Николай Александрович Бердяев
Николай Александрович Бердяев (1874–1948) — один из крупнейших философов ХХ века. Не случайно название созданной им (и закрывшейся после высылки мыслителя из Советской России в 1922 году) Вольной академии духовной культуры. Дворянин, с юношества принимавший участие в революционном движении, постепенно перешедший от марксизма к религиозному экзистенциализму, он так определял в зрелые годы сердцевину своего мировосприятия: «Моя философия есть философия духа. Дух же для меня есть свобода, творческий акт, личность, общение любви. Я утверждаю примат свободы над бытием».
И в этой абсолютной, всеопережающей свободе — которая, по мировоззрению нашей Традиции, есть величайший дар, величайшее испытание и главнейшая обязанность человека — нашлось место для сочувствия еврейскому народу. Этим он отличен от злого антисемита Достоевского — одного из тех, кого Бердяев считал своим философским предшественником. Вообще, мне странно, что в монографиях об учёных и философах не принято использовать главный критерий: «хороший (или не слишком) человек», «порядочный»… Николаев Бердяев был хорошим, честным и порядочным человеком — как и его брат-поэт Сергей, тоже киевлянин, ведший среди прочего активную борьбу против антисемитизма, особенно с киевским отделением погромного Союза русского народа.
Предсказуемо, что Николая должны были арестовывать и в империи, и при народной власти. Но если «царские сатрапы» запихали бунтаря в ссылку, то наследники недавних идейных единомышленников совсем выслали «нежелательный буржуазно-дворянский элемент» на первом же «Философском пароходе», взяв у изменника «на посошок» расписку, что «если (он) появится на границе России — будет расстрелян».
Я с большим сомнением отношусь к ярлыку «христианский философ», на Бердяева наклеиваемому, а вот другой «лейбл» — «блестящий стилист» — считаю безупречным. Его философские труды читаются как роман. Стихами же в семье «заведовали» брат и жена (хорошая поэтесса, но в этом качестве полузабытая — за должностью «жены гения»). Сам о себе Николай заявлял: «Я не поэт, я — философ», но… Погромы вызвали у мыслителя величайшее омерзение.
Я б унесся туда,
где добро и любовь
Прекратили раздоры людей,
Из-за низких страстей
проливающих кровь,
Где бы стал моим братом еврей.
***
Опять с цепи сорвалась свора
Звероподобных темных сил,
Наш древний Киев дни позора,
Залитый кровью, пережил…
И все нелепые преданья
Веков, унесшихся давно,
Терпеть обиды, истязанья
У нас еврейству суждено!
***
Темна Россия и забита:
Тираны, войны, недород…
К чему клеймо антисемита
Тебе, страдающий народ?
К чему свирепствовать, Россия,
От хижины и до дворца?
К тому ли звал тебя Мессия?
Поводыря нет у слепца?
Опомнись: нет великих наций,
Евангелью не прекословь.
Отвергни ритуал оваций.
Когда громишь ты иноверцев,
Стократ твоя же льется кровь,
Так коль не разумом,
так — сердцем.
Когда будет наконец услышан призыв одного из величайших мудрецов России?
Иван Алексеевич Бунин
Иван Алексеевич Бунин (1870–1953), «последний российский классик», дворянин, академик, нобелевский лауреат (ещё дообамовской эпохи), гениальный стилист-прозаик и, как мне видится, один из лучших русских поэтов в истории, с тяжёлой болью и горечью описал еврейские погромы Гражданской войны в книге воспоминаний «Окаянные дни» — гулявшей по СССР только самиздатом. Зрение литератора оставалось ясным — оно также не упускает ни евреев-чекистов (особенно одесских), ни комиссаров…
Бунин испытывал глубокую симпатию к евреям Торы, симпатию и жалость к жертвам преследований и погромов, в том числе к нашим собратьям, и — гневное отвращение к садистам «карающей руки революции». Но — нигде он не возлагает, как это было модно (и осталось модным поныне), вину за преступления евреев-чекистов и им подобных на весь еврейский народ. Ему отчётливо, что эти люди в первую очередь порвали с собственным еврейством, с Откровением — и стали слугами новой «религии». Бунин подчёркивал, что руки радетелей «нового закона» обагрены наравне с другими кровью соплеменников.
Но — к истокам мировидения этого «кабинетного мечтателя», «литературного мэтра эмиграции» (с 1920 года). Вот строчки из его «Освобождения Толстого»: «…Это только незначащая случайность — то, что мне суждено жить… не в Иудее…» «Ведь еще в самые первые дни мои входило в мою жизнь, как нечто будто бы мной самим пережитое, то жертвоприношение Авраама, то бегство Иосифа в Египет…»
Это не литературная поза — во многих рассказах и стихах на библейскую тему Бунин говорит о жизни евреев от своего собственного имени: «мы блуждали», «мы шли». Ему виделось христианство — логичным и прямым продолжением дороги иудеев; причём в отличие от официальной доктрины — не «завершением» или даже «замещением» иудейства — а именно продолжением еврейского пути. Его «Новый Израиль» не подразумевал кукиша Израилю «старому», «ветхому» и «вышедшему из употребления».
Тора
Был с Б-гом Моисей
на дикой горной круче,
У врат небес стоял
как в жертвенном дыму:
Сползали по горе
грохочущие тучи —
И в голосе громов Б-г говорил ему.
Мешалось солнце с тьмой,
основы скал дрожали,
И видел Моисей,
как зиждилась Она:
Из белого огня —
раскрытые скрижали,
Из черного огня —
святые письмена.
И стиль — незримый стиль,
чертивший их узоры, —
Б-г о главу вождя
склоненного отер,
И в пламенном венце
шел восприемник Торы
К народу своему, в свой стан
и свой шатер.
Воспойте песнь ему!
Он радостней и краше
Светильника Седьми
пред Б-жьим алтарем:
Не от него ль зажгли
мы пламенники наши,
Ни света, ни огня
не уменьшая в нем?
1914
Взгляните на год стиха… До «жертвенного дыма» и «грохочущих облаков» тринитротолуола и иприта оставались месяцы. Поэт, как нередко, чувствует нечто в воздухе масштабное, грохочущее — но он же не пророк, редко видение будущего приходит в омытом зеркале.
Немного отвлекусь. К христианской религиозно-философской доктрине (и оттого к существенной части практики) я отношусь без особого почтения. Почти всё, что есть в христианстве ценного, истинного и доброго — а там его немало — заимствовано из еврейской Традиции. При этом намешано с обмылками восточных культов, изрядно искажено и упрощено и приправлено солидной порцией самовосхваления. И — ни крестовые походы, ни инквизиция, ни соучастие прелатов в многовековых погромах, ни омерзительный антисемитизм Лютера и к. — предтеча Холокоста, — пока официально не осуждены церковью. Точнее, церквями. Даже у двух Пап это не получилось! Ведь — ни молитва Иоанна Павла I: «Печать Каина на наших лбах… прости нас, если можешь!», ни запрет на миссионерство среди евреев Иоанна Павла II («праведника народов мира», который молодым священником спасал евреев от нацистов), ни его извинения за тысячелетия преследований — не стали частью литургии и церковной повседневности.
Всяческие «мессианские евреи» и прочие миссионеры — которые чаще всего просто жулики, ловящие на мотыля дураков да неучей, — цветут и пахнут.
Однако — терпеть не могу, когда людей выставляют «толпой цвета хаки»! Скажем, из троих азиатов — «праведников народов мира» (по версии музея «Яд Вашем») двое — христиане. А благородные и самостоятельно мыслящие люди нередко способны, подобно Мейстеру Экхарту, Льву Толстому, Бунину или Байрону, и через христианскую доктрину увидеть величие и истинность Откровения. И оттого поэт Бунин опоэтизировал библейские пророчества.
Иаков
Иаков шел в Харан
и ночевал в пути,
Затем что пала ночь
над той пустыней древней.
Царь говорит рабам:
«Вот должен друг прийти.
Гасите все огни, — во мраке
мы душевней».
Так повелел Господь
гасить светило дня,
Чтоб тайную вести
с Иаковом беседу,
Чтоб звать его в ночи:
«Восстань, бори меня —
И всей земле яви мой знак,
мою победу!»
Март 1914
Гробница Рахили
«И умерла, и схоронил Иаков
Ее в пути…» И на гробнице нет
Ни имени, ни надписей,
ни знаков.
Ночной порой в ней светит
слабый свет,
И купол гроба, выбеленный
мелом,
Таинственною бледностью одет,
Я приближаюсь в сумраке несмело
И с трепетом целую мел
и пыль
На этом камне выпуклом
и белом…
Сладчайшее из слов земных!
Рахиль!
1907
Бунин поэтически предсказал и скорое возвращение евреев на свою Землю. Странно, как путешествие 1907 года в нищую египетскую провинцию — «Палестину» могло дать пищу и силу его образам будущего еврейского заселения — но факт. Дело, видимо, в том, что тема Откровения, явления единого Б-га Израиля — она появилась у Ивана ещё до путешествия на Ближний Восток. Скажем, в стихотворении «Огненный столп», где пламя указывало путь в Землю Обетованную.
Столп огненный
В пустыне раскаленной
мы блуждали,
Томительно нам знойный
день светил,
Во мглистые сверкающие дали
Туманный столп пред нами
уходил.
Но пала ночь — и скрылся
столп туманный,
Мираж исчез, свободней
дышит грудь —
И пламенем к Земле Обетованной
Нам Вечный указует путь!
1903–1906
Я заменил Имя Создателя, пусть неточно, но приведённое Буниным, на один из его русских эквивалентов. Такими «мелочами», как запрет Библии всуе использовать Имя, эта культура не обеспокоена.
В стихотворении, посвященном Хаиму Нахману Бялику, мы узнаём, что евреи бродили по пустыне сорок лет, ибо…
Да исполнятся сроки
Х. Н. Бялику
– Почто, о Б-же, столько лет
Ты мучишь нас в пустыне
знойной?
Где правый путь?
Где отчий след
К стране родимой
и спокойной?
– Мужайтесь, верные!
Вперед!
Я дал вам горький лист оливы,
Но слаще будет он, чем мед
От тех, чьи руки нечестивы.
Прямые коротки пути.
Потребна скорбь,
потребно время,
Чтобы могло произрасти
На ниву брошенное семя.
1916 (остался год
до Декларации Бальфура!)
А под впечатлением от путешествия по Израилю Бунин создаст великолепный «Иерусалим».
Иерусалим
Это было весной.
За восточной стеной
Был горячий
и радостный зной.
Зеленела трава.
На припеке во рву
Мак кропил огоньками
траву.
И сказал проводник:
«Господин! Я еврей
И, быть может,
потомок царей.
Погляди на цветы
по сионским стенам:
Это все, что осталося нам».
Я спросил «На цветы?»
И услышал в ответ:
«Господин! Это праотцев
след,
Кровь погибших в боях.
Каждый год, как весна,
Красным маком восходит она».
В полдень был я на кровле.
Кругом подо мной,
Тоже кровлей — единой,
сплошной, —
Желто-розовый,
точно песок, возлежал
Древний город
и зноем дышал.
Одинокая пальма
вставала над ним
На холме опахалом своим,
И мелькали,
сверлили стрижи тишину,
И далеко я видел страну.
Морем серых холмов
расстилалась она
В дымке сизого
мглистого сна.
И я видел гористый Моав,
а внизу —
Ленту мертвой воды, бирюзу.
«От Галгала до Газы, —
сказал проводник, —
Край отцов ныне беден и дик.
Иудея в гробах.
Б-г раскинул по ней
Семя пепельно-серых камней.
Враг разрушил Сион.
Город тлел и сгорал —
И пророк Иеремия собрал
Теплый прах, прах золы
в погасавшем огне,
И развеял его по стране:
Да родит край отцов
только камень и мак!
Да исчахнет в нем
всяческий злак!
Да пребудет он гол,
иссушен, нелюдим
До прихода реченного Им!»
Около 1908
И как прямое пророчество о том, что евреи скоро соберутся в своей стране, Бунин напишет:
Долина Иосафата
Отрада смерти
страждущим дана,
Вы побелели, странники,
от пыли,
Среди врагов, в чужих краях
вы были,
Но вот вам отдых, мир
и тишина.
Гора полдневным солнцем
сожжена,
Русло Кидрона ветры
иссушили.
Но в прах отцов вы
посохи сложили,
Вас обрела родимая страна.
В ней спят цари,
пророки и левиты.
В блаженные обители ея
Всех, что в чужбине
не были убиты,
Сбирает милосердный Судия.
По жестким склонам
каменные плиты
Стоят раскрытой
Книгой Бытия…
Это, конечно, реминисценция на пророчество Иехезкеля — но и предсказание. Как видите, честность и любовь соприкасают человека, особенно человека поэтического, с некими струнами бытия. Именно настоящие аристократы духа (а в этой подборке — и крови) оказались способны воспринять «аристократизм» нашего народа и нашей Торы. Почувствовать, что это близкое. Отчётливей, увы, многих евреев…
Подготовил Арье ЮДАСИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
