Валентин Петрович Катаев вольготно делился с молодыми своим искусством, своими художническими тайнами. Потому, наверное, «Юность» при нем стала для них взлетным, стартовым полем.
И многим помогла сделаться популярными, известными, знаменитыми…
Спасибо Мастеру за то, что и меня он не только пригласил в журнал, но и создал у меня счастливое ощущение, что каждую мою новую повесть и новый рассказ в «Юности» ждут. Это он, как и Константин Паустовский, убеждал меня, что надо писать не главами и не абзацами, а строчками. Спасибо за уроки.
Одна из лучших (самых потрясающих!) новелл Валентина Катаева — «Отче наш»… Трагический сюжет ее таков. Нацисты объявляют в Одессе о том, что евреи должны явиться с вещами на «сборный пункт». И вот мечется в кромешном ужасе мать, русская женщина, муж которой — еврей, очень известный в городе человек — ушел на фронт. Мечется, панически стараясь спрятать сына… в городе, скованном холодом и фашистским зверством. Психологические и изобразительные средства Катаева поразительны! Назавтра, рассветным утром, грузовик с крытым верхом объезжает зимний город, приморскую набережную… И обнаруживает на заиндевевшей скамейке две заледенело прижавшиеся друг к другу фигурки: сын и мать. Солдаты швыряют их в кузов — и «фигурки» подпрыгивают, словно куклы…
«Все юдофобы — ничтожества», — сказал мне Катаев. Я привел в опровержение несколько отнюдь не ничтожных имен. «А сие исключение, как обычно, лишь подтверждающее правило!» — не сдался Валентин Петрович. Именно благодаря Катаеву «Юность» стала властительницей дум. И благодаря ему люди не считали напрасным ночами стоять в «почтовых отделениях», чтобы на нее подписаться. «Союзпечать» запросила невиданный для литературного журнала тираж: десять миллионов. Но бумаги, конечно же, не хватало…
Не забуду, как мы на редколлегии — уже при Борисе Полевом — в приподнятом настроении обсуждали просьбу писателя Анатолия Кузнецова о творческой командировке в Англию. Кузнецов — автор честных, мастерски написанных и даже, по тому времени, дерзко-отважных романов и повестей «Бабий яр», «Продолжение легенды», «Огонь» — собрался в Лондон, чтобы написать «очень важное для него и для всех читателей» произведение об английском периоде революционной деятельности Владимира Ильича. Под его пером должны были «ожить» еще не ожившие страницы истории партии.
Командировали мы его единогласно, не подозревая, конечно, что командируем Анатолия Кузнецова… в эмиграцию. Обратно он не вернулся.
Обсуждая просьбу, все принялись обращаться к бессмертному образу вождя. Я, например, вспомнил о двух беседах моего отца с Лениным… Однажды, это было в двадцатом году, отец, пламенный революционер-идеалист, — тогда редактор (и тоже главный!), но журнала «Спутник коммуниста» — дежурил в московском комитете партии. Зазвонил телефон… Отец снял трубку — и сразу узнал Ленина. Владимир Ильич разыскивал секретаря московского комитета Яковлеву, которую потом, уже в сталинскую эпоху, естественно, расстреляли. Отец, извинившись, будто отвечал за рабочий график Яковлевой, сообщил, что она уехала «по заводам», общаться с рабочим классом.
– Разыщите ее, пожалуйста, — попросил Владимир Ильич. — И простите за беспокойство.
Да, текст был именно таким: «пожалуйста», «простите»… Отец принялся судорожно разыскивать: была и уехала, была и уехала…
Вновь зазвонил телефон.
– Это дежурный по московскому комитету? Вас зовут Георгием? Простите, опять Ленин… Я хочу сказать, что уже сам нашел Яковлеву. Чтобы вы ее не искали и не волновались. Вот так. Все доподлинно…
Разумеется, Ленин создавал о себе легенды… Но легендам о «дедушке Ленине», о его скромности и непостижимом бескорыстии мы долго верили. Даже о его сердечности. Это уж после (значительно позднее!) нашим сногсшибательным достоянием стали письма, приказы, телеграммы «доброго дедушки», подобные, к примеру, телеграмме, адресованной главе губернской администрации Евгении Бош, в которой предписывалось расстрелять всех без исключения дворян, офицеров и священников. Всех до единого! Скромник-гуманист предлагал осуществлять казни «без идиотской волокиты».
О телеграммах и приказах я, выступая на той давней редколлегии «Юности», еще не знал, а о беседах отца с объектом якобы предстоявшего кузнецовского изучения говорил подробно и с воодушевленьем. Не скрою…
Когда Анатолия Кузнецова стали клеймить «паном Анатолем», «невозвращенцем», а то и «предателем», Борис Полевой в доверительном разговоре высказал мне свою точку зрения:
– Кто где живет — это, поверьте, только наша проблема. В любой цивилизованной стране человек может перемещаться, как пожелает. Да и в Декларации прав человека четко сказано об этом праве. Оно определено как одно из первых! И мы ведь ту декларацию подписали…
Борис Николаевич обладал бесценным в наш суетный и забывчивый век качеством: безукоризненной обязательностью. Если обещал прочитать рукопись за воскресенье, на понедельник не откладывал. И непременно откликался письмом… Сколько у меня таких откликов, написанных зеленым фломастером и не очень внятным, словно бы торопящимся к адресату почерком!
Уважаю людей, которые доказали верность родной земле (будь то Россия, или Америка, или Израиль, или другая страна!) не одними лишь пылкими признаниями, но прежде всего — поступками. В годы Отечественной войны Борис Полевой, будучи корреспондентом, сражался с гитлеровцами не только пером и в атаки ходил не только иносказательно, но и в самом буквальном смысле.
Повести и романы Бориса Полевого могут нравиться, а могут — нет. Но публицистом и редактором Борис Николаевич был отменным. Главное же, отменным был человеком! Ни перед кем не гнул шею и холуйски не скидывал шапку. Он вообще ходил без шапки. Всегда… В любой мороз, под любым ливнем! Кто-то объяснил ему, что таким образом можно уберечься от склероза, которого он больше всего опасался. От него и умер.
Я вообще заметил, что человека часто настигает болезнь, которой он боится, с которой мысленно не расстается. Возможно, думой своей и боязнью он в реальности притягивает недуг. Вот Алексей Николаевич Арбузов… При каждой встрече с ним я слышал об ужасе и коварстве инсульта: «Кроме этого, ничего не страшусь!» Инсульт его и настиг, парализовал… Не надо отыскивать беды заранее, накликать их. Не надо! Говорю это и самому себе.
Как-то мы с женой были в Англии. Женщина-гид сообщала нам и всей писательской группе лишь про самое-самое. Но и традиционная лондонская непогода не остановила ее от того, чтобы направить автобус в сторону от установленного маршрута, к одному из загородных кладбищ. Не знаю, сколько там покоится известных людей. Но сказала она лишь об одном:
– Здесь похоронен Анатолий Кузнецов. Он написал «Бабий яр»…
Не раз к нам в гости приезжал давний мой друг Андрей Дементьев. Он тоже был главным редактором «Юности» в течение долгих (и очень счастливых для журнала!) лет. Отвергаю несправедливую попытку иных литераторов оценивать Дементьева исключительно как «главу» журнала: он стал главным редактором прежде всего потому, что замечательный — и очень любимый читателями! — поэт. Не политические, не идеологические «заслуги», а заслуги литературные вручили ему штурвал популярнейшего журнала. Это при Дементьеве реальный тираж «Юности» перешагнул за три миллиона экземпляров. Иногда подчеркивают, что Андрей Дементьев «продолжал лучшие традиции». Не только продолжал, но и первым начал регулярно — из номера в номер — публиковать мастеров, насильственно отторгнутых от русской земли и русской культуры: Василия Аксенова, Владимира Максимова, Владимира Войновича, Фридриха Горенштейна… Помню, как в доперестроечные времена бесстрашно противостоял он цензуре. А во-вторых, традиции он продолжал самые святые, являвшие собой лицо журнала: ярость и неотступность в битве — именно в битве! — с черносотенцами, гонителями прогресса… Утверждал неспособность журнала предавать тех своих авторов, которые подвергались идеологическому террору. Уверен: за убеждения свои Андрей Дементьев не побоится вступить в любую схватку, а то и взойти на эшафот. И за верность друзьям — тоже!
«Мой близкий друг Анатолий Алексин…» — только что, в марте 1997 года, написал Андрей в «Комсомольской правде». «Родной мой Андрей Дементьев!..» — говорю я.
Анатолий
АЛЕКСИН