Ривка Лазаревич
Продолжение. Предыдущая часть
Глава 3
Рекламный ролик 1 канала телевидения.
Надпись «НАСИЛИЕ – ХАРАКТЕРНАЯ ЧЕРТА ЖИЗНИ НОВЫХ ОЛИМ»
Крупный план — лицо журналистки Яффы Леви
Голос Леви: «Я исследовала проблему. Это наследие их тоталитарного прошлого!»
Надпись «Исход субботы 28 августа — 2200 – 1-й канал»
***
Перед новым годом пришло письмо от тети Светы из города Нацерет-Илит, где они с дядей Фимой поселились на съемной квартире. Все три листочка, мелко исписанные, были чем-то закапаны, видимо, теткиными слезами, а само письмо состояло, по сути, из длинного списка покупок и жалоб, этакое хвастовство сквозь слезы.
Про Таньку было написано, что живет она отдельно от родителей в Тель-Авиве, где работает и учится на курсах иврита и экскурсоводов.
Тетя Света была недовольна всем в Нацерет-Илите: и климатом, и публикой, в массе своей не понимающей ни русский, ни идиш, ни французский (тетка всю жизнь проработала в узбекской школе, преподавая французский язык).
Дядю Фиму раздражало обилие, как она выражалась, «пейсатых бездельников». В общем, по ней выходило, что все плохо.
А еще, писала тетя, Танька разыскала семью Бориса. Сам он, правда, умер три года назад, оставив большое дело, с которым теперь управляется его сын Ави. Вдова Бориса, Рахель и жена Ави Рути, инвалидка, живут на вилле в Иерусалиме.
Сам Ави мотается по делам бизнеса по Израилю и всему миру, и Таньке его до сих пор не удалось поймать, а Рахель, сухо поговорив с ней по телефону на смеси английского с плохим русским, даже не пригласила приехать…
… 91-й начинался с «войны в заливе». Израиль, казалось, снова отрезало от нас, а ведь теперь там жили близкие, обстреливаемые саддамовскими ракетами. Но как раз в это время в Москве открыли автоматическую переговорную с Израилем, и хотя это стоило очень дорого, будучи там, я все же позвонил в Нацерет и поговорил с дядей Фимой. У них была новость – через месяц переезжают в Нетанью, курортный город, где Танька нашла работу в турагентстве…
…Процесс, который пошел при Горбачеве, казалось бы, управляемый его волей, все более походил на разбушевавшийся шторм, а будущее теряло ясную советскую определенность.
В августе на московских подмостках спецы от детективной кинематографии разыграли фарс в эпигонско-софокловском трагедийном стиле, под названием «ГКЧП» – с героями на котурнах, хором и «Деусом из машины», роль которого исполнял вскарабкавшийся на танк пьяный Ельцин.
Эмоциональный накал этой постановки оказался настолько высоким, что главная зрительница – страна не выдержала, у нее разорвало аорту. Неповрежденные части тела покойной свалили до лучших времен в морозилку под названием «СНГ», которую мама вскорости стала называть «Эссен г…».
… Я старался не думать о будущих перспективах и жить, как ни в чем не бывало, погрузившись в работу. Никакой «личной жизни», кроме случайных подруг на одну-две ночи, искательниц приключений, попадавшихся в командировках, я себе не позволял…
… И однажды, неожиданно для себя, проснулся я как-то утром в своей спальне гражданином другой, новой страны, в которую никогда не стремился и о гражданстве которой не помышлял.
Баре наверху сами поделили крепостных.
В этой новой стране началось лихорадочное восстановление попранных советским империализмом национальных святынь.
Быстренько приняли скороспелый закон о государственном языке, по которому он же стал единственным официальным, отчего все грамотные в одночасье стали неграмотными.
Была, правда загвоздка, долго не могли остановиться на письменности. Кириллицу, которой пользовались 60 лет, конечно, выбросили на свалку истории, как тяжелое наследие «пролетарского интернационализма».
Арабицу – наследие средневековой мусульманской экспансии, привившуюся, прожившую более тысячи лет в качестве носительницы национальной культуры и изгнанную Советами, после недолгих размышлений так же отвергли, уж больно сложной показалась она бывшим коммунистическим бонзам.
Наш президент, метавшийся в поисках нового «старшего брата», остановил в это время свой взор на Турции. Приняли латиницу — государственный язык на ней стал почти что турецким. Прокатилась волна переименований. Новые топонимы с национальным уклоном нередко звучали на русский слух смешно, а зачастую просто похабно…
С год-полтора я еще как-то трепыхался.
В новых условиях открылась масса легальных возможностей, которые в советское время прямо и быстро привели бы в тюрьму. Но наступила свобода, а может — и анархия, и все, кто хотел, торопился ею воспользоваться.
Я зарегистрировал фирму – общество с ограниченной ответственностью. Фирма занималась всем, что приносило доход и честно платила налоги.
Естественно, паразитируя на родном заводе, пришедшем в полный упадок, ибо банковская система рухнула, основные заказчики оказались за границей, по ту сторону спешно воздвигнутых таможен, а восстановятся ли связи, и на какой основе, было абсолютно неясно. Под заводским забором крутились толпы армян, по дешевке скупавших у меня списанное, нередко новое, электронное оборудование, из которого они добывали драгоценные металлы.
Через взятых в долю начальников цехов и отдела сбыта моя фирма покупала у завода по дешевке «брак» дефицитных в России радиодеталей, и я или мои ребята «контрабандой» в рюкзаках возили их в Москву где втридорога толкали на черном рынке. Деньги это давало, и, поначалу, немалые, моя семья не нуждалась, но было совершенно ясно, что долго так продожаться не может.
Мама начала настаивать на отъезде в Израиль. Она говорила, что я гублю детей, теряю, как всегда, время.
Танька (ох, Танька!) опять служила в ее филиппиках положительным примером – гляди, всего через полгода, как уехали, она уже выучила язык, работает, а Света с Фимой получают пенсии (в пересчете через доллары из шекелей в наши сум-купоны совершенно фантастические!).
И Света нашла приработок в Нетаньи – прогуливать богатых французских старух! И Фима молодец, пока есть силы, работает дворником, ну так что? Свой кусок хлеба. Любая честная работа хороша. Он такой аккуратист, что у него, наверно, вся улица сверкает, гордиться надо такой работой! Да, устраиваются люди!
Все поехали! В нашей больнице ни одного врача-еврея не осталось. Вот недавно встретила на базаре Лину Соломоновну — уезжает, а такая была патриотка, такая коммунистка… Но когда пришлось на узбекском писать истории болезни, тут и она поняла, что все!..
А еще мама боялась афганцев, наводнивших наш город.
На самом деле, это были афганские узбеки, потомки изгнанных лет шестьдесят с лишним назад басмачей. Наш президент, говорили, подружился с их главарем, толстым генералом Азизом, поговаривали даже, что Азиз построил себе дом в нашем городе, и там живет одна из его жен.
Эти афганские узбеки, моджахеды, своим свирепым видом отличались от местных, в массе — добродушных, внешне приветливых людей. Инцидентов с афганцами, я правда не припоминаю, но вид у них был страшноватый. Особенно для женщин.
Пугала также свободно раскручивающаяся пружина ислама, накопившая бешеную энергию за те 70 лет, что она была сжата советской властью. Появились организации националистического толка.
В 92-м в университете произошли беспорядки. Кто-то постарался, чтобы очередной обмен денег и карточек совпал с задержкой стипендий.
Голодные студенты, в основном, узбеки из общежитий, возбужденные мусульманскими активистами, огромной толпой вышли на улицы и направились в центр к Дому правительства. Для подавления их выступления власти использовали спецназ, была стрельба, раненые.
Город наводнили подростки в чапанах, прежде — невинных ватных халатах, ставших теперь символом национализма. Считалось, что этих ребят завозили десятками тысяч из областей учиться в столицу в рамках правительственной программы подготовки национальных кадров для промышленности.
На самом деле большая часть этих «студентов» занималась уличной торговлей с рук, а остальные, нередко обкуренные анашой, носились дикими шумными толпами по улицам, в транспорте, даже в метро, пугая, а нередко и обижая словом и действием обывателей-европейцев, которые с наступлением сумерек старались уже и не показываться на улицах.
Но мне, честно говоря, нравилось положение бизнесмена, ворочающего большими деньгами (а инфляция, каждый месяц рисовала по новому нулю!), отца-благодетеля хоть небольшого, но верного делу коллектива.
В это время я стал приятельствовать с Баламутом. По настоящему его звали Серега Василенко, он короткое время работал начальником цеха, но когда, казалось, уже целую историческую эпоху назад, разрешили кооперативы, он ушел с завода, став правофланговым в строю цивилизованных кооператоров нашего города. До завода Серега был десантником и прошел Афган.
Баламутом же в народе он был прозван за множество идей, которые сумбурно и интенсивно рождались в его бритой усатой башке, и в которые он втягивал окружающих. Не буду писать про аферы, которые мы с ним прокручивали, срок давности еще не наступил, глядишь, загребут Баламута где-нибудь, если он вообще еще жив… Но в одну его идею я ввязался.
Баламут агитировал переехать в Россию, рассказывал, что вышел на большого руководителя, который поощряет переезд из наших краев в его область, ибо там все спились, работать некому. И, как говорил Баламут, за небольшой презент, руководитель подписал указ, по которому городская власть уездного города Ливаново выделяет очередной баламутской фирме, которую он зарегистрировал в том городе, земельный участок под застройку на 100 коттеджей и помещение для электронного заводика. Ну а он, Баламут, теперь сколачивает компанию из верных людей, желающих, переехать, как он выражался в «Ливан».
И вот, за небольшую сумму, порядка месячной зарплаты, я стал «ливанским» землевладельцем. За те же деньги мне выдали папочку с планом моего будущего двухэтажного коттеджа из 6 комнат и прилегающего сада.
Оставалось только начать и кончить – взять да построить. Денег на это не было, да и две поездки в «Ливан» для оформления купчей, как-то не вдохновляли на какие-то действия. Душа не лежала связывать свою жизнь с грязным захолустным городком, где вонь от расположенной на въезде свинофермы встречала по шоссе еще за два километра и не отпускала почти по всей городской территории.
Во второй приезд я увидел, что баламутская фирма, созданная, по идее, для зарабатывания денег на строительство нашего микрорайона и отданая под управляемое нами зицдиректороство некоему непросыхающему молодому человеку из местных, занимается какими-то не теми делами, и когда я, как один из членов правления, потребовал от них кое-какой информации, получил для начала устную угрозу расправы и, естественно — «жидовскую морду».
Так крахом закончилась моя «ливанская кампания», и тогда я понял, что надо ехать поближе к Ливану настоящему.
***
Передача «Хроника дня» радиостанции РЭКА 29.08.99 г.
Ведущая. У нас на связи депутат Кнессета, замминистра абсорбции госпожа Карина Молодкина.
КМ. Здравствуйте, Илана, здравствуйте, уважаемые слушатели! Я, как и все вы, глубоко возмущена статьей Яффы Леви об убийстве Сары Беккер. Инсинуации о насилии в олимской среде, якобы перенесенном нами в израильское общество, не новы, хотя никогда не находят подтверждений. Вот недавно было заседание комиссии по алие и абсорбции. Я, в качестве замминистра и госпожа Нюся Боднер, как представитель крупнейшей правящей партии, потребовали от министра внутренней безопасности представить сравнительную статистику насилия по стране в целом и отдельно в среде новых репатриантов. Вместо министра на заседание пришел начальник уголовного управления полиции, который заявил, что в настоящее время он не готов отвечать по существу, справка по нашему запросу готовится, но он знает (он опять заявил это голословно!), что среди олим из России процветают физическое насилие и инцест. Мы высказали ему свое возмущение такого рода заявлениями, бросающими тень на пятую часть населения страны. Наша партия…
Продолжение следует
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
