Вялотекущая, как и было сказано

Наша команда охранников торгового центра «Сердце Залива», что под Хайфой, состоит почти на сто процентов из людей с высшим образованием. Не слишком молодых, правда, а потому и не пробившихся здесь в «белые воротнички».

Но что интересно: устроили мы раз посиделки по какому-то случаю, разболтались под водочку, и выяснилось, что большинство из нас не сожалеют о снижении статуса по той простой причине, что свои тамошние институты мы оканчивали без всякого призвания. Кто воспользовался наводкой родителя, кто поступил за компанию с тогдашней подружкой, кому неохота было ехать в центральный город и пять лет мучиться там в общежитии, и он шел в местный институт мылолитейной и велопрокатной промышленности — словом, ребята не горели ни на учебе, ни на последующей работе. Ну а коль не горели, да без партбилета, зато с «пятым пунктом», то и в начальники будущие хранители «Заливного Сердца» не выбились. Кроме меня. Но у меня все сложилось, мягко говоря, несколько иначе и довольно нестандартно.
Моя успешная карьера началась примерно в году 1925-м, то есть за девятнадцать лет до моего рождения. Именно в этом году мой дед с отцовской стороны, Абрам Шмулевич, оставив беременную жену, ускакал крошить очередных врагов — с Лениным в башке и с наганом в руке. Враги оказались тоже ребятами хоть куда, и отец мой, нареченный, естественно, Владимиром, родился уже сиротой. Но не просто сиротой, а образцово-показательным, сыном убитого красного командира и раскрепощенной советской властью местечковой девушки. Так что мой папа практически вырос под ласковым присмотром всего впоследствии расстрелянного советского правительства и лично Главной Вдовы государства. Неудивительно, что с таким воспитанием и кругом общения Владимир Абрамович с младенчества впитал в себя все коммунистические идеалы. Домашняя легенда гласит, что, когда в начале пятидесятых годов бравый подполковник ВВС Шмулевич получал из рук Сталина Золотую Звезду Героя, он от волнения вместо «Служу Советскому Союзу!» по детской привычке сказал «Спасибо, дядя Йося!», чем вызвал гомерический хохот «добродушного генералиссимуса». Но я забежал вперед.
Как вы понимаете, до пятидесятых годов над страной пронеслись сороковые, и мой отец, с трудом дождавшись совершеннолетия, в 1943 году помчался поступать в летное училище. Но завет своего отца — уходя в бой, оставлять потомство — он исполнил полностью, до отъезда в училище стремительно женившись на моей матери и зачав меня. Вернее, так же, как и его тезка, пытливый Володя пошел другим путем: сначала он зачал меня и, лишь убедившись в успехе, женился. Только мы его с мамой и видели: Германия, Япония, Корея, далее по списку. Окончательно отец осел в домашнем гнезде незадолго до моего поступления в институт и сразу же начал наверстывать упущенные годы, наставляя меня, поучая и воспитывая.
Одним из многочисленных пунктиков отца было его желание видеть сына врачом. Сам он, мечтая о медицине чуть ли не с детства, откликнулся на зов страны и стал военным летчиком, и его душа жаждала компенсации. А поскольку я был единственным сыном, то и ставить галочку в рубрике «сбыча мечт» предстояло мне, и только мне.
Разумеется, мои ненависть к биологии и любовь к математике абсолютно никого не интересовали, и на следующий день после получения аттестата мы с отцом дружно отправились подавать документы в 1-й Московский ордена Ленина медицинский институт имени И. М. Сеченова — так папуля всегда его именовал: полным именем и с придыханием. За давностью лет я даже не помню, как сдавал вступительные экзамены. И сдавал ли их вообще. Иногда мне кажется, что мои документы папа занес не в приемную комиссию, а напрямую в ректорат, дабы не дать мне возможности специально завалить экзамены и поступить втихаря в МГУ.
Учился я неплохо, хотя и без удовольствия. Занимался общественной деятельностью, «единогласно» был «избран» комсоргом курса, потом факультета и, наконец, института. Вы уж извините за обилие кавычек в предыдущей фразе, просто очень тяжело даже с их помощью изобразить всю степень сарказма, который я пытаюсь в нее вложить. Я, конечно, понимал, что, будучи сыном дважды Героя Советского Союза, останусь несменяемым комсоргом до тех пор, пока в нашу медконюшню не приведет учиться своего жеребца трижды Герой.
«В нашем собрании принимает участие комсорг МОЛМИ товарищ Абрам Шмулевич», — с гордостью и восхищением объявляли меня, пока я, приподнимая задницу из президиума, менял сосредоточенно-ответственное выражение лица на доброжелательно-сердечное.
Зато папа мог мной гордиться. Я был его продолжением, воплощением и чаянием: активист, коммунист и круглый отличник. Да, отличник, а что, кто-нибудь рискнул бы поставить сыну генерал-лейтенанта В. А. Шмулевича четверку? Меня от этого так тошнило, что после третьего курса я перестал ходить на экзамены — староста группы, в которой я числился, просто носил на подпись преподавателям мою зачетку. И да, коммунист, а что, можно было отказаться?
Моя крохотная и довольно-таки смешная проблема состояла в том, что к моменту поступления в КПСС я был уже убежденным и законченным антисоветчиком. Так получилось. Моя юность совпала с тем, что впоследствии обозвали «оттепелью», которая, продолжись она еще лет десять, могла бы перерасти в социализм с относительно человеческим лицом. А переросла она даже не в лицо, а в кустистые брови Брежнева, и я физически почувствовал, как тяжело мне «вольно дышать», вопреки расхожей песне. Папа этого не чувствовал: он вырос в эпоху полной моральной асфиксии, а асфиксия, куда деваться, на каком-то этапе сказывается и на мозговой деятельности. А моему поколению, к сожалению, позволили немного подышать, и не все мы сумели потом разучиться дышать полной грудью. Кто-то заткнулся и смирился, кто-то вырвался за красные флажки, кто-то, самый бесстрашный, возвысил голос протеста. А мне по иронии судьбы и по воле Коммунистической партии и лично товарища В. А. Шмулевича выпал жребий этот голос заткнуть, хотя сильнее всего мне хотелось стать рядом с обреченными.
В вашем институте наверняка тоже была эта маленькая железная дверь в стене, за которой находился Первый отдел. Была-была, не скромничайте. И вы пуще всего боялись, что однажды вас туда вызовут. Ибо вызов туда означал одно из двух: или вашу политическую неблагонадежность, или вербовку. И еще неизвестно, что страшнее. А вот я не боялся. Что мне этот вшивый Первый отдел может сделать, когда меня вербовал, причем непосредственно на дому, лично генерал И., старый друг отца, сидевшего рядом и смотревшего на меня с умилением?!
Наверное, я все-таки слеплен из недостаточно прочного теста. И гвозди из меня не получатся. Да, я боялся генерала И., даже пьяненького и в штатском. А еще я боялся отца: и схлестнуться с ним, и разочаровать его — все вместе. И я взвалил на себя ношу, нести которую мне было не по силам, но и бросить ее я не мог. Ночами, лежа без сна, я лихорадочно искал лазейку из этого кошмарного тупика. И однажды нашел. Правда, лазейка вела в другой тупик, но с ним я уже мог как-то смириться.