духами белье брызгала, но куда там.
Нет, не даром фашисты их убивают, не даром. Была б моя воля, я бы фашистам помогла, хоть и некрасиво так говорить, но зато честно.
Ой, тетя Леся, вы не подумайте, что меня тут обижают, и я из-за этого злая. Они ко мне, как к родной относятся, особенно свекровь: старается, словно понимает мое превосходство, ну и хорошее отношение к себе зарабатывает. Вы разве не замечали, как евреи пытаются перед всеми хорошими казаться? Это от неполноценности. Мол, хоть я и еврей, но простите мне это, потому что я – человек добрый. Просто противно мне жить среди этого отродья! Но ничего. Вот закончится война, переедем мы, начнем отдельно своей семьей жить, и все будет хорошо. А пока нужно потерпеть и свекровь, и соседей.
В общем, если бы не это засилье жидов вокруг, то у меня уже и сейчас все, в целом, было бы неплохо. Сынишка растет. Фима пишет. Он, слава Б-гу, жив! Из всех жидов, лучше его на свете нет, это уж точно. Он даже и не похож на них совсем ни внешностью, ни характером. Вот только имя дурацкое – Фима. Тут уж, ясное дело, не ошибешься. Да и фамилию мне взять пришлось ихнюю. Тут у меня шансов не было выкрутиться. Слыхала я разговоры на кухне, как одна невеста русская не захотела фамилию жениха взять, а он – Рабинович, между прочим. Так он невесту свою только за это одно и бросил. Ну, до меня быстро дошло, что придется попрощаться мне со своей фамилией Марченко или потерять жениха. А потом что делать-то? Кто знает, влюбится в меня еще кто-нибудь так сильно или нет? Да и вообще, я-то знаю, что не красавица, а умом беру и душой. Но ведь для того, чтоб все это понять, и самому нужно мозги иметь и душу. Многие ли имеют? Да и на улице ко мне не очень-то цепляются. А Фима вот как разговорился со мной в кассе за билетами на танцы, так больше и не отходил от меня. Значит, понял, что я чего-то стою. Так он меня еще и красавицей считает. Вот что меня потрясло больше всего. А во мне красоты-то – одна коса длинная, да брови широкие. И потом, я же в Питере когда-то случайно оказалась: в институт поступала, но так и не поступила. И ни разу Фимка не упрекнул меня, что я без образования, да и вообще деревенская. Ничего подобного не было. Курсы закончила, печатать научилась, так он мне в день окончания курсов огромный букет роз подарил и вечеринку дома устроил. Да и еще и тост за меня поднял: «За Дусеньку мою! Начала с курсов, но это только ее старт. Она умница и многого добьется».
Я его потом спрашиваю: «Что твой тост означает? Значит, если я высшего образования не получу, ты меня любить перестанешь?»
А он засмеялся тогда и говорит: «Я уже не смогу тебя разлюбить. А образования твоего мне хватает: ты родной человек. Но если тебе захочется получить профессию и диплом, буду рад и помогу».
Честно говоря, тетя Леся, я не очень-то люблю с учебниками сидеть в обнимку. Фимка пусть в семье «академиком» будет, а мне вполне роль матери и женщины подойдет.
Ну, заболталась я что-то. Сейчас уже свекровь придет. А мне еще одно письмо писать нужно: у Фиминой тетки Раи, что в Ленинграде осталась, скоро день рождения. Вот свекровь просила написать ей от всех нас поздравление и вложить открыточку. Сама, мол, не успевает. Ну, мне не трудно. Сейчас напишу ей. Все, закругляюсь. Всем привет передавай, тетя Леся. И не болейте там. Пишите почаще.

Целую – ваша Дуся.

Фима схватился за сердце и стал судорожно глотать воздух. В кармане его куртки всегда были таблетки на случай, если прихватит, но куртка висела на вешалке при входе в комнату, а встать он не мог.
На его счастье дверь неожиданно открылась, и в комнату ворвался соседский малыш лет трех-четырех, мгновенно заполнив пространство вокруг себя беспричинной радостью и смыслом. Он был похож на ангелочка не только небесным цветом глаз и белыми кудряшками, но и нежным прикосновением к Фиминой руке:
– Дядя, поиграй со мной. Можно я буду разведчиком, а ты немцем? Или… А ты во что любишь играть?
В ответ раздалось Фимино невнятное шипение, и малыш забеспокоился:
– Дядя, тебе что-то болит?
Фима кивнул. Малыш предложил поиграть во врача и больного, но вскоре сообразил, что игра не состоится, и позвал маму. Та вызвала скорую и позвонила матери Фимы, чей телефон хранила много лет по просьбе покойной соседки Раисы (на случай беды). И вот телефон пригодился ее племяннику.
… Старенькая сутулая мама Соня, бесценная женщина в судьбе Фимы, примчалась в такси и оказалась у больничной постели сына, когда врачи уже практически привели его в норму, но предложили остаться на пару дней для обследования и наблюдения. Фима не сопротивлялся: понятие «дом», куда бы он рвался в любой подобной ситуации раньше, сейчас разбилось на мелкие осколки, каждый из которых ранил его не только морально, но и физически, как только он вспоминал о случившемся.
– Мама, неужели ты все знала и ничего не сказала мне?
– Фимочка, родной мой. Это – старая история. У нее уже выросла длинная борода. Жизнь прожита. У вас дети, двое, и трое внуков. Что было, то прошло. Дуся была молодой и дурной. Она за все эти годы могла поменять свои взгляды. Так, как думала она, думают почти все в нашей стране. Есть, конечно, интеллигенция, которая так не мыслит. Но сколько их, по сравнению с населением нашей необъятной родины… Правительству выгодно использовать национальную вражду в своих целях. Ну, что я тебе рассказываю прописные истины. Просто те, кто послабей мозгами, лучше впитывает всякие сплетни коммунальных квартир, из газет, книг и экранов, ну, и хуже маскирует свой антисемитизм. А те, у кого мозги покрепче, они тоже не многим отличаются от первой категории, но молчат и «дружат» с евреями, если выгодно, и еще, чтобы при случае сказать: «Я антисемит? Да у меня друзья – евреи»!

Окончание тут
Галина ПИЧУРА

Оцените пост

(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)

Загрузка...

Поделиться