Этому человеку мало одной жизни — и оттого, наверное, в его стихах и драматургии всегда — противопоставление, напряжение, конфликт. «Сколько бы, кукушка, ты ни куковала — Всё равно мне будет мало, мало, мало». Его распирают талант и душевное богатство — и хочется отдать, высветить, одарить. В полной синхронности со словами Талмуда: «Больше, чем телёнок хочет пить — корова желает кормить», — которые часто цитируют для описания жизни милосердной и жизни творческой.
Мне уже приходилось говорить о Юрии Рыбчинском — в серии «Благодарность друзьям»; приводить невероятный «Псалом» («О, народ древний»). Только прибавлю, что дата его рождения символична: 22 мая 1945 года, ровно через неделю после завершения (Полянской битвой) Второй мировой войны в Европе. Рыбчинский — дитя Победы; очень надеюсь, что к нему, киевлянину, нынешние тревожные события приходят только как стимулы для творчества.
Юрий прислал мне стихи из книги «ЧеLOVEк» — посвящённой человеку как таковому. Со всеми его нелинейностями и разноликими буквами. Не ищите здесь деклараций и круглых формул — эти слова пишет действительно большой поэт. Настоящий человек.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Юрий Рыбчинский
Из сборника «ЧеLOVEк»
ЗА ПОЛНОЧЬ
Загород. За полночь.
Лунною патокой
Знойно-удушливый август пропах.
Время летучих мышей
И лунатиков.
Время уснуть
И проснуться в слезах,
В странных предчувствиях,
В снах и наитиях,
Спрыгнуть с кровати
И в душной ночи,
Удостоверившись,
Спят ли родители,
Не зажигая свечи,
Окна открыть
И, со звездами всеми
Чувствуя тайную связь
и родство,
Самозабвенно
Вдохнуть в себя время —
Время любить
Неизвестно кого.
И, распахнув
Свою клетку грудную,
Выпустить сердце
На волю,
В окно,
И испугаться,
К свободе ревнуя:
А что, если вдруг
Не вернется оно?
ЖЕНЩИНА
В горящую избу
Ты вряд ли войдешь,
Коня на скаку
Остановишь едва ли,
Зато кого хочешь
С ума ты сведешь
И ввергнешь любого
В пучину печали.
Едва ли стихами
Ты заговоришь
И музыку вряд ли
Добудешь из клавиш,
Зато красотой своей
Льва укротишь,
Орла ослепишь,
Короля обезглавишь.
Да, ты родилась
Для того, чтоб царить,
Деньгами сорить
И купаться в шампанском,
Смеяться на польском,
На русском грустить,
Молчать на французском,
Мечтать на испанском,
Развязывать войны,
Разгадывать сны
И, следуя всюду
За мною незримо,
Предсказывать штормы,
затменья луны,
Рождения звезд и падение Рима.
Но если б решился
Тебя я спросить:
«Для полного счастья
Чего тебе надо?»,
Я знаю, сказала б ты:
«Избы гасить,
Коней на скаку останавливать
взглядом».
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Шел домой я, шел с войны,
шел с Кавказа я.
Что о ней мне говорить
да рассказывать?
Интересная война для истории:
Со своими на своей территории.
На той доблестной войне воевал я,
Трижды раненный, в плену побывал я,
На лице моем чеченцы безжалостно
Расписались боевыми кинжалами,
Так лицо мое они исковеркали,
Что не мог я сам узнать себя
в зеркале.
Я из плена убежал, но не ведал,
Что давным-давно забвенью
я предан,
Что жена моя в родимой сторонке
Получила на меня похоронку.
Шел с войны я, шел из плена
из вражьего,
Шел домой я, похороненный заживо,
Шел я мертвый и живой
одновременно.
Вот и дом родимый мой
под сиренями.
И, волнуясь, постучался
в калитку я,
Вышла женушка моя смуглоликая.
Вышла женушка моя чернобровая,
Не узнав, как с чужаком
поздоровалась.
И представился я ей от отчаянья
Сослуживцем, мужа
однополчанином.
И меня она в наш дом пригласила,
Стол накрыла и вином угостила,
Показала все мои фотографии,
Рассказала мне мою биографию.
Не заметил я с ней нежной,
желанною,
Как настала ночь,
такая туманная.
Я хотел уйти — она не пустила.
И мне белую постель постелила.
А потом пришла ко мне,
приласкала
И всю ночь со мною мне изменяла.
И клялась, что в первый раз
с ней такое
С той поры, как стала мужней
вдовою.
И уснула, без вины виноватая,
Вся счастливая, сном крепким
объятая.
А я встал, оделся и, не лукавствуя,
Написал на зеркалах:
«Благодарствую!»
И ушел я, а куда — сам не ведаю:
В ночь безлунную и в даль
беспросветную.
А жена моя проснулась — и ахнула:
Нет нигде меня, и двери
распахнуты,
И на зеркале, узнавши мой почерк,
Поняла вдруг, с кем спала
этой ночью,
И босая побежала за мною
Проторенною тропинкой лесною,
И до самого речного причала
Все бежала и «прости» мне кричала.
И казалось мне, что это Россия
У меня за все прощенья просила.
МОНОЛОГ ПЕРВОЙ ЖЕНЩИНЫ
Когда тебя я вижу,
Бежит мороз по коже,
И, вспомнив, что ты тоже,
Как я, жена и мать,
Тебя я ненавижу
За то, что мы похожи.
Зачем тебе, о Б-же,
Я говорю опять:
Мой сын рисует солнце,
Твой сын рисует мины,
Мой сын рисует птицу,
Твой — острую стрелу,
Мой сын рисует город,
Твой — пепел и руины,
Мой — сядет в скорый поезд,
Твой — сядет на иглу.
Мой сын цветы сажает,
Твой — их ногами топчет,
Твой — ищет лабиринты,
Мой — ищет путь прямой,
Мой сын девчонок любит,
А твой — их только хочет,
Твой сын всегда хохочет
Там, где рыдает мой.
Мой сын играет Баха,
Твой — в «дурака» играет,
Мой сын собак всех кормит,
Твой — травит всех собак,
Мой — открывает сердце,
Твой — душу запирает,
Мой — верит в милосердье,
Твой — в деньги и в кулак.
Мой сын костелы строит,
Твой — строит казематы,
Мой — яблони сажает,
Твой — яблоки лишь ест,
Твой — объявляет войны,
А мой — идет в солдаты,
Твой сын получит орден,
А мой — могильный крест.
Так, сидя перед зеркалом,
Я говорю с собою
О сыновьях столь разных,
Как влага и огонь.
К несчастью, я та женщина,
Что родила обоих,
Один зовется Авелем,
И Каином — другой.
МОНОЛОГ РУЧЬЯ
Хранил всю зиму лед
Загадку бытия
И знал, зачем умрет, —
Чтобы родился я.
Я тоже, в свой черед,
Родившись на ветру,
Все знаю наперед —
Когда и где умру.
Но мне себя не жаль,
Я мартовский ручей,
Что всем принадлежал
И был всегда ничей.
Все пили из ручья:
Змея и птичья стая…
Вода была — ничья,
И потому — живая.
ОПАЛЬНЫЙ ПОЭТ
Я поэт эпохи рваных джинсов,
Очень несоветский человек.
Если бы воскрес сейчас Дзержинский,
Воли б не видать мне целый век.
Я в родстве со статуей Свободы.
Я стихи ей с детства посвящал.
Если бы воскрес сейчас Ягода,
Мне светил бы Беломорканал.
Я всегда поэтом был опальным.
Партию в стихах не воспевал.
Если бы воскрес Лаврентий Палыч,
Я б узнал Владимирский централ.
Я считал, что скучным и угрюмым
Быть не может истинный поэт.
Если б Сталин вовремя не умер,
Мне за юмор дали б двадцать лет.
Я счастливчик, никуда не деться,
Жаловаться грех мне на судьбу.
Счастлив я, что видел
в раннем детстве
В Мавзолее Ленина в гробу.
1967
ИЕРУСАЛИМ
Посвящается Марку Минкову
Знает только Б-г
Грусть детей твоих,
И в краю любом
Можно встретить их,
Но в любом краю
Ночью снишься им,
Словно сад в раю,
Ты, Ерусалим.
Ерусалим стоит на холмах,
Ерусалим парит в облаках,
Как мираж на небосводе,
Ты прекрасен, град Г-споден,
Ерусалим, ты сад в небесах.
Знаю, рано или поздно
Мы приходим в этот сад,
Где в библейском небе звезды
Словно слезы на глазах,
Мы приходим ниоткуда
И уходим в никуда,
Ты же вечен, словно чудо,
Как восточная звезда.
Ерусалим стоит на холмах,
Ерусалим парит в облаках,
Как мираж на небосводе,
Ты прекрасен, град Господен,
Ерусалим, ты сад в небесах.
Жизнь грустна и быстротечна,
И, закончив жизни век,
Мы уйдем дорогой Млечной,
Растворимся в синеве,
Мы, узнав любовь и горе,
Превратимся в пыль и прах,
Ты же вечно будешь, город,
В снах, молитвах и мечтах.
1986
ИСХОД
Потерян глагол,
И не найден эпитет.
Кровь стала водою,
И камнем стал хлеб.
Ты звал, Моисей,
Нас покинуть Египет.
Мы молча пошли
За тобою вослед.
Зачем ты позвал нас, косматых,
кудлатых,
Бездомных избранников Б-га-Отца?
Забыты обеты, просрочены даты,
И знойной дороге не видно конца.
Ты кормишь нас, кормчий,
небесною манной,
Иллюзией счастья еврейского и
Ведешь нас пустынею самообмана
В кошмарные сны Сальвадора Дали,
В распятия Рима, в объятия гетто,
В застенки гестапо, в дневник
Анны Франк,
Неужто, безумец, ты веришь, что это —
И есть наш еврейский
потерянный рай?
И звезды не гаснут. И солнце
не стынет.
И мы, как секунды в песочных часах,
бредем за тобой, Моисей, по пустыне
С надеждою в сердце, с тоскою в глазах
В ту землю, которую ты
не увидишь,
Где, как в крематории, время горит.
Дорога длинна от иврита до идиш,
Но вдвое короче из идиш — в иврит.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
