Летит телеграмма…

Вы помните, как, во времена оны, в смысле докомпьютерные, мы высчитывали слова для телеграммы – каждое-то словечко стоило 3 копейки?! Так же, мне кажется, высчитывает слова наша гостья. Вы взгляните, какой спрессованный текст она мне прислала в ответ на «просьбу о био»:
«Родилась в Москве. В эмиграции с 1972-го года. Автор двух сборников стихов на русском языке: «Перебои» и «По правую руку сна». Художник, автор пьес и стихов на английском языке. Стихи и рассказы Косман переводились с английского на японский, голландский, греческий и испанский. Несколько пьес было поставлено в американских театрах. Живёт в Нью-Йорке.»
Для меня это чудо – так владеть двумя языками, чтобы талантливо писать на обоих. И не что-нибудь этакое журналистское, – но даже стихи, где вся реальность, отличающая их от рифмованной прозы – в интонации, в тонком перевороте и перекличках смысла! Аналогией вспоминается мне только Набоков.
Стих у Нины непростой, сжатый, как бы игровой – и в тоже время буквальный. С прихотливым ритмом, в котором играет перекличка – или вернее перезвон? – и ритма звуков, слогов – и ритма переживаемой сути. Такой стих можно прочитать только изнутри.
Таки да, это, конечно, телеграмма. Только кому? Самой себе? Небесам? Посмотри, дорогой читатель – может быть, как раз ты её адресат?
Шлите нам стихи на майл: ayudasin@gmail.com

Баллада о черте, или
Новый американец

Я всегда тебя видел:
Из преисподней,
Рожки вставляя в пустой окоём,
Ты появлялся в одном лишь исподнем,
Хватая за шиворот души живьём.
Участи общей
Я не избегнул.
Участье ко мне
Проявил ты сполна.
Узенький лоб напрягая и морща,
Вдруг ты решился-быка за рога.
Быка – т. е. меня,
Рога – т. е. покинуть,
Покинуть в безвестной и чуждой стране,
Чью чужость кляня,
Я бы мог перекинуть
Мечты на тебя и прибегнуть к тебе.
Чем чёрт не шутит.
Но я твой избранник.
Со мною единственным ты не шутил.
Эльфы твои остальных забирали
Ты меня грамоте новой учил.
Другие «учили не те алфавиты»,
Как нового зверя, боялись тебя.
Даром ли черта недаровитое
Время избрало в у-чи-те-ля?

* * *

Свеча морочит ночь
понять где тьма где лечь
смотреть чтоб превозмочь
путь к ангелу и прочь
а ангел слышит дверь
крылат ты да поверь
кому пакет потерь
давно уж мёртв теперь

а ангел видит тень
и ангелу не лень
избавить от потерь тень
всю на себя мигрень

Свеча морочит тень
так тьма пророчит день
понять как превозмочь
путь из ангелов в ночь

* * *

Нет в говореньи стихами
пререканья низин и высот.
Есть повесть высот – в хламе.
В живом воздухе есть азот.
Есть в рифмах круженье соков,
головокруженье лесов – в слезах,
и, напрочь отброшена оком,
рифма слух повергает в прах.
Есть в смятенье шагов парных
невольно – дыханье врозь;
в ожерелье рифм янтарных
крылышки мертвых ос.
Есть в молчании мертвых
живых голосов гам.
Так, молчанье поэтов –
ежедневным стихам храм.

* * *

Встал – горой,
а над ним – пожар,
а под ним – водой
проплывает шар
земной – к земле:
что ж, лети во мгле
стрелой – в свою жизнь
вне любви отчизн,
от любви к себе,
по живой воде
проплыви весь шар
и раздуй пожар:
среди всех, один,
исполин
быстрин.

* * *

Когда душа пройдет последний оборот
и круг, где сон и краски явью светят,
пройдет,
и мир, унизанный богатством всех щедрот,
пронзенный мыслью «Больше щедрости не светит…»
поймет,
что вот: последний круг.
Сюда взошла душа.
Творить не вдруг,
Умело, не спеша.
Ибо нет ей конца, и она понимает:
на кого поглядит, тот бессмертным станет.

* * *

Рыцарь видит отраженье,
рыцарь что-то говорит.
Но драконово отродье
сердце вырвать норовит
из груди, кольчугой крытой
но ранимой, как душа,
из последнего загона
тенью освобождена.
И не слышит рыцарь мнимый,
что там дама говорит,
и не слышит лошадиный
стук серебряных копыт.
Конь двоится пред глазами;
с тенью рыцарь говорит.
«Скоро тенью сам он станет!»
леший чудищу бубнит.
«Вырвем сердце, обмусолим,
а потом – айда в котёл!
Там и сгинем. Наша воля.
В тело – душу обмакнём.»

* * *

В тёмной дали китайского дня,
Средь жёлтых мраморных лиц
Жизнь промелькнёт моя
Под траурный стук колесниц.

Будут сниться китайские горы,
Реки жёлтые белых равнин,
И в осколки мельчайшие горя
Разобьётся цветной балдахин.

Мёртвых дум узкоглазый властитель
Оттолкнётся веслом от песка.
Не горошковый яркий ситец —
Желтый шелк обожжёт звезда.

Северный воздух

От тревожного света ночных фонарей просыпаясь,
Глядишь, не мигая, в холодные улицы сна.
В северный воздух, как рыба, ныряешь по пояс.
Память бедного детства: холод и белизна.
Покинутый город в пышных снегах затерялся.
Не поют о нём даже скальды, запивая вином.
Помнит о городе лишь сновидец печальный:
Здесь, где кончается лес, стоял его дом.

* * *

Слова, как пустые орехи,
Или как мыльные пузыри,
А рифмы – всего лишь утехи,
Одиночества волдыри.

Но если ход тысячелетий
Приблизить иль остановить,
Мы разглядим в их силуэте
Как нам и умирать и жить.

Те, что отчизнам потеряли
Не то, что счет, а даже срам,
Из тех скорлупок написали
Путеводитель к небесам.

* * *

Почтим же, други, память, наших предков.
Священных крыльев нет, как нет и снов.
И вот уж золото волос не золотое,
А цвета снега. Под снегом всё —
И предки и их сны.

* * *

А в тех преданиях несчетных,
В которых былью правит суть
Где жизнь и смерть бесповоротны,
И где хорошие не мрут,
Где суть летит, как птица в небо,
Или, как пуля, метит в лоб,
Где в зимний месяц бредит хлебом
Трудолюбивый хлебороб,
Где ветви выше водопада…
В таких преданиях порой
Играют сумерки прохладой
Неповторимою игрой.
И если вдруг тебе сгрустнётся,
Ты те предания открой,
Где на странице отблеск солнца
И тихих слов послушный строй.
А если уж совсем неймется,
Так без преданий обойдись.
Вставай чуть свет – мол, вот я, братцы!
А после по миру катись.