Лестница на третий этаж показалась мне круче, чем обычно. Когда я отпирала дверь, руки дрожали, и я долго не могла вставить ключ в замочную скважину.
В темной квартире красным глазом мигал автоответчик. Я поспешно включила его, не зажигая света. В последние дни я безотчетно и напряженно ждала новостей. Плохих новостей…
– Это звонит Зара, — проговорил голос с сильным акцентом. — Вы что-то давно не приходите, миссис Анна, вам пора стричься. Пожалуйста, приходите в любое время. И понизив голос: «Мне заодно нужно с вами поговорить. Очень нужно, миссис Анна, пожалуйста».
Моя парикмахер Зара — только она пользуется этим странным обращением «миссис Анна».
Я включила свет, взглянула в зеркало и тут же отвернулась. Рыжие с проседью патлы в беспорядке свисали по обе стороны похудевшего лица с провалившимися глазами. Она права, эта Зара: стричься давно пора. Вообще нельзя так опускаться, что бы ни происходило…
По привычке я подошла к окну и хотела было открыть настежь, но вспомнила про запах гари — он постоянно преследует меня на улицах Нью-Йорка, с того самого дня. Странно, многие говорят, что это мне кажется, мол, это было только вначале, когда еще шел дым, а теперь просто мое воображение. Но я его отчетливо ощущаю, этот запах гари.
Я начала прибирать в квартире, но все валилось из рук. Смотреть телевизор было просто невыносимо: взрывы, огонь, развалины… Я попыталась придумать какое-нибудь занятие — переставлять книги, читать журналы, перебирать старые дела в своем архиве — что угодно, только бы оттянуть время сна, время погружения в полузабытье, когда все эти истории со всеми кошмарными подробностями оживают, становятся реальностью. Рассказы Джуди — повторение одного и того же: люди, бегущие вниз по лестнице… за ними каскадом река горящего бензина… люди, охваченные пламенем… люди, прыгающие в окна…
Зара сидела у входа, как будто ожидая моего появления. Как только я вошла, она кинулась ко мне и, повторяя: «Пожалуйста, миссис Анна, сюда, сюда, миссис Анна», — провела меня через зал в маленькую комнату, где мыли голову клиентам перед стрижкой. Там она усадила меня в кресло и, наклонясь, торопливо зашептала:
– Пожалуйста, миссис Анна, помогите, мне очень нужно посоветоваться, а я никого не знаю, вы единственный юрист, с кем я знакома. Извините, там, в зале, при них, я не могу говорить, они меня ненавидят, никто со мной не разговаривает со дня… с того дня. И клиенты ко мне не идут. А в чем я виновата? Какое я имею отношение к террористам? Мы с мужем тихие люди. Мы любим эту страну, нам здесь хорошо. А они нас… Мы что, виноваты? И наклонившись еще ниже:
– У нас такое несчастье, миссис Анна. Наш сын исчез, Рашид, с того дня, как это произошло. Ни разу не появился и не позвонил. Я боюсь, они его убили.
В нескольких дюймах от себя я видела ее глаза, искаженные ужасом. Я чуть не вскрикнула, так они были похожи на другие, такие же продолговатые и темные, и так же искаженные ужасом. Джуди, вылитая Джуди: тот же миндалевидный разрез, та же глубина, то же выражение ужаса и боли…
Автоматически Зара продолжала мылить мои волосы, руки ее заметно дрожали. Я попыталась разобраться:
– Вы говорите: «Они его убили». Кто «они»?
– Ну эти, которые нас ненавидят. У нас в мечети окна выбили. Вы знаете, сколько нападений было? Прямо на улице подходят и…
– Сообщалось о двух убийствах, и оба случая…
Она всплеснула руками, и мыло хлопьями полетело вокруг:
– Не верьте, гораздо больше. Гораздо. В мечети говорили, что около ста… А правительство врет, чтобы за границей не узнали, в арабских странах. Но ведь есть возможность как-то узнать. Вот вы как юрист…
– Подождите, — прервала я, — сколько лет мальчику? Где он учится? Когда вы его видели последний раз?
– Ему двадцать исполнилось летом, он учится в колледже в Бостоне. Он очень добрый, тихий мальчик. Близкий к семье. Каждый вечер звонил… почти каждый вечер. Как папа, как мама?
– А вы не знаете его телефона? В общежитии или где он там живет?
– Он живет в общежитии, но не в кампусе, а так… они сами организовали, ребята из мусульманских стран. Там есть какой-то телефон — общий на всех. Он сказал: «Все равно дозвониться невозможно, я лучше сам буду вам звонить». Почти каждый вечер звонил.
– Но можно, наверное, позвонить в колледж, узнать, где там студент такой-то?
– Мы не помним точное названия колледжа. Рашид хотел на врача учиться, а как называется колледж, мы не запомнили…
Зара завернула в полотенце мои мокрые волосы, и я смогла распрямить затекшую спину.
– Зара, человек не может исчезнуть бесследно. Во всяком случае, не должен… Если его убили, как вы предполагаете, то было бы обнаружено и опознано тело, и вам бы сообщили в первую очередь. Нет, я не думаю…
– Почти месяц, миссис Анна! Тaкого не может быть, чтобы он не звонил почти месяц, — она громко зарыдала. Из зала с недоумением поглядывали на нас люди.
– Вот что мы сделаем, Зара, — я с трудом извлекла мокрыми руками из сумки свою визитную карточку. — Завтра приходите ко мне на работу, там поговорим и что-нибудь предпримем. Человек не может исчезнуть бесследно. Соберите его документы: свидетельства, школьный диплом… ну что найдете. Хорошо бы приехал и ваш муж — может, он что-нибудь важное вспомнит. Приезжайте утром, я после ланча к сестре в больницу уеду. Договорились?
– Спасибо, миссис Анна. Я всегда знала, что вы добрая женщина. Спасибо.
Мы перешли в зал, она усадила меня в кресло и принялась стричь мои патлы быстрыми, привычными движениями. При этом ее мысли, я это видела, были далеко. Приступив к укладке, она вдруг остановилась:
– Конечно, мы завтра придем к вам во что бы то ни стало. Но для порядка я должна отпроситься с работы. Отношения, знаете, такие… Я сейчас — только с Линдой поговорю, она вроде менеджера у нас.
Зара подошла к дородной блондинке с огромной копной завитых волос, работавшей через два кресла от нее, и заговорила с ней быстро и тихо, почти шепотом. Блондинка внимала ей с каменным выражением лица. Потом сказала неожиданно громко, так, чтобы слышали все:
– С какой стати? У тебя выходные в пятницу и субботу, а завтра среда. Почему кто-то должен за тебя работать?
– Но я потом отработаю, Линда, мы же всегда так делаем. Завтра мне очень нужно, прямо очень…
– Нет, я не могу разрешить, — отрезала блондинка.
В разговор вдруг вмешалась еще одна из работниц — маленькая, с острыми чертами лица, вся в черном:
– У нее праздник. Что ты, Линда, не понимаешь? Праздник. Она танцевать с утра пойдет.
Зара побледнела, лицо ее задрожало:
– Как вам не стыдно? Я такая же американская гражданка, как вы…
– Такая же, да не такая, — коротышка просто исходила злобой. — Думаешь, мы не видели, как ты разоделась на радостях в тот день? Лучше уж помалкивай.
– Я не разоделась, я просто хотела… — голос ее прервался от слез. — Я хотела выглядеть, как все, а не как мусульманские женщины… Я… я…
– Так мы тебе и поверили, — вмешалась еще какая-то, с феном в руке. — Что, мы не знаем, как все вы счастливы, когда американцы гибнут?
– Замолчите, оставьте ее в покое! — заорала я, к собственному удивлению, и вскочила с кресла. — Как вам не стыдно! Она гражданка этой страны, она ничего плохого не делала, она соблюдает законы. А вы… Какое вы имеете право так относиться к ней? Это дискриминация и преследование на этнической почве. Уголовное преступление! Имейте в виду: я юрист, я знаю, что говорю.
С незаконченной прической я выскочила из парикмахерской на улицу, и запах гари сдавил мне горло.
Я обратилась во все соответствующие учреждения, навела справки в больницах и моргах, но имя Рашида не значилось нигде. Быстро отсеялись и все неопознанные случаи. При каждом «не значится» Зара и Азиз, ее муж, медлительный человек с застенчивой улыбкой, испытывали в первый миг облегчение, но затем с еще большей настойчивостью возвращался вопрос: тогда где же он? Эта пара проводила у нас в офисе не меньше времени, чем сотрудники нашей фирмы. Когда я утром с бумажным стаканом кофе в руке вбегала в офис, они вежливо кланялись мне из дальнего угла приемной.
Я проходила в кабинет, просматривала ответы на свои запросы вчерашнего дня, затем выходила в приемную и все подробно пересказывала им. Как можно убедительней объясняла, что до завтра новостей не будет и они спокойно могут уйти. Они улыбались, переглядывались и оставались сидеть в приемной.
– Может, еще придет ответ откуда-нибудь, — говорила Зара. — А нам спешить некуда. Они… там, в салоне… они дали мне отпуск. Вас тогда испугались, миссис Анна, и дали отпуск.
Азиз молчал и улыбался. Когда в два часа дня я уходила из офиса, они все еще сидели в приемной в дальнем углу под портретом Мартина Лютера Кинга.
Каждый день после двух я ехала в больницу к Джуди. Я наблюдала ее изо дня в день и видела, что состояние ее остается без изменений. Накачанная обезболивающими лекарствами, она безучастно реагировала на меня, почти все время лежала (вернее, висела) с закрытыми глазами, иногда тихо стонала. Я спрашивала о самочувствии, она отвечала что-то вроде: «Ничего, терпеть можно». Мне она не задавала никаких вопросов.
Три раза за все время она открыла глаза и заговорила. Ни к кому не обращаясь, как будто самой себе она рассказала, как это происходило — от момента взрыва, когда она находилась в кабинете на восемьдесят шестом этаже, до того, как ее, обожженную, полуживую, вытащили наружу незнакомые люди, тоже обожженные, но не так сильно. Картины нечеловеческих мучений и кошмаров она описывала глухим, монотонным голосом. Она говорила о Руперте, своем боссе. На ее глазах он выбросился в окно, а она побежала вниз по горящей лестнице. Все три раза она говорила одно и то же, почти дословно. Ее темные, миндалевидные глаза были устремлены в одну точку и выражали боль…
Две операции никак не улучшили состояние, и сейчас ее готовили к третьей — еще более радикальной и рискованной. «Да, риск большой, но другого выбора у нас просто нет, — объяснил мне профессор в присутствии двух своих коллег. — Без операции она все равно не выживет». Коллеги сдержанно кивали головами.
Поиски Рашида ничего не давали. Я уже не знала, куда обращаться. Один из сотрудников, пряча взгляд, рекомендовал просмотреть списки арестованных. Я просмотрела, его там не было.
Все официальные пути были испробованы, и тогда я решила прибегнуть к знакомству. Дело в том, что один мой друг по университету (не хочу называть его имени) занимает заметную должность в Министерстве юстиции. Может, не такую уж высокую, но весьма полезную для практических дел. Мне, признаться, не очень хотелось ему звонить: бывшая подруга просит о содействии — роль не очень импозантная, но после некоторых колебаний все же позвонила.
Он встретил меня необычайно радушно. Первым делом спросил о Джуди: это правда? Я подробно рассказала. Потом мы вспомнили двух наших соучеников, погибших там же. Потом поговорили о том, что ничего хорошего в ближайшее время ожидать не приходится. Потом я перешла к своему делу. Он выслушал и сразу спросил:
– А во Всемирном торговом центре он не мог оказаться?
– Да нет, он в момент нападения был в Бостоне.
– В Бостоне? А списки арестованных ты смотрела?
– Смотрела, его там нет. Вообще он не из этих, он приличный парень.
– Хорошо. Я дам его имя моим сотрудникам и попрошу как следует посмотреть. Если что-нибудь обнаружится, я сразу позвоню. Если ничего не обнаружится, все равно позвоню. Ладно?
Весь следующий день я провела в больнице. С утра была операция, длилась она около четырех часов. Я сидела в приемной и молилась. Да, молилась, хотя я не религиозная, даже в Йом-Кипур работаю. Потом вышел врач, сказал, что операция прошла хорошо, состояние больной удовлетворительное и все решится в ближайшие дни. Сегодня к больной нельзя и завтра тоже.
Из больницы я поехала к себе в офис, где нашла сообщение от своего друга из Министерства юстиции: «Есть новости, позвони». Было уже восемь вечера, вряд ли в такое время он на работе. Но я все равно позвонила, на всякий случай, и удивилась, услышав его голос.
– Не удивляйся, — сказал он устало, — в эти дни приходится вкалывать по двенадцать часов. Так вот, твой подопечный нашелся. Жив-здоров. Сидит в тюрьме недалеко от Бостона. Арестован по делу о террористическом нападении. Ну, как тебе нравится «приличный парень»?
– Подожди, здесь что-то не то, — я пыталась прийти в себя от новости. — Мы же просматривали списки арестованных, и неоднократно. Его там не было.
– В том-то и беда, что твой герой был арестован под чужим именем, и только сегодня удалось установить его личность. Его задержали в аэропорту с чужими документами и в краденой летной форме. Как видишь, дело серьезное. Ты что, собираешься его защищать?
Первым делом я должна была позвонить Заре и Азизу, но решила перед разговором с ними подумать как следует. Сообщить такую новость — ваш сын, знаете ли, террорист — миссия не из приятных, но что поделаешь, это часть моей работы, все равно как врачам приходится сообщать о смерти пациента его родным. Гораздо больше меня смущало другое. Ведь когда Зара и Азиз придут в себя от шока, они, скорее всего, попросят меня защищать Рашида. Это легко предвидеть, ведь они больше никого не знают, а ко мне относятся с доверием. И что же я им отвечу?
Я думала об этом, возвращаясь вечером домой. Я шла хорошо знакомыми улицами с детства любимого города и пыталась понять, почему он стал другим. Что изменилось? Да, изменился силуэт города: на месте двух башен зияет страшная рваная рана. Но не только это. Запах гари разнес по городу весть о смерти, и вместе с городом изменились мы, его жители. Мы увидели в лицо эту наглую, бессмысленную, будто еще и издевающуюся над тобой смерть и поняли, что она — удел не только упорных израильтян или несчастных камбоджийцев.
Мы изменились, мы не могли не измениться. Раньше я бы без тени сомнений взялась защищать такого вот Рашида. Какие могут быть разговоры — это мой профессиональный долг, и, кроме того, конституция требует участия адвоката в судебном процессе, иначе его вести нельзя. Все ясно. А сейчас? Это ведь не случайно я весь вечер пытаюсь решить, что я отвечу Заре. Завтра с утра я увижу ее в офисе, она будет меня просить, умолять, заглядывая мне в глаза своими темными и продолговатыми, как у Джуди, глазами, и я ей скажу… Что я ей скажу?
Едва переводя дыхание, я поднималась к себе на третий этаж без лифта — плата за снобистское желание жить в старом доме в Манхэттене. Дверь поддалась с трудом. В темной квартире меня встретил красный мигающий глаз автоответчика.
Звонили из больницы. Я сразу узнала голос профессора, который объявил мне два дня назад о необходимости третьей операции:
– Анна, это по поводу вашей сестры. Плохие новости, Анна, очень плохие. Мы не смогли спасти ее… Немедленно позвоните.
Я не стала звонить. Не включая света, я подошла к окну и распахнула его. Звуки вечернего Гринвич-Виллиджа вошли в мою комнату, и вместе с этими звуками вошел отчетливый запах гари. Я хотела закрыть окно, но, видимо, на какое-то время потеряла сознание, повалившись грудью на подоконник.
Когда я очнулась, было по-прежнему темно. Я с трудом поднялась с подоконника и закашлялась. Запах гари, я чувствовала, пропитал меня насквозь. Позади, в глубине комнаты, захлебываясь, звонил телефон. Наталкиваясь в темноте на стулья, я добралась до письменного стола и сняла трубку.
Сначала я ничего не слышала, кроме рыданий, потом постепенно стали доходить слова:
– Миссис Анна, миссис Анна, вы уже знаете?.. Нам сообщили, но я не верю. Он добрый, спокойный мальчик, он не мог… Я не верю.
Я попыталась ее успокоить, хотя мне и давалось это с трудом:
– Разберутся, Зара, разберутся. Будет следствие, будет нормальный суд — с присяжными, с адвокатом…
– Нет, не верю я в их суд, — она перестала плакать и говорила твердо и отчетливо. — Они все нас ненавидят, какой тут может быть суд?! Присяжными будут те самые… вы таких видели тогда в нашем салоне… Они с ним расправятся, как захотят.
– Нет, Зара, суд будет наверняка на виду у всех. Защита получит все возможности…
– Какая защита? Они назначат ему адвокатом своего человека, он будет им подыгрывать. Миссис Анна, дорогая! Единственная для нас возможность — это если Рашида возьметесь защищать вы. Вы разберетесь и прямо скажете… Вы не побоитесь. Мы только вам верим, только вам!.. Пожалуйста, не отказывайтесь, мы вас умоляем.
Так я и знала…
Сейчас, задним числом, я пытаюсь понять, почему я не сказала «нет». Подействовали эти мольбы? Вряд ли, я ведь на самом деле не такой добрый человек, как считает Зара. Пожалуй, вот в чем дело: в тот момент мне захотелось показать… Кому?.. Заре?.. Самой себе?.. Всем варварам в мире? Не знаю, но я должна была показать, что наша судебная система работает и что мы вопреки всему остаемся цивилизованными людьми. Конечно, тогда мне эти громкие слова не приходили в голову. Я просто сказала Заре: «Хорошо, я согласна, посмотрим, что можно сделать», — и положила трубку. Надо было готовиться к похоронам Джуди.
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
