Шел 1982 год. Экзамен по истории КПСС был последним в моей первой сессии. Вернее, мне предстоял не просто экзамен, а расплата за легкомыслие, за привычку все самое тяжелое откладывать на потом, на «как-нибудь образуется». Несколько раз за семестр я побывала на лекциях милой пожилой преподавательницы, честно, как все первокурсники, взяла в библиотеке два увесистых тома и благополучно четыре месяца использовала их как подставку для настольного зеркала. Но январь пришел, а вместе с ним — сессия.
Билетов было ровно 32, в каждом по три вопроса, впереди на подготовку ночь, день и еще ночь. Я честно читала вопрос, открывала на нужной странице книгу, пыталась вникать и понимала, что я и есть именно тот самый человек с «ограниченными умственными возможностями», о котором нередко упоминал наш математик. «Никогда, никогда не смогу это выучить», — в панике звонила я подруге, шептала, прикрывая рукой телефонную трубку, чтобы не услышали мои домашние. «Запоминай, все же не китайский. Сдашь», — утешала меня подружка, студентка факультета восточных языков.
Час «Х» настал. К этому моменту я успела практически наизусть выучить с десяток билетов. Как поэму повторяла про себя одну за другой длинные фразы из учебника, вытаскивала из памяти цитаты вождей разных эпох существования КПСС. Искать логику во всем этом было бесполезно.
На номер билета не посмотрела — все они были похожи друг на друга: съезды, даты, цитаты. Глотнула воздуха и… Алла Юрьевна — так звали преподавательницу — прервала мой вдохновенный спич:
— Вы очень красиво декламируете, но делаете серьезные ошибки. Я бы сказала, недопустимые ошибки, возмутительные. Эти слова, эта историческая фраза принадлежит не Владимиру Ильичу, а Леониду Ильичу, и я прошу рассказать о 25-м съезде КПСС, а не об 11-м съезде РКПб. Итак, начнем сначала. Готовы?
— К чему?
— Отвечать. Я покачала головой. После двух бессонных ночей, прочитанных томов и попыток понять смысл отчеканенных в мозгу речей я уже не могла восстановить хронологию событий.
— В каком году состоялся 19-й съезд КПСС?
— В тысяча девятьсот…
— Дальше. В тысяча девятьсот…?
— Не помню.
— Может быть, есть билет, который вы хорошо знаете? Разрешу вам на него ответить.
— Да, первый, — я обрадовалась.
Преподавательница положила передо мной билет. Перед глазами всплыла сфотографированная в памяти страница учебника. Я начала «отвечать»
. — Хватит. Вы надо мной издеваетесь? Где вы видите вопрос об индустриализации? Я молчала: осознавала — все, что могу сейчас сказать, «будет использовано против меня».
— Вы понимаете, в каком я положении оказалась? Это же «неудовлетворительно», я должна вам поставить «неуд». Но я не хочу, чтобы меня обвинили в антисемитизме.
— Анти… чем?
— В антисемитизме. Вы единственная еврейка на курсе,
— Алла Юрьевна шептала, близко наклонившись ко мне.
— Вас же отчислят за «неуд» по истории КПСС. А я, я порядочный человек. Мне не нужны подобные обвинения. Но вы не ходили на лекции, игнорировали такой серьезный, такой необходимый предмет. Последний экзамен. Неужели нельзя собраться и все выучить? Вот, математику знаете, физику тоже. Алла Юрьевна рассматривала мою зачетку.
— Я — не единственная. — Если вы имеете в виду… — преподавательница назвала фамилию нашего факультетского гения, — то он вундеркинд. Вы же знаете, в 15 лет окончил школу, поступил к нам, вот и сейчас через курс уже перескочил. А вы? Нет, вы, конечно, человек способный, но ведь не вундеркинд.
— Не вундеркинд,— опустила я голову.
Отчисление из института представилось катастрофой. Больше всего пугала мысль о предстоящем объяснении с родителями и бабушкой. Мне стало себя жалко, закапали слезы.
— Понимаете, я не могу допустить, чтобы коллеги обо мне плохо думали. Я очень хорошо отношусь к евреям. У меня первый муж был евреем.
— Первый? А сейчас у вас какой? — молодость и любопытство взяли свое. Слезы высохли мгновенно.
— Сейчас третий.
— Почему вы расстались с тем, с первым?
— Это к делу не относится. Но если так уж хотите знать, потому что он был сионистом, — по слогам произнесла Алла Юрьевна «страшное» слово.
— Что такое «сионист»?
— Вы с Луны или с Марса свалились? Вот, что мы сделаем. Ведомость я сдаю завтра днем. Утром жду вас. Подготовьтесь хорошо. Даю вам шанс.
— Спасибо, — я выскочила из аудитории, про- бежала мимо стоящих под дверью сокурсников, отмахнувшись от их вопросов. История КПСС со съездами, большевиками, меньшевиками и троцкистами отошла на второй план. Интересовал меня только один вопрос.
— Бабушка! — я буквально влетела в квартиру. — Что такое «сионист»? На минуту бабушка окаменела, так и застыла, опершись рукой о стену. — Если уж спрашиваешь, то хочу тебе сказать, что это слово обозначает совсем не то, о чем можно прочитать в наших газетах.
— Расскажи, я не читаю газет.
— Сионист — это человек, который хочет, чтобы все евреи жили в своем государстве, в Израиле. Вот и все, и ничего плохого здесь нет.
— В Израиле? Но это же государство-агрессор.
— А говоришь, что газет не читаешь,— улыбнулась бабушка.
— Дорогая моя девочка, ты должна понимать очень простые вещи: Израиль не может быть агрессором. Евреи натерпелись слишком много горя; мы, как никто, знаем, что такое страдания. Мы не воры и никогда не будем отбирать чужое. Израилю свои бы земли сохранить, защитить. Но я тебе этого не говорила. Хорошо?
— Хорошо, — я кивнула. Рассуждать о сионизме времени не было. На «последнюю попытку» оставались вечер и ночь. Я заперлась в комнате и открыла учебник. Начала читать и почувствовала, что опять не смогу ничего выучить. От истории КПСС у меня поднималась температура, щеки и лоб пылали, болела голова. Положила книгу под подушку. Подружки утверждали, что помогает — ночью все запомнится.
Сон был тяжелым. Ленин, Бухарин, Троцкий и Каменев грозили мне пальцем из каждого угла. «Сионистам не место среди советской молодежи», — вещал с трибуны кто-то, похожий на нашего факультетского комсорга. На потолке загорались красным светом огромные буквы. Постепенно они складывались в слова «индустриализация», «коллективизация», «электрификация». Слова сливались, как змеи сползали с потолка на стены, сверкали и посылали на меня горячие лучи. От страха я проснулась.
Зимним утром светало медленно. Дома еще все спали. Я достала из-под подушки тяжелый том, пролистала несколько страниц, закрыла книгу и привычно водрузила на нее зеркало. Нужно было собираться в институт.
В институтских коридорах еще было пусто. Алла Юрьевна сидела одна в аудитории и просматривала бумаги. Я поздоровалась.
— Доброе утро! Садитесь ближе. Подготовились?
Я молчала.
— Почему у вас такое отношение к предмету? Вам не нравится история своей страны?
— Очень нравится. Я могу рассказать, начиная, начиная… со скифов. Рассказывать?
— Не надо. Устала я от вас. Нет у меня больше вопросов.
— У меня есть.
— Что?!
Не знаю, что со мной случилось. Наверное, решила, что вопрос об отчислении уже даже не обсуждается, и терять мне нечего. Как говорилось у Ильфа и Петрова, «Остапа понесло». Меня «несло».
— Вы только не обижайтесь, пожалуйста. Я хотела спросить… Вот у вас было три мужа. А кого из них вы любили?
Меня не выгнали из аудитории, не запустили в меня тяжелым предметом. Алла Юрьевна тихо сказала: «Первого».
— Сиониста?
— Да. До сих пор люблю. Наверное, в моих глазах читался следующий вопрос. Алла Юрьевна ответила и на него:
— Как вам известно, я историю КПСС преподаю, а мой первый муж подал заявление на выезд в Израиль. Что мне оставалось делать? У нас дочь. Я должна была позаботиться о ее будущем. Мы развелись, у дочери сейчас другая фамилия.
— А как же любовь? А ваша дочь? Если она захочет быть еврейкой? Она же вас не простит. И про сионизм у нас по телевизору все врут. Вы просто не знаете. Моя бабушка сказала, что сионисты — это замечательные люди. Они не делают ничего плохого, просто хотят, чтобы…
— Давайте зачетку. Я машинально протянула преподавательнице зачетную книжку. Алла Юрьевна в ней старательно, крупными буквами вывела «удовлетворительно».
Наталья ТВЕРДОХЛЕБ
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
