Окончание.
Начало
Люди с хорошо развитой интуицией должны максимально руководствоваться ею в своих действиях. Оставалось дознаться, куда этот Буратино несет каждое воскресенье свои пять долларов.
Дознание показало, что ничего дурного, выходящего за рамки допустимого для его неполных одиннадцати лет он не совершал. Оставалось неясным, для чего он врал нам целых полгода.
– Ну просто ехал на Ошен-Бич, а не в синагогу.
– И что ты там «просто» делал?
– Ничего такого. Шли со Славиком в «Пицца Хат». Я заказывал. Деньги же мои? Да? Могу тратить, куда хочу.
– Но ты мог ездить на набережную и угощать Славика пиццей безо всякого вранья. Почему ты не сказал, что ты не хочешь ходить в еврейскую школу?
– Ты была такая довольная из-за этой кипы. По телефону в Ленинград всем говорила, что надо было ехать сюда, чтоб я носил кипу. Ну я подумал: пусть она, то есть ты, и дальше… чтоб не расстраивать.
***
Свой первый отпуск я провела в Ленинграде. Год копила деньги. Помню, мне говорили: «Что ты там не видела? Ты же не была в Париже». Я не хотела ничего объяснять. Мое желание увидеть Ленинград было мучительным и непреодолимым. Началась эта мука со дня приезда, но что-то удерживало меня говорить об этом даже с мужем. Ему было не до сентиментальных разговоров о прошлом. Днем он работал. Вечерами учился.
Вскоре после моего возвращения из Ленинграда мы переехали на новую квартиру. Приобрели новую скрипку для Илюши. Во исполнение своего вдохновенного вранья он поступил в юношеский симфонический оркестр. Репетиции проходили в главном концертном зале города. Двенадцатилетний Илюша был самым юным членом этого прославленного в Северной Калифорнии коллектива. Так что впереди у него были годы, заполненные новыми друзьями, классической музыкой, интересными гастролями.
Через полгода, в канун Рождества, состоялась премьера симфонической сказки «Петя и Волк». Оркестр выступал в полном составе. Скрипки создавали музыкальную тему пионера Пети. Илюша, непривычно элегантный с черной бабочкой на шее, был хорошо виден в секции вторых скрипок. Все роли, от Пети до Дедушки, исполнял Робин Вильямс. Он смешил зал великолепной имитацией русского акцента. После «Встречи на Гудзоне» это не составляло ему никакого труда. В конце под крики «браво» знаменитость пожала руку каждому оркестранту. Робина Вильямса, в отличие от Прокофьева, знали все. Дети и старики. Американцы и русские. Поэтому день премьеры был для Илюши днем оглушительной, хотя и чрезвычайно короткой славы. После рождественских каникул оркестр приступил к репетициям Героической симфонии Берлиоза. К лету Илюшу выгнали за прогулы.
Что, вообще говоря, происходит? Каким-то чертом, помимо воли автора, этот невозможный ребенок вольготно, вместе с полным симфоническим оркестром расположился в моем тексте, незаметно вытеснив самого автора с его никому не нужной ностальгией. Наверное, необходимо до конца отвязаться от этого назойливого мальчика, а потом уже безо всяких помех заняться собою.
…С раннего детства он тешил наше родительское тщеславие. В два года знал алфавит. В четыре — читал. В семь — вдохновенно раздувая ноздри, играл Второй концерт Вивальди и легко переводил числа из десятичной системы в любую другую по требованию. Его неуд по поведению в советской школе вызывал у нас улыбку. Ведь Нона Моисеевна и вправду была феерическаaя дура и педантка. Но вот мы оказались на другом конце земли, а проблемы с поведением не исчезли, а, напротив, стали еще тревожнее. Каждую неделю нам присылали из школы письмо с перечнем проступков, совершенных им за истекший период. Сначала все как будто бы продолжало быть забавным. Когда мы узнали, что на уроке математики он was running around on all four, barking, pretending to be a dog, то есть «лаял и бегал на четвереньках, изображая собаку», мы по инерции улыбались, хотя и лишили его недельного пятидолларового пособия. В 6-м классе американских детей обучают вычислению процента, округлению чисел до второго знака после запятой и вычитанию дробей. Наверно, ему было скучно в школе, что, конечно, никак не оправдывало все более хулиганский характер его выходок. Учителя настойчиво советовали показать его доктору Берни Саймону, известному в городе детскому психиатру. Я взяла телефон и собиралась уже было позвонить, но в последний момент почему-то передумала.
В то лето, когда ему исполнилось 13, мы, не посчитавшись с солидными деньгами, которые пришлось за это выложить, определили его в еврейский летний лагерь под Лос-Анджелесом. В тот год его друзья и сверстники один за другим праздновали бар-мицву. По этому поводу Илюша томился завистью и запоздалым раскаянием. Реклама лагеря обещала ежедневные классы по изучению Торы, и мы решили дать ему еще один шанс. Как свидетельство резкого возврата в мир еврейских ценностей в рюкзак был втиснут тяжелый кирпич «Популярной истории евреев» Пола Джонса с клятвенным обещанием прочесть книгу до конца лета. «А что если пребывание в лагере подвинет его к самостоятельному изучению Торы в будущем?» — заранее радовались мы. Через три дня нас попросили срочно забрать его, гарантируя полный возврат уплаченной суммы. На этом настояли родители девочки, которую он слишком настойчиво преследовал своим вниманием.
Это было уже больше, чем я могла выдержать. Теперь при любой мысли об Илюше начинало тоскливо сосать под ложечкой, а рука сама тянулась за сигаретой. В воспаленных бессонницей глазах появилось неотступное выражение тревоги. Во сне приходила Нона Моисеевна и заливисто хохотала, тыча мне в лицо огромной картонной двойкой. В состоянии, близком к распаду, я бросилась к книгам, надеясь отыскать в них ответ на сакраментальный вопрос «что делать?». Меня интересовал не столько среднестатистический «трудный ребенок», сколько мой, конкретный Илюша. Добросовестно проштудировав «Особенности полового созревания у юношей» вперемешку с Корчаком и Песталоцци, я поняла, что иду по ложному пути. Вернув в библиотеку книги великих педагогов и расставшись с пособием по половому созреванию, я стала действовать на свой страх и риск.
Внешне ничего как будто не переменилось. Я подавала ему завтрак, стирала его одежду, не отказывала в просьбе о деньгах и подчеркнуто вежливо разговаривала о всякой ерунде, но наряду с этим перестала проявлять какой-либо интерес к делам и заботам его повседневной жизни. Отчеты о поведении из школы лежали нераспечатанными. В моем собственном существовании наступило относительное спокойствие: не надо было больше уличать, разоблачать, доказывать. Отпала необходимость сверять его поступки со своей «шкалой ценностей». Илюшино же положение напоминало комфортабельное пребывание в хорошей гостинице с услужливой прислугой, где до него, в сущности, никому нет дела. Раньше вопросы жадно задавала я: «Как ты мог это сделать? Подумал ли ты о последствиях своего поступка? Поставил ли ты себя на место другого человека?» Теперь настал его черед. Оробевший Илюша с тревогой заглядывал мне в глаза и не мог понять причину внезапно охватившего меня равнодушия. К тому же ему стало скучно жить: в отсутствие вопросов отпала необходимость в придумывании небылиц. Через полтора месяца он не выдержал и чужим голосом спросил, что, собственно, происходит. Это была промежуточная, но необычайно важная победа. Я спокойно объяснила, что так будет всегда, пока он не изменится…
…Не так давно, на его тридцатилетие, я послала ему в подарок «Анну Каренину». Через три месяца, уже к моему дню рождения, пришла от него из Бостона поздравительная открытка, написанная по-русски тем же округлым, детским почерком, что и письмо, отправленное когда-то с оказией из Ленинграда. Кончалась она так: «Дорогая мама, спасибо за книгу. Я боялся, что не смогу читать Толстого на русском, но оказалось совсем не трудно. По натуре я ближе всего к Стиве, но идеал для меня — Левин, и я понимаю это благодаря тебе».
Соня ТУЧИНСКАЯ,
Сан-Франциско
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
