И увидел Давид Вирсавию, жену Урия Хеттеянина, и воспылал он к ней страстью…
1
Эта история началась довольно странно и странно закончилась. Если бы мне ее рассказали, я не поверил бы. Но она произошла со мной, и сам себе не верить я не могу. Хотя иногда сомневаюсь.
…Я услышал этот звук неожиданно, среди ночи. Звук резко вклинился в монотонную дробь дождя. Дождь шел всю ночь, и я привык уже к его шуму. Но этот звук заставил меня проснуться и внимательно посмотреть по сторонам. Стучали часы. В моей комнате были совершенно бесшумные настольные электронные часы-будильник — и все. А звук напоминал ход старых механических часов. Я несколько минут молча разглядывал комнату, пытаясь понять, откуда раздается звук. И когда мой взгляд дополз до платяного шкафа, я понял и вздрогнул: работали стоящие на шкафу старые поломанные часы.
Они не шли лет сто. Я привез их из Краснополья, как память о детстве и о дедушке. Эти часы были у нас всегда. И может, даже первое, что я увидел в дедушкином доме, были эти часы. Маленький я почему-то называл красавицу с часов Виржавия. Часы были очень тяжелые, и все боялись, чтобы они не упали на меня, и долгое время дедушка держал их в шкафу за стеклянной дверцей и под замком.
До революции у дедушкиного отца в Краснополье был маленький магазинчик, товар для которого присылали петербургские родственники. Как-то раз они прислали несколько чугунных настольных часов знаменитого каслинского литья. Редкая диковинка в ту пору, да и сейчас. Каждый экземпляр сам по себе был шедевром чугунной скульптуры. Как рассказывал дедушка, все часы были разные: с лошадьми, с красавицами, с цыганом, держащим на цепи пляшущего медведя, с барыней, пьющей чай. Все они разошлись по богатым домам: одни часы купил купец Брагин, двое — помещик Филиппов, одни — графиня Шленская на свадьбу своей племянницы, одни подарили городовому, который спас Краснополье от погрома, а Вирсавию дедушкина мама оставила себе.
Не знаю, откуда дедушка знал, что это Вирсавия, а не красавица-африканка, но он всегда называл ее Вирсавией. Литье было черным, и Вирсавия была чернокожей красавицей, как и арапчонок, примостившийся рядом с ней. И я долго думал, что Вирсавия черная, пока не увидел картину Брюллова.
Часы при мне не работали никогда. Дедушка пытался отремонтировать их, но Хаим-часовщик из нашего Дома быта, повозившись неделю, сказал, что механизм еще со времен царя Гороха и работать они не будут. Может быть, часовой механизм испортился от долгого лежания в земле, ибо, когда бежали в эвакуацию, дедушка закопал их в огороде. И они всю войну пролежали там под дождями и снегом. От довоенной жизни у дедушки ничего не сохранилось, кроме этих часов.
Попробовал я и здесь походить с ними по умельцам, но ничего из этого не вышло: часы не пошли и остались как антикварный сувенир далеких времен. Были они настолько тяжелыми, что я, собираясь в Америку, не смог их взять в свой чемодан, где и необходимым вещам не особо хватало места. Но двоюродная тетя, отправлявшая большой багаж в Израиль, согласилась положить туда наши часы (мама настояла на этом), и Вирсавия добралась до меня через пару лет, когда я выбрался в гости в Тель-Авив. В самолете я не сдал часы в багаж и весь рейс вез их в руках. Чернокожий таможенник в аэропорту долго любовался моей чернокожей красавицей и неожиданно для меня сразу же признал в ней Вирсавию.
– О, Давид и Вирсавия! — подмигнул он мне.
– Я — Урия, — сказал я и показал ему паспорт. Но намека моего он не понял. Урия так Урия. Всякие имена он слышал.
Всегда все помнят царя Давида, соблазнившего Вирсавию, и никто не помнит ее мужа, мужественного воина Урию.
Мое имя очень забавляло моих знакомых. Назвали меня Урией в честь дедушкиного отца Урия-Шломо. Назвали в советское время, после продолжительных баталий между дедушкой и моими родителями. Родители соглашались назвать меня в честь прадедушки, но хотели сделать из Урии удобоваримое имя Юрий. Но дедушка настоял на своем, сказав, что Юрки на каждом шагу, а Урий один будет. И потому прадедушка будет «а гутэр бэтэр фар ундз» (хороший проситель за нас). И меня записали Урием. Хотя, конечно, все меня звали Юрой.
Особенного заступничества Урия-Шломо я не замечал. Везунчиками никто в нашей семье не был, скорее наоборот. Если что-то происходило неприятное в Краснополье, оно обязательно цепляло и нас. Дедушку арестовали за год до смерти Сталина, попал он по делу врачей, хотя к медицине не имел никакого отношения, и единственным его грехом было то, что его дом был по соседству с больницей и любивший выпить врач Курзюня забегал в обед к дедушке, где они баловались разведенным спиртом. Увезли дедушку в Могилев, как особо опасного преступника, и оттуда он уже не вернулся.
Отца, работавшего шофером в лесхозе, уволили по сокращению штатов за полгода до пенсии, и, оторванный от баранки, он сгорел буквально за несколько месяцев… Больших и мелких бед у нашей семьи хватало, и когда нашлась дедушкина сестра тетя Двося в Америке, меня послали к ней как первопроходца. Пока оформляли документы, тетя Двося отправилась в иной мир, а ее дети встретили меня, как волки капусту: для еды не годна, но и не кусается.
Но я не пропал. Перепробовал всякие работы: и полы мыл, и задницы подтирал, но походив на курсы программистов, подтвердил диплом. Все- таки за плечами был Физтех! Как я туда попал — целая история, но отнесем это на то, что Урия-Шломо помог, и забудем! А подтвердив образование, я нашел работу в небольшой компании. Хозяин был мой одногодок, почти земляк, тоже из Белоруссии, из Гродно. Так что, как писала мама, мне осталось только жениться. Я ожидал, что она приедет, но она неожиданно наотрез отказалась, и сказала, что будет лежать рядом с папой. Я пытался ей возразить, но ничего не добился. На ее стороне была еще старенькая бабушка, которая продолжала добиваться реабилитации дедушки, несмотря на то, что дедушкино дело не дошло до суда, и ей десятки раз отвечали, что такие дела не подлежат реабилитации. Но бабушка продолжала писать.
Так и шли мои дела без особых изменений, пока не пошли часы с Вирсавией. Шли они с каким-то скрипом, как бы преодолевая какое-то сопротивление. Как будто кто-то внутри был против этого. Но больше всего меня удивило не то, что они пошли, а то, что они показывали одинаковое время с электронными часами, будто никогда не останавливались.
2
Офис компании находился в Манхэттене, недалеко от Мэдисон-Сквер-Парка на 5-й авеню. Занимал он маленькую комнату на тридцать первом этаже. Там в основном сидела секретарша и иногда босс. Программисты все работали на дому. Нашел я эту работу благодаря Бору, который работал на курсах программистов лаборантом. Бор сам пробовал туда устроиться, но не подошел.
– Там нужны головастики, — объяснил он свою неудачу. — А ты из них! Пробуй! Платят хорошие деньги. И можешь еще подрабатывать, так как работа на дому.
И я попробовал.
Босса звали Дэви. Конечно, там, в Гродно, его звали по-другому. Но для нас он был Дэви. Я говорю «для нас», но правильнее было бы сказать для меня. Ибо остальных работников компании я никогда не видел. Все работали по домам, а у Дэви появлялись в разное время. И как они звали Дэви, я не могу сказать. Секретаршу Дэви звали Эмили. Но здесь было более-менее понятно. Там она была Эмилией.
Просматривая мои документы, Дэви сразу назвал меня по-русски Юрой и как-то презрительно хмыкнул на мою попытку поправить его. Юра так Юра, согласился я. С начальством не спорят, как объяснял мне один старичок с Альцгеймером, за которым я присматривал до работы у Дэви, когда я пытался в чем-то ему возразить. Проверочная разработка боссу понравилась, и меня взяли в фирму.
– Ты когда-нибудь работал на военных заводах там, у нас? — первое, что спросил меня Дэви, оформляя на работу.
– Нет, — честно сказал я. — Я уехал в Америку сразу после института.
– Жалко, — сказал он, — ибо тогда бы ты знал, что там дают подписку о неразглашении тайны. Разглашение карается законом. Вплоть до пожизненного. Мы работаем на Пентагон. И такую подписку я беру с тебя, — и он подсунул мне бланк, на котором я вывел свою разухабистую подпись. Разухабистой ее называла в шутку моя мама. Ничего в ней не было особенного, я просто писал полностью свое имя и фамилию. Это для меня было проще, чем выводить всякие кренделя.
Бланк он передал секретарше, и я начал работать. Платили хорошо, и работа была интересная. Как говорят, живи и радуйся. И я радовался, пока не пошли часы с Вирсавией.
В этот день у меня была назначена встреча с боссом: я должен был занести ему оконченную программу и получить зарплату. В Манхэттен я никогда не добирался на машине, всегда на метро, и на этот раз я доехал до 23-й стрит, задрав голову, поглазел на двух пластмассовых парней Гормлея, украсивших крыши сразу двух высоток на 23-й авеню и Бродвее, и пошел по Пятой. Всегда я приходил немного пораньше и, сидя в Мэдисон-Сквере, ожидал назначенного часа. Но в этот день в метро шел какой-то ремонт, все поезда шли не по графику, и я оказался около нашего билдинга всего за десять минут до назначенного времени. Правда, зная пунктуальность Дэви, я постоял эти минуты у входа и только потом вошел в лобби и поднялся на 31-й этаж. Пройдя по узкому коридору, я подошел к нашей двери и нажал кнопку звонка. Один короткий и два длинных. Всегда после этого, прежде чем открыть дверь, интересовались, кто пришел, Но на этот раз дверь открылась сразу, и на пороге возник незнакомый мужчина в грязном комбинезоне. В первую минуту я подумал, что ошибся дверью, но, бросив повторный взгляд на дверь, я увидел наш логотип, и решительно спросил:
– Можно пройти?
Мужчина пожал плечами и сделал шаг в сторону, пропуская меня. Я вошел в комнату и замер: в комнате был полный ремонтный бедлам: столы стояли «на попа» посреди комнаты, на полу у стенки стояли бидоны с краской, ремонтные инструменты были разложены на креслах, а на стремянке стоял еще один человек в комбинезоне и ковырялся дрелью в потолке.
– Я к боссу, — сказал я, шестым чувством ощущая неуместность своих слов.
– К какому боссу? — спросил мужчина, глядя на меня не менее удивленно, чем я на него.
– К Дэви, — сказал я.
– У нас босс Джон, — сказал мужчина и добавил: — И это — я!
– А где Дэви? — спросил я.
– Не знаю я никакого Дэви, — сказал Джон. — Мы со вчерашнего дня делаем здесь ремонт.
– Наша компания переехала? — догадался я.
– Или просто вышла из бизнеса, — пожал плечами Джон и поинтересовался: — А тебя не предупредили?
– Нет, — ответил я, совершенно не соображая, что мне теперь делать.
– Бывают такие хозяева, — посочувствовал Джон, — сам у такого работал однажды. Месяц трудился — и ни цента. Исчез… Кстати, ваш, русский.
Почему-то все во мне сразу узнают русского. Я хотел уточнить, что я не русский, а еврей, но промолчал. Для американцев, раз мы из России, значит, русские.
– И твои из той же породы, — заметил Джон, — мебель побросали даже. А она неплохая. Может, заберешь?
Я замотал отрицательно головой и уже собрался уходить, когда увидел торчащий из провала на месте нижнего ящика стола листок с моей подписью. Я подошел, что бы забрать его. И увидел там еще три листка. Это были бланки с обязательствами соблюдения тайны. Бланк мой и трех моих незнакомых сослуживцев. Наверное, они завалились за ящик давно, и потому о них забыли и не забрали. Я почему-то в эту минуту подумал, что теперь мы свободные люди и можем говорить, что хотим.
3
В Мэдисон-Сквере стоял железный человек все того же Энтони Гормлея. Я сел на скамейку недалеко от него.
Я сидел на скамейке, смотрел на железного человека и думал, что мне делать дальше. Я не ожидал так внезапно оказаться без работы. Как всегда, когда у тебя есть работа, думаешь, что она будет вечно. Но вечного ничего не бывает. Я знал, что бум на программистов давно закончился и найти работу будет нелегко. Конечно, я немножко откладывал на черный день, как заведено было у нас в семье, но биллы приходят ежемесячно, и за все надо платить в срок. И когда из кармана все время берется и ничего не вкладывается, он быстро становится пустым. Даже если в нем нет дырок.
Думая о поисках работы, я все время мял в руке листочки, найденные в офисе, так и не порвав их и даже не удосужившись положить в карман. Вспомнил о них я, когда один выскользнул из рук. Я поднял его и машинально пробежал глазами. Стандартный текст. Только имя и фамилия нестандартные. Майк Донован. Привет, коллега. Интересно, он уже знает, что стал безработным, или нет? И я, как наш босс, ничего не говорю ему: мне на него наплевать! Нет, мне конечно на него не наплевать. Я ведь не Дэви. Мне его жалко. Но чем я могу ему помочь? Сочувствием? А надо ему мое сочувствие? Когда тебе плохо, лучше побыть одному, я так считаю.
Я посмотрел на следующий листок. Ли Чан. Наверное, из Гонконга. Или из Тайваня. Из самого Китая я китайцев здесь почти не встречал. Вроде неплохой город Гонконг. Особенно на туристической рекламе. Но едут. Значит, Америка лучше. Рыба ищет, где глубже, человек — где лучше. Кажется, так говорил их Конфуций. Или это русская пословица? Не буду спорить. Но так говорят на любом языке. Может, рыбу меняют на какого-нибудь моллюска. Но человек остается. Человеку всегда хочется лучше, чем у него есть. Не каждому, но большинству. А получается наоборот.
Я тасую бумажки, как колоду карт, и беру верхнюю. Опять Майк. Я сдвигаю его. Теперь я, Ури Зельцер. Я сдвинул свой листок и вздрогнул, как утром, когда услышал тиканье старых часов. Следующей коллегой по безработице была ВИРСАВИЯ! Вирсавия Меган. У американцев часто встречаются библейские имена, но Вирсавию я встретил впервые. Интересно, как ее звали маленькой? Вира или Вирса? А может быть, по-русски — Вера? Как меня Юра. Меня не так удивило имя Вирсавия, как то, что я увидел его именно сегодня. И тут я, впервые с той минуты, как нашел злополучные бланки, отметил, что под подписью мы вместо числа писали свой телефон. Так просил Дэви. И, значит, я могу сейчас позвонить этой Вирсавии. Я несколько минут колебался звонить или не звонить. Потом решился и набрал номер. Она подняла трубку.
– Здравствуйте, — сказал я.
– Здравствуйте, — ответил приятный женский голос.
– Это Вирсавия?
– Да, а кто вы?
– Я работаю, как и вы, у мистера Дэви.
– Коллега?
– Был.
– Почему был?
– Потому, что нашей фирмы уже не существуют, — ответил я и рассказал о своем сегодняшнем посещении офиса. В рассказ свой включил и историю про наши секретные обязательства, попавшие в мои руки. Но они ее не заинтересовали. Ее взволновали неполученные деньги.
– Ой, — воскликнула она, — а деньги мне за последнюю разработку отдадут? Она у меня почти готова.
– Думаю, что нет! — разочаровал я ее. — Иначе бы нас предупредили о закрытии фирмы.
– Ой, — опять воскликнула она, — а я живу от зарплаты до зарплаты!
– Сочувствую вам, — сказал я и грустно добавил: — И себе тоже.
– Ой, извините, я даже не знаю вашего имени, — заметила девушка.
– Ури, — представился я.
– Ой, — засмеялась девушка, — муж Вирсавии?
– А вы знаете библейскую историю? — удивился я.
– Папа рассказывал. Он историк. По Древнему Востоку.
– Профессорская дочка, — рассмеялся я.
– Увы!
– Почему «увы»?
– Потому что не дочка миллионера. И надо думать о деньгах.
– И мне тоже, — согласился я.
После этого в трубке раздалось в четвертый раз ойканье:
– Ой, извините, мои волосы высохли, и меня зовут в кресло. Я сейчас не дома, а в парикмахерской. Делаю прическу. Знала бы, что осталась без работы — не пошла бы. Страшно дорого стоит!
– Для нового интервью пригодится, — успокоил я ее и спросил: — А что делать с твоей распиской?
– Порви ее, — сказала она и добавила: — Если узнаешь что-то о какой-нибудь работе, звони!
– Хорошо, — сказал я. — И ты мне тоже!
– Обязательно, — сказала она и выключила телефон.
«Даже не сказала спасибо», — подумал я, и больше никому не позвонил. Гонца, приносящего плохие новости, в Золотой Орде убивали. Не хватало мне этого. Узнавайте, господа коллеги, сами о своих проблемах. У меня своих проблем хватает. Я повертел бланки в руках, посмотрел на неподалеку стоящий мусорный бак, потом на голую задницу железного человека — им там было бы самое подходящее место, но, увы, и я сунул их в карман. Не знаю, для чего.
Марат БАСКИН
Продолжение следует
Оцените пост
(голосовало: 4, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
