Вообще-то я и сам хулиган, вы мою жену спросите. Наконец отыскал родную душу. Тут не какой-нибудь Есенин, тонкий и грустный лирик, который пил и буянил; это хулиган настоящий, качественный — поэтический. Начнем с имени: как сочтутся былинное Изяслав с ашкеназским Винтерман? Дальше. «Винтерман» — это «зимний человек». Ну и зачем такой зимний, почти снежный человек лет тому двадцать назад перебрался в теплый Израиль? А как большой знаток сего вопроса Игорь Губерман описал евреев? «Все они головорезы и в штанах у них обрезы». К какой профессии слово «головорез» лучше всего подходит? Правильно, к страховому агенту — уже в названиях «страх» и ужас. Но именно этим наш герой, в редкие от виршей отключения, зарабатывает в Иерушалаиме на жизнь!
А причину хулиганства я бы назвал: избыток. Или талант. Винтерман так отчетливо и насыщенно ощущает, переживает образы, встающие перед его воображением… Образы пластические и семантические, звуковые и межязыковые… что хочется столкнуть их лбами — особенно те, кто сам друг к другу на ружейный выстрел не подойдет. Высечь из этого душой осязаемого мира искру логического парадокса. Ему можно.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com
Изяслав Винтерман
AMORE-МОРЕ
Теплые воды меня омывают
забытого океана.
Гладят на пару с ветром
по золотым лопаткам.
След от худого тела
затягивается, как рана.
Волны шипят, к песочным
прижавшись складкам.
Бисером кислорода —
чувства со дна всплывают,
тонкой прозрачной нитью
жизнь обозначив с ходу.
Стало на миг телесным,
что никогда не бывает:
ожило, полетало,
село на кислую воду…
Смотрит на воду,
вверх — на облаков палатку,
пик, где белый флажок
от смеха трясет щеками.
И ветер золу сгребает
на золотую лопатку.
И синие волны бегут на берег
с высунутыми языками.
* * *
Ночь — это всадник без головы,
синий мертвецкий сон,
и под глазами круги и рвы.
Чертовым колесом —
жизнь: замираешь вверху, внизу,
страхи свои давя.
Око за око и зуб за зуб,
и за слова — слова.
Может, над пропастью рожь нежна,
виски не лжет к утрý —
ржет, загибая, что мне нужна
ты, никакой не друг.
Чтобы рубиться и ночь, и две,
крепкой хлебнув смолы.
Песнь о катящейся голове
хором поют стволы.
* * *
Накрывшись снегом и зимой,
мне так хотелось отдыха
и быть в ладах с моей землей,
огнем, водой и воздухом.
Лучом помешивая чай,
серебряною ложечкой,
ты не внушаешь мне печаль,
печаль была заложена,
лилась полночи, не спеша,
вся в звездочках и лесенках.
На соты порвана душа
из сотового песенкой.
И золотистый ночи клей,
и с неба снег, как речь его,
мети, мети и не жалей
бессмысленного встречного.
Усы приклеив с бородой,
похож ли он на смертного
под теплым снегом, под тобой
от снега — безразмерного.
ПЕСЕНКА
Потерян перочинный ножик.
Нашедшему — вся боль и грусть,
пространства высохшие кожи,
и времени хрустальный гусь.
Он крутанет площадки остров
и шабаш ведьм под фонарем.
Там слабоумный переросток
ныряет в пропасть за двором…
Я не нашел себя в кристалле,
во всех карманах не нашел…
Смывает память кровью талой,
втыкает перочинный кол.
А был ли ножик, был ли ножик?
С плеча, и с локтя, и со лба —
летящим лезвием я б óжил —
но не судьба, но не судьба.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
