РАВ ЗАЛМАН ПЕВЗНЕР
В Ташкенте было два раввина – рав Залман и рав Шмая Марьяновский, и оба пользовались большим авторитетом. С равом Залманом мы были особенно близки.
Рав Залман держался бескомпромиссно. Если бы все раввины, и здесь тоже, были такими твердыми…
В «синагоге» рава Залмана был один доносчик. Как-то он захотел быть хазаном и вести молитву, а хазаном можно быть только в миньяне. Если миньяна нет, каждый молится самостоятельно. Несколько человек специально ушли, чтобы миньяна не было. Доносчик подошел к раввину:
– Нехорошо они поступили – оставили меня без миньяна. Как вы думаете, что ответил ему рав?
– Да будет тебе известно: нельзя отвечать «Амен» на твои благословения. Хочешь возразить, что ты меня посадишь? Мне скучно будет сидеть одному, без тебя. Вместе сядем, так и знай.
Это я сам слышал!
Тот ни слова не сказал и сразу ушел.
Молились тогда тайно, в незарегистрированном месте, что противозаконно. И в тех условиях такое сказать! Да сейчас кто-нибудь так скажет? А рав Певзнер не побоялся… Никто так не держался, как он! Настоящий рав.
Рав Певзнер умер тринадцатого нисана семьдесят первого года в Ташкенте, ему было около восьмидесяти. Мы с Бенционом разорвали по нему одежду как по родному человеку.
Все его внуки здесь, в Израиле, Барух а-Шем.
Рав умер за два дня до Песах, и на меня сразу свалились дела общины по продаже хамеца и вопросам кашерности пасхальных продуктов. Помню, среди прочего: купил человек к празднику утку и в ней обнаружил зернышко овсюги. Я показывал зернышко специалистам, они сказали: это не овес, а овсюга. Что такое овсюга? Хамец или нет? Я не знал. Чтобы выяснить это, мы звонили в Ленинград одному раввину, моему родственнику.
ПОЛЬЗА ЗАОЧНОГО ОБУЧЕНИЯ
В трактате Кидушин, 29а, сказано, что отец обязан сделать для сына следующие вещи: обрезать его (выполнить брит-милу), выкупить (если это первенец), женить, дать ему специальность (чтобы он мог честно зарабатывать на жизнь) и (есть мнение) научить его плавать.
Насчет специальности сына я решил так. Что нас ждет – неизвестно. Если я, работая математиком, мог соблюдать субботу, то и сыну имеет смысл стать математиком. Я посоветовал Бенциону поступить в педагогический институт на заочное отделение. Заочники занимаются самостоятельно, на занятия в университет ходят только по две недели зимой и летом, а потом сдают экзамены. Такой режим учебы оставляет достаточно свободного времени – ведь для Бенциона главным был, конечно, не университет, а изучение Торы. Так как студентом-заочником может быть лишь человек работающий, я устроил Бенциона в цех, где работал сам.
В нашем цеху работал еще один парень, Боря Виленкин, тоже заочник и ученик рава Залмана. Надо было как-то освободить парней для учебы. Я пошел договариваться с нашим начальником, Юдиным:
– Мой сын и Виленкин – студенты-заочники. Наше дело – помогать людям, которые хотят учиться. Надо отпускать их с полудня. Старый чекист согласился, и с тех пор я отдавал ему половину заработка сына.
В двенадцать часов ребята отправлялись к раву Залману и занимались там. Когда раву Залману заниматься с ребятами было уже трудно, они стали учиться самостоятельно: шли к Виленкиным – у них был свой дом, с собственным двором и высоким забором, как строят в Ташкенте, и занимались с двенадцати до позднего вечера. Я всегда знал, где парни находятся, и в случае проверки мог в четверть часа доставить их на такси на работу.
Помню, на какое-то время к ребятам присоединился еще один парнишка, по имени Мошале, приехавший в Ташкент из другого города. У него была бородка, и ему поставили было условие – снять бороду: опасно было ходить в такое место с бородой – соседи заметят, пойдут разговоры, что он верующий, могут и донести. Он ни за что не соглашался. Но, слава Б-гу, их берегли Свыше, и обошлось без неприятностей.
БЕНЦИОН ИДЕТ В УЧИТЕЛЯ
Опыт показывал, что, если детей не учить, они теряют веру. В Ташкенте с детьми занимались несколько бухарских евреев. Но случилось так, что один учитель заболел, другой умер, и учить стало некому. А учеников там было человек пятнадцать. Нельзя было бросать их на произвол судьбы. Я сказал сыну:
– Бенцион, ты обязан оставить учебу и начать учить детей… Он возразил:
– Но я же сам «ам-а-арец», я только начинаю учиться. Каждый день после занятий с равом я три часа учу Гемару и Тосафот. Если я брошу, что из меня выйдет?
Я говорю:
– Все верно. Но что важнее для Всевышнего: чтобы ты и твой товарищ лучше знали Гемару и Тосафот или чтобы люди, которые ничего не знают о Б-ге, узнали о Нем, умели прочесть «Шма», наложить тфилин и таким образом остались евреями? Я принимаю такое решение: ты имеешь право оставить свою учебу и пойти учить. Бенцион спорил отчаянно:
– Откуда ты знаешь, что ты прав? Может, ты не прав? Я ответил:
– Сейчас в России абсолютно не у кого спросить. Придется принять пока мое решение. Прав я или нет – это знает Б-г, но я ручаюсь тебе и готов подписаться: все, что ты здесь не доучишь, ты узнаешь потом. И много больше будешь знать. Не потеряешь ничего из того, что тебе положено.
В конце концов Бенцион согласился отказаться от своих вечерних занятий. День у него складывался так: с восьми до двенадцати – работа, потом он убегал учиться, а вечером, часам к семи-восьми, мы с ним отправлялись: я – к своим ученикам, Бенцион – к своим. Втайне от моей жены: она бы от страха умерла, узнав, что Бенцион ходит по домам и учит.
Однажды зимой, когда Бенцион темными закоулками шел к ученикам, на него напали грабители и отняли пальто. Гита спрашивает его:
– Где твое пальто? Он говорит:
– Забыл где-то.
«Реб Ицхак очень хотел, чтобы люди учили Тору. Вот он идет учить с кем-нибудь алеф-бейс. Я ему говорю:
– Реб Ицхак, зачем Вы размениваетесь на мелочи? Поручите кому-нибудь обучать алфавиту, а Вы соберите старших и занимайтесь с ними.
Он отвечал:
– Если я отпущу вот этого человека сейчас, я не знаю, что с ним будет завтра…»
Из рассказа Яакова Лернера
Наш труд не пропал даром. Недавно здесь, в Израиле, я встретил молодого человека, одного из тех, кого мы тогда обучали. Он соблюдает все еврейские законы.
Один из тех мальчишек стал врачом. Я получил из Ташкента письмо от тамошнего шохета, где он просит совета, можно ли учить шхите такого-то человека: ведь учить шхите можно лишь того, кто хоть немного знает Тору. Оказывается, этот молодой врач пришел к шохету и просил научить его резать кур, так как его направили на работу в отдаленный район, где нет шохета.
Значит, результаты, слава Б-гу, есть.
«У нас с Малкой детство было легче, чем у старших брата и сестры. Переезд в Ташкент, который выпал на их одиннадцать–двенадцать лет, дался Саре и Бенциону трудно. В Казани они чувствовали себя как рыба в воде, легко общались с ребятами вокруг, катались с ними на коньках и на лыжах. Сара так и вообще была заводилой во дворе, массу времени проводила на улице. И вдруг – увольнение родителей с работы, угроза лишения родительских прав. Бенцион прятался от приходящих под диван. И еще пытался утешить отца: «Даже если меня заберут в детдом, я же не буду есть некашерное»… А потом папа исчез… И даже когда семья перебралась в Ташкент, уверенности в том, что дети останутся дома, все равно не было…
На второй год жизни в Ташкенте мы праздновали бар-мицву Бенциона. Мама беспокоилась, как получше принять гостей, а папа говорил: «Ничего не надо. Что будет, то и подадим. Да и не придет никто. Мы здесь люди новые, только что приехали». А пришло сто человек! Мама несколько лет потом поддразнивала папу: «Ничего не надо! Как-нибудь!»
В нашей семье музыкальны только родители. Нам, детям, и Бенциону в том числе, медведь на ухо наступил. Помню, Бенцион как-то принес из школы песню «Летят перелетные птицы», так папа от его пения под стол полез со смеху. И тем не менее реб Давид Тайсинский так научил Бенциона читать недельную главу, выпавшую на его бар-мицву, и афтару к ней, что он, читая Тору в синагоге, не сделал ни одной интонационной ошибки. Правда, пятнадцатилетняя Сара осталась недовольна: так тихо читал, что только мыши под столом и слышали!
Папа приобрел для Бенциона тфилин, а Лиза Кругляк помогла приготовить угощение. Бенцион читал главу «Беаалотха» и афтару к ней (ее читают также и в Хануку, то есть дважды в год, и она досталась спустя годы старшему сыну Бенциона).
Жили мы в Ташкенте скромно, почти без мебели. Родители не покупали – ведь мы уезжаем! Все разговоры были о том, что может помочь нам уехать из России».
Из рассказа Хавы
«У реб Ицхака во дворе дома была комнатка. Реб Ицхак привел и поселил туда одного бездомного еврея: у него была открытая форма туберкулеза, и родные не хотели держать его. И еще у них постоянно находился некий Симха.
Несмотря на тесноту, у них всегда жили чужие люди. Ицхак приводил людей и говорил жене: «У меня «орхим» (гости)». И никто не возражал.
Конечно, я старалась не проходить мимо и приходила не с пустыми руками. Бедное, но хорошее время».
Из рассказа Лизы Кругляк
«Помню, как Сара с Бенционом вместе вернулись со вступительных экзаменов в институт, куда они оба поступали. Бенцион был бледен и напуган.
– Что случилось? Ты не прошел?
Оказывается, Бенцион оказался единственным, кто получил пятерку по истории КПСС. Он был в ужасе. Ему было очень неприятно, что он так хорошо знал этот предмет…
… С другой стороны, любознательность Бенциона могла показаться «неприятной» и его преподавателям…
Курсе на втором он поинтересовался у преподавателя числом пострадавших в 30-е годы. Преподаватель смущенно ответил, что точными цифрами не располагает.
Второй вопрос был не лучше. Когда немцы хотят сказать о чем-то, что это чепуха, они говорят: «Дас ист Зауэр Милх» – «Скисшее молоко». В одной из книг Ленина Бенцион нашел такую фразу: «Как утверждает известный философ Зауэр Милх…» Поскольку немцы пишут существительные с большой буквы, Ленин понял это не как «скисшее молоко», а как фамилию. Бенцион показал текст преподавателю диалектического материализма, тот изменился в лице…»
Из рассказа Хавы
Из книги «Чтобы ты остался евреем!»
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
