– Ближе! Подойди ближе, я хочу с тобой поговорить.
Парень сделал еще два шага вперед и остановился. Судья осмотрел его долговязую фигуру — от модной прически с выстриженными висками до белых незашнурованных кроссовок. Надеть на него костюм и галстук удалось, но на кожаные ботинки, видимо, родительской власти не хватило.
Судья наклонился вперед и понизил голос:
– Скажи мне откровенно. Вот признавая себя виновным…
– Да, признаю себя виновным, — с готовностью подтвердил парень.
– Я слышал уже, я сейчас не об этом. Я хочу… Дэн, верно? Я хочу, Дэн, чтобы ты мне объяснил, почему тебе пришло в голову сделать именно это.
– Не знаю, — поспешно ответил Дэн, — я не знаю. Я вообще плохо помню, что было. То есть в начале вечера, я помню, все пришли, а потом… Я очень много выпил пива. Раньше не пил, а в тот день мне исполнилось восемнадцать. Все говорят: «Пей, теперь тебе можно». Ну а потом мне захотелось сделать что-нибудь такое, чтобы все удивились.
Слово в слово эти показания он давал и на предварительном следствии. Впрочем, адвокат у него был с самого первого допроса…
Судья вытащил из папки большую глянцевую фотографию и показал ее Дэну:
– Узнаешь свое художество?
Фотография запечатлела стену дома с выбитым окном, рядом с которым была намалевана с помощью распылителя огромная кривая свастика. Над входом в здание можно было прочесть на иврите и по-английски «Шаарей цедек».
Дэн молча кивнул.
– Почему ты решил сделать именно это? Ты хоть знаешь, что ты тут изобразил? Как это называется?
Дэн в растерянности оглянулся на адвоката.
– Мой подзащитный не знает слова «свастика», — словно выскочив из-за спины парня, произнес адвокат. — Он, ваша честь, на предварительном следствии называл свастику «тот знак, который рисуют на еврейской церкви». С его стороны…
– Спасибо, адвокат Липшиц, я это уже слышал.
Судья опустил голову и задумался. Похоже, больше ничего не узнаешь, а раз так, то нужно заканчивать.
Обвинитель метал громы и молнии. Это было дело с «общественным резонансом», и он старался не ударить лицом в грязь. Три четверти его речи явно не имели прямого отношения к делу, но судья дал ему высказаться: пусть лучше будут произнесены все эти слова о «яде нетерпимости» и «зловещих предрассудках»: в зале сидят журналисты, представители еврейских организаций, поборники прав меньшинств… Вообще говоря, из всего этого дела, привлекшего столько внимания, вышла в конце концов довольно бледная и невразумительная история. Ну и конечно, родители Дэна придумали великолепный ход, пригласив защитником этого Липшица. Какой же тут антисемитизм, помилуйте? Надрался парень пива первый раз в жизни — вот и выкинул идиотскую шутку. Мог бы, скажем, угнать машину или прыгнуть с моста в реку, знаете этих тинейджеров…
Но обвинитель не сдавался. Что значит «идиотская шутка»? Если бы подсудимый угнал машину или прыгнул с моста, то и разговор был бы другой. Но нет — ему пришло в голову именно это! Ведь если бы у него не было подобных идей, то он и не сделал бы ничего такого. В том-то и беда нашего общества, что мы не можем избавиться от религиозной нетерпимости и расовых предрассудков. И случай, подобный рассматриваемому, отнюдь не исключителен, о чем говорит статистика. Недаром в нашем штате принят соответствующий закон. Он предусматривает тюремное заключение за такие, с позволения сказать, «шутки», и обвинение настаивает, чтобы закон был применен в полную силу. Подсудимый достиг совершеннолетия в тот самый злополучный день, и нет оснований для поблажек. Пусть суровый приговор в виде тюремного заключения!
И в этот момент произошло нечто неожиданное: обвинительная речь была прервана выкриками. Довольно громкий, хотя и неразборчивый крик протеста доносился из задних рядов. Судья привстал, силясь опознать нарушителя, к которому уже протискивался через ряды охранник. Публика вскочила с мест, обвинитель громко требовал навести порядок. Но судья буквально потерял дар речи, когда разглядел наконец смутьяна. Это был старый раввин, которого вызвали в суд свидетелем. Несколькими часами раньше он давал показания о материальном ущербе, нанесенном его синагоге действиями подсудимого. Говорил он как-то невнятно — возможно, из-за сильного акцента, а может, из-за тихого сиплого голоса. И судья никак не мог предположить, что старик способен кричать с такой энергией.
Охранник добрался наконец до нарушителя и, прежде чем наложить на него лапу, вопросительно взглянул на судью. Тот отрицательно замотал головой. Только этого не хватало: выталкивать взашей раввина на виду у всех этих журналистов, правозащитников, деятелей «Бней-Брита». Но что делать? Он срывает заседание.
– Тихо! Всем замолчать! — рявкнул судья, приходя в ярость от собственной растерянности. — Молчать, или всех выгоню!
В зале стало тихо, хотя все продолжали стоять.
– В чем дело, рабби? Я вас не понимаю, подойдите ближе.
Продолжая возбужденно говорить, раввин поднялся и двинулся по проходу. Судья начал различать отдельные фразы:
– Он же выйдет оттуда законченным бандитом… Он не то что окна разбивать, он людей убивать научится… Этот ваш обвинитель, наверное, не видел никогда тюрьмы…
Раввин остановился перед судейским креслом и неожиданно замолчал. Судья рассматривал его, будто увидел только сейчас, а не выслушивал его показания сегодня утром. Небольшого роста сухой старичок, похожий в своей огромной черной шляпе на гриб, седая бородка клинышком, очки в металлической оправе. Наверное, так выглядели интеллигентные люди в годы его молодости на его родине — где-нибудь в Венгрии или Польше.
– Вы срываете заседание, рабби! Это нарушение закона, — голос судьи обрел обычную авторитетность.
– Поверьте, я знаю, о чем говорю. Я бывал в тюрьмах, в разных, разговаривал с заключенными, и все они…
– Подождите, рабби. Вас не спрашивают о тюрьмах, сейчас идут прения…
– Что значит «не спрашивают»? — старик опять перешел на крик. — Вы же меня сюда вызвали, так послушайте, что я вам говорю! Я имею представление о тюрьмах. А вот обвинитель — он знает, о чем говорит?
– Все, хватит! — решительно сказал судья. — Объявляется перерыв на час, после перерыва прения сторон с самого начала! — и тише — раввину: — Через две минуты жду вас в своем кабинете.
Разговор в судейском кабинете проходил гораздо тише, но не менее напряженно. Раввин настаивал, что отправлять парня в тюрьму нельзя ни в коем случае, потому что оттуда он выйдет законченным преступником. Его там изнасилуют в первый же день, превратят в законченного подонка. Судья сдержанно, но твердо разъяснил рабби Притцкеру, что в компетенцию свидетеля и даже гражданского истца не входит обсуждение вопроса о наказании, это просто не его дело. На это раввин ответил, что это как раз его дело, еще как его дело, потому что у парня будет искалечена жизнь, а виноваты будут евреи, именно евреи, а не судья и не обвинитель. Судья поморщился и сказал, что все равно это не дает права прерывать судебное заседание и что только уважение к сану остановило его, но в следующий раз… А что касается наказания, ему, судье, не полагается обсуждать с посторонними этот вопрос; он хотел бы только сказать, что назначать наказание таким вот, в сущности говоря, мальчишкам, которые достигли уже возраста полной ответственности, — это тяжелая задача, потому что условного наказания они просто не понимают, отправить их на общественные работы бессмысленно — пользы от них никакой, да и отрывать от школы нельзя…
– Я знаю, что с ним делать, — прервал его раввин. — Я вам скажу, что с ним делать…
Продолжение следует
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
