Трагедия
3
После очередного совещания Кабинет министров большинством голосов одобрил силовую акцию и принял решение начать штурм школы в 16:30, за полтора часа до истечения срока ультиматума. Прошло более 13 часов со времени захвата заложников. Спецназовцам пришлось в ожидании провести много мучительных часов.
Из дневника снайпера Шломо Хазана: «Я профессиональный снайпер. Меня учили убивать. Убивать с первого выстрела. Потому что второго могло и не быть. Могли убить и меня, но мне пока везло. В Маалоте, когда мы вошли в район проведения операции, я занял линию огня примерно в семистах метрах от школы, за кустом сирени. Не спеша снял со снайперской винтовки чехол, зарядил её, вынул из коробки замечательный цейсовский телескопический прицел. Сняв с него губчатую резину, установил на винтовку. Мне приходилось иметь дело с телескопическими прицелами, но такой попал мне в руки впервые. Слегка подрегулировав четкость изображения, я поймал в прицел главаря. Оптика приблизила его ко мне — казалось, что он метрах в пятнадцати. Я не сводил с него глаз. Как в замедленной съемке, он переходил от окна к окну. Его правая рука лежала на автомате. Типичный араб: с рельефной мускулатурой, с короткими черными волосами и с отвратительным лицом убийцы.
Он, казалось, был на расстоянии вытянутой руки. Я лежал за кустом сирени, уперев приклад в плечо. Ко мне подошел генерал Мота Гур.
– Попадешь? — спросил коротко.
– Чертовски трудный выстрел, — ответил я. — Надо попасть в голову, чтобы убить его мгновенно, а не ранить. Я должен поразить его мозг. Но его голова все время двигается то вправо, то влево, то вверх, то вниз… Он, мерзавец, находится в постоянном движении.
Мота Гур внимательно поглядел на меня.
– Я тебя помню еще со времени битвы за Иерусалим, — сказал он. — Ты тогда ухлопал лучшего снайпера Арабского легиона.
Я лежал и терпеливо ждал. В армии меня научили ждать. Тогда я, не шелохнувшись, ждал два часа, прежде чем выстрелить в голову снайпера, засевшего в Башне Давида, когда мы брали Восточный Иерусалим, и теперь постоянно вспоминал об этом. Но так долго я никогда не ждал. Пять часов! Мышцы шеи набухли, руки затекли, солнце слепило глаза, пот катился с меня ручьем, я буквально взмок от напряжения, сердце выскакивало из груди. Снова в окне показался главарь. Я плавно перемещал винтовку вслед за его головой, чтобы она постоянно оставалась в перекрестье прицела. Я мог выпустить по нему как минимум шесть пуль. Но надо было ждать сигнала. Хотя, честно говоря, я не знал, каким будет сигнал. Я забыл спросить об этом Мота Гура, а он забыл мне об этом сказать. Внезапно главарь высунулся из окна, чтобы выкрикнуть очередную угрозу. Я взял в перекрестье его голову. “Этот выстрел, — пронеслось молнией в мозгу, — положит конец затянувшемуся кошмару”. Я глубоко вздохнул и положил палец на спусковой крючок. Я должен был ждать неизвестного мне сигнала, но я уже не мог ждать. Это было выше моих сил. Главарь банды был такой отличной мишенью, что я не выдержал многочасового напряжения и выстрелил без приказа — на несколько минут раньше, чем должен был начаться штурм. Это был плохой выстрел. Самый плохой выстрел в моей жизни. Я попал в главаря, но лучше бы я не попадал в него вовсе, лучше бы я вообще не стрелял. Я попал ему не в голову, а в левое плечо».
4
Обильное кровотечение не вывело бандита из строя, а лишь разъярило его. Выкрикнув проклятие из Корана на всех евреев: «Алла-хумма-хзим-хум ва зальзиль-хум! (О Аллах, разбей их и потряси их!)», он отскочил от окна и, пригибаясь, побежал в конец коридора к лестнице. Единственным местом, откуда он мог ожидать появление спецназа, была лестница.
Неудачный выстрел снайпера первая штурмовая группа восприняла как сигнал к началу штурма. Сразу после выстрела майор Амирам Левин через центральный вход ворвался в здание школы. Заскочив в просторный холл, Левин пропустил вперед группу, которой командовал капитан Цвика Либне. Бойцы должны были подняться на второй этаж и ликвидировать террориста, контролировавшего лестничный пролет и коридор, расчистив дорогу остальным спецназовцам. Капитан Либне, поднявшись по лестнице, увидел второго бандита. Не останавливаясь, прямо на бегу он метнул в него фосфорную гранату. Даже небольшой капли фосфора на теле, как полагал капитан, было вполне достаточно, чтобы нейтрализовать террориста. Когда станет гореть его тело, он меньше всего будет думать о заложниках. Это была роковая ошибка, которая, в сущности, привела к трагедии.
Фосфорная граната выбросила плотные клубы дыма, которые мгновенно заполнили весь небольшой лестничный пролет и коридор. Дым был настолько плотным, что ничего невозможно было различить. Несмотря на то что спецназовцев и бандита, охранявшего лестницу, разделяли всего лишь четыре метра, ему удалось уйти невредимым и укрыться в конце коридора. Он дал по лестничному пролету длинную автоматную очередь. Пули не задели капитана Либне. Однако три спецназовца, бежавшие следом за ним, были тяжело ранены и скатились по лестнице, своими телами перекрыв проход наверх остальным бойцам. Вторая группа спецназовцев майора Амирама Левина, совершенно ненужная в данной ситуации, в это время бежала наверх по лестнице.
Рахим успел вбежать в класс, чтобы расправиться с заложниками. Ему навстречу бросился 17-летний паренек, попытавшийся своим телом преградить террористу вход в класс. Рахим перерезал смельчаку горло ножом и в бессильной ярости стал стрелять в школьников. В первые же секунды кровавой бойни погибли восемнадцать девушек и четверо парней.
Третья группа спецназовцев под командованием Муки Бецера должна была с началом штурма по приставной лестнице через окно ворваться прямо в класс, в котором держали заложников. Когда в классе зазвучали выстрелы, Бецер решил, что бойцы Левина уже ворвались в класс и приступили к ликвидации бандитов. Он приготовился подняться по приставной лестнице наверх, но в этот момент прямо на спецназовцев стали выпрыгивать подростки, пытавшиеся спасти свои жизни. Вокруг царил такой хаос, что спецназовцы из группы Бецера растерялись.
Между тем спецназовцы майора Левина и капитана Либне из-за отсутствия минимальной видимости в коридоре смешались в кучу у входа на второй этаж. Начался хаос. Плотный, едкий фосфорный дым забил легкие и разъедал глаза. Спецназовцам пришлось, закрыв глаза и задержав дыхание, инстинктивно бежать на звуки выстрелов и крики детей. Миновав два класса, они вышибли дверь, за которой раздавались выстрелы, и увидели Рахима. С перекошенным от ненависти лицом он стоял у школьной доски и возился с автоматом: одна из гильз заклинила затвор. Спецназовцы изрешетили его автоматными очередями.
Второй террорист стоял у дальней стены. От всего увиденного он пребывал в глубоком шоке и даже не попытался защищаться. Его буквально разрезали автоматные очереди. Один из заложников, 15-летний паренек, пытаясь привлечь к себе внимание, поднял руку. «Это террорист! Это террорист!» — стонал он, лежа в луже крови, указывая на третьего бандита, укрывшегося за его спиной. Подбежав к нему, Ави заметил, что террорист сжимает в одной руке гранату, а в другой пистолет. Он был ранен, но все же оставался в сознании. Ави ударил его ногой в пах и ликвидировал двумя одиночными выстрелами в голову.
С первого снайперского выстрела, ставшего сигналом к началу штурма, и до выстрела, который ликвидировал последнего бандита, прошло не более трёх минут.
5
То, что происходило в эту минуту в классе, невозможно было описать. Ничего более страшного Ави прежде видеть не приходилось. Он стоял по щиколотку в детской крови. Везде лежали окровавленные тела детей. На ватных, плохо слушавшихся его ногах Ави спустился вниз, вышел из школы и пошел по тропинке вниз с холма, не понимая даже, куда он идет. Всю дорогу в ушах у него слышались то автоматные очереди, то крики и стоны подростков. А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты боль, такая боль, что он несколько раз останавливался, и ему казалось, что вот-вот его вырвет всем тем ужасом, который вошел в него. Он видел кровь детей и слышал крик, бесконечный крик. Он не помнил, как вышел к вертолету, как был доставлен с остальными спецназовцами на базу, как, не раздеваясь, лег на койку и попытался заснуть. Но только стал засыпать, услышал и увидел все опять и вскочил.
«Очевидно, бандиты что-то знают такое, чего я не знаю, — думал Ави. — Знают, как убивать детей и женщин. Если бы я знал то, что они знают, я бы понимал и то, что я видел». Но, сколько он ни думал, так и не мог понять всего виденного. Заснул он только под утро, и то после того, как напился допьяна вместе со своим другом, лейтенантом Ариком Гором, который тоже не мог спать в эту ночь. Но, перед тем как погрузиться в каменный сон, он сказал Арику: «Значит, они и мы одинаковы? Мы — люди, они — люди… Как наши либералы утверждают… Привезти бы их в эту школу…»
На следующий день Ави увидел по телевизору родителей убитых в Маалоте детей. Они молчали. Отчаяние никогда не укладывается в слова.
Начало всех начал
1
Отец полковника Ави Бен-Цви — Дани Цвин — родился в 1915 году в Петрограде, отец его был военным врачом, а мать, родившаяся и выросшая в Вене, — учительницей немецкого языка в Смольном институте. После Февральской революции Смольный институт был закрыт, это был первый шок для молодой учительницы, но, когда она увидела, что сделали с её любимым Смольным солдатики и матросики Ленина, она чуть не лишилась чувств.
Еще большим шоком для семьи стал арест отца Ави Петроградским ЧК 1 сентября 1918 года — после покушения на Ленина. Позже отец так описывал свой допрос: «Меня ввели в просторный кабинет. У письменного стола стоял человек, приземистый, с круглой спиной, с маленькой, вдавленной в плечи головой, со злыми маленькими глазками. Он напоминал отвратительную ядовитую змею. Хриплый его голос походил на свист, и казалось, что сейчас изо рта покажется жало и брызнет смертельный яд. Он посмотрел на меня и сказал:
– Говорят, что вы контрреволюционер. Что вы одобряли покушение на товарища Ленина. Можете сказать что-нибудь по существу выдвинутого против вас обвинения?
– Какое обвинение?! Товарища Ленина я никогда лично не знал, никаких личных счетов с ним не имел и, следовательно, покушения на него одобрять не мог. Да и вообще, никакого юридически осмысленного обвинения, выдвинутого против меня, не существует. Это просто слухи, которые распространяет так называемый комиссар госпиталя, где я имею честь работать, фельдшер Грумов, поскольку я мешаю ему воровать. Лучше занимайтесь своими людьми, чем врачами. Врачи политикой не занимаются. И не воруют. Они лечат.
– Увести! — обратился следователь к матросу, который меня конвоировал.
Я понял, что меня расстреляют. И я рассвирепел.
– Не забудьте, комиссар, направить товарища Грумова для лечения товарища Ленина. Он замечательно умеет ставить клистиры. Я имею в виду, конечно, не товарища Ленина, а товарища Грумова! Впрочем, и товарищ Ленин тоже неплохо ставит клистиры. Во всероссийском масштабе, правда. Кстати, стрелял в товарища Ленина не врач, а некто из вашей же, кажется, революционной братии!
– Вот как! — криво улыбаясь, произнес следователь. — Что ж, мы решим, что с вами делать. Я вижу, что товарищ Грумов совершенно прав!
Но вечером один из охранников, пожилой солдат с добрым и умным лицом, шепнул мне:
– Ты меня не помнишь, дохтур? Лечил ты меня, когда я раненый лежамши. Похоже, дохтур, тибе кокнут не сегодня, так завтра. Ты вот что — стукни ночью в дверь камеры. Попросись у нужник, в сортир тоись.
Я так и сделал. В тюрьме царили хаос и революционный бардак. Половина охраны была пьяна, а другой половине было на всё наплевать. Солдатик накинул на меня где-то раздобытую им омерзительно пахнущую потом солдатскую шинелишку и без труда сумел вывести меня на улицу. Тихо сказал:
– Тикай с Питеру, дохтур! Храни тя Христос. Хучь ты и из проклятого племени иудейска вышел, а нашего брата очень даже замечательно лечил.
Этой же ночью семья Цвина бежала от большевиков в Крым, а затем вместе с врангелевскими войсками попала в Стамбул. Из Стамбула семья переселилась в Иерусалим.
2
В 1933 году, когда ему исполнилось 18 лет, Дани, к тому времени ярый сионист, по обычаям сионистов того времени сменил свою фамилию и стал называться Дани Бен-Цви. В том же году он вступил в «Хагану» и прошел начальную военную подготовку. В 1937 году «Хаганой» была создана организация «Моссад алия бет», занимавшаяся нелегальной иммиграцией евреев из Европы в Палестину. Дани, отлично владевшего немецким и неплохо английским, сразу же ввели в «Алию бет». Несколько месяцев он напряженно учился радиоделу и вскоре уже мог целый час беспрерывно принимать и передавать радиотексты со скоростью 100–120 знаков в минуту. Слуховая память еще даже не успевала расшифровать принятые звуки, как рука уже писала.
В начале 1938 года Дани сообщили, что его зашлют в Берлин, чтобы создать там подпольную группу. Цель группы — осуществлять нелегальную переброску в Палестину активных немецких сионистов, особенно тех, кто участвовал в мировой войне и имел хорошую военную подготовку. Предварительно Дани снабдили надежным паспортом швейцарского гражданина Клауса Рейхенбаха и направили в Берн, где он должен был встретиться 10 сентября в 10 часов вечера в кафе «Волвер» с человеком по имени Курт.
В столицу Швейцарии Дани, теперь уже Клаус Рейхенбах, приехал раньше условленного времени и решил побродить по улицам этого небольшого средневекового города, лежавшего в крутом изгибе реки Аары, полюбоваться его архитектурным обликом.
В Берне, как, впрочем, вообще в немецкой части Швейцарии, в 11 часов вечера жизнь замирала, на улицах почти не видно было прохожих. Вероятно, учитывая вечернее малолюдье швейцарской столицы, человек по имени Курт — более о нем Клаус ничего не знал — и назначил час встречи. Чем меньше глаз, тем лучше. Таково первое правило конспирации.
Когда Клаус вошел в кафе, было ровно десять. Курт был уже здесь. Он выбрал столик в дальнем углу, откуда виден был весь зал. Рядом с Куртом сидел человек, с которым Клаусу предстояло познакомиться. Звали этого человека Гюнтер Рустерхольц.
Александр Цывин
Продолжение тут
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
