Шарагами, а чаще шарашками в СССР немногие осведомленные граждане называли военные конструкторские бюро за колючей проволокой. Осведомленных было мало — ничтожный процент ко всему населению страны. Видимо, поэтому такой интерес в России и русской диаспоре вызвал телефильм «В круге первом», поставленный по одноименной повести Александра Солженицына.
Повесть, кстати, читали тоже немногие, и это увеличило число тех, для кого телефильм стал сущим откровением. Ибо в нем показаны быт и нравы обитателей одной из многочисленных шарашек Страны Советов.
Их официальное название — Особые конструкторские бюро (ОКБ) НКВД. Созданы, однако, эти ОКБ были еще в 1930 году, когда роль НКВД выполняло ОГПУ. Впрочем, до 1939 года этих научно-конструкторских тюрем насчитывалось не так уж много. Главный стимул к увеличению их количества был дан приказом Лаврентия Берии, который он подписал в январе 1939 года. Этот приказ определил назначение ОКБ, их структуру, штат вольных сотрудников и охраны, режим работы и особенности быта ученых и инженеров, попавших в сети конструкторского рабства.
Система действовала просто, экономно и эффективно. Профессора, инженеры высших разрядов, изобретатели — народ балованный. Им большие деньги положены, персональные ставки, академические пайки. На воле голова редко бывает занята одной работой, там всякие посторонние мысли лезут, и заботы, и мечты. Значит, на воле инженер не может работать в полную силу и через силу. Работяга — тот с помощью парткома, завкома еще вытягивает на стахановца, за него думают другие; он и даст, сколько велят, хоть сто, хоть двести, хоть тысячу процентов. Для этого ни ума, ни совести не надо. А вот с тем, кто мозгами шевелит, у кого душа живая и даже, может быть, что-то вроде совести имеется, дело сложнее.
Такому уже могут помочь только родные органы. Берут его за шкирку, волокут на Лубянку, в Лефортово или в Сухановку: «Признавайся, на кого шпионил, как вредительствовал, где саботировал?..» Спустят его раз-другой в кандей с морозцем, с водой. Надают по морде, по заднице, по ребрам — однако так, чтобы не убить, не искалечить, но чтобы ему и боль, и стыд, чтобы почувствовал, что он уже не человек, а никто и они могут делать с ним все, что хотят. Прокурор ему объяснит статьи, пообещает вышку. А потом, после всего этого, дают ему великодушную десятку. Иному слабонервному и пятнадцать, и двадцать лет вместо вышки покажутся подарком, нечаянной радостью. И тогда его утешат: «Старайтесь, можете заслужить досрочное освобождение и даже награды. Докажите, что искренне раскаялись, что ваши знания, умения полезны Родине, и все прежнее вам вернется, и даже еще больше получите…»
Но и кроме того, обвал репрессий, начавшийся в 1937 году, увлек в лагерные зоны немалое число научных работников, изобретателей, конструкторов, талантливых инженеров. Они там гибли на лесоповале, в карьерах и шахтах. И когда по приказу Берии развертывание шарашек приняло массовый характер, немало этих зэков стали разыскивать и направлять в другие зоны — конструкторские.
Еще до войны определилось основное направление их работы — военное. В сущности, не было такой отрасли военной промышленности, на которую не работали бы шарашки: авиационные, артиллерийские, танковые, двигательные, корабельные, боеприпасные, приборные, химические и другие. В большинстве своем эти заведения располагались неподалеку от предприятий той именно отрасли вооружения, на которую они и работали. Впрочем, некоторые из них были расположены в тюрьмах, в том числе таких известных, как московская «Бутырка» и ленинградские «Кресты».
Наконец, система тюремных ОКБ железно обеспечивала высочайший уровень секретности, которым вообще были отмечены в СССР любые конструкторские разработки в области создания и усовершенствования оружия, боеприпасов, боевых машин и кораблей — всего, что так или иначе относилось к военному делу.
Для всех шарашек формально был установлен единый режим содержания. Однако выдерживался он в основном только в распорядке дня. Все остальное функционирование тюремных ОКБ определялось их специализацией и расположением.
Подъем в 7 утра, до 8 — туалет, бритье, умывание, затем завтрак и до часа дня — работа. Перерыв на обед и работа до 7–8 вечера. Никаких выходных. Сверхурочные часы — одно удовольствие, все лучше, чем в спальне околачиваться. И работа уже не повинность, а единственный смысл жизни, замена всех благ, всех утех.
Спальные помещения были различными. В тюрьмах оборудовались камеры на 4 человека. В них ставились нормальные койки, столы и стулья. В основном же спальни были общими, казарменного типа. Но матрацы, подушки, белье было гостиничного типа и совершенно не походило на то, которым снабжались обыкновенные зэки.
Как понимаете, кормежка в условиях заключения имеет особое значение. Тем более что значительная часть работников этих ОКБ прибывала в них прямо из лагерей, и для них шарашечные харчи в первые послетюремные дни казались роскошными. За завтраком можно было даже иногда выпросить добавку пшенной каши. В обеденном супе — именно супе, а не баланде — попадались кусочки настоящего мяса. И на второе каша была густая, с видимыми следами мяса. И обязательно давалось третье блюдо — кисель. Хлеба полагалось 500 граммов в сутки.
Однако в некоторых ОКБ, занимавшихся особо важными разработками, питание было организовано гораздо более цивилизованно. Вот что рассказывает Семен Фомченко, бывший сотрудник ленинградского ОКБ-172, которое до войны размещалось в тюрьме «Кресты»: «Столы накрыты белыми скатертями, ужин разносили официанты в белых куртках. (Как я узнал позже, это были тоже заключенные, бытовики.) У каждого прибора приготовлен небольшой чистый листок бумаги. Соседи мне объяснили, что это для заказа на завтра. Возможности заказа достаточно характеризуются тем, что некоторые избегали заказывать жареную курицу, чтобы не возиться с костями и не пачкать рук. Все подавалось в тарелках (а не в алюминиевых мисках!), горячее, прямо с плиты».
В довоенный период в ОКБ-172 была организована ресторанная система питания. Заключенные специалисты получали зарплату 50–240 рублей в месяц. Им выдавалась бесплатная одежда — костюмы, рубашки, галстуки, так как заключенные конструкторы часто ездили в командировки на заводы, осваивавшие их разработки.
Спальня, как и ряд других подсобных помещений, размещалась в небольшом одноэтажном здании. Если бы не тяжелая тюремная дверь (хоть и без кормушки) да не решетка на окне, то это была типичная комната студенческого общежития. Четыре железные кровати с панцирными сетками по углам, канцелярский столик у окна с видом на внешнюю стену, платяной шкаф у двери. Все застлано аккуратно, чистое белье…
Впрочем, все такие «роскошества» закончились немедля с началом военных действий, когда большинство шарашек было вывезено из тех мест, куда приближались германские войска. Кроме того, НКВД развернул целый ряд новых тюремных ОКБ, в которых сотрудникам предоставляли лишь самые элементарные бытовые условия.
Задолго до войны, в 1938 году, под Москвой, в деревне Болшево, была создана авиационная шарашка, самая, наверное, именитая из всех остальных, получившая наименование ЦКБ-29. Достаточно сказать, что в ней работали арестованные еще в 1937 году знаменитейшие авиаконструкторы В. Петляков, В. Мясищев, А. Туполев и Д. Томашевич, создатели почти всех советских бомбардировщиков, летавших в небе во время Великой Отечественной войны. В 1939 году ЦКБ-29 перевели в Москву, и оно превратилось, по сути, в громадный авиаконструкторский институт за решеткой. В 1940 году прямо с колымского лесоповала сюда доставили С. Королева, того самого, который потом стал главным творцом советских ракет. Впрочем, кроме него здесь были собраны с каторги еще и многие талантливые конструкторы: С. Егер, Л. Кербер, Б. Саукке и другие. Шарашкой, которая конструировала авиационные моторы в Казани, руководил выдающийся конструктор В. Глушко, который потом создавал ракетные двигатели. Но в Казани он тоже был зэком.
В наши дни стало известно также о существовании корабельных и артиллерийских шарашек. Именно в них были созданы многие образцы артиллерийских орудий, торпедных катеров и охотников за подлодками, которые получили широкое признание в боях Великой Отечественной войны. Но и сегодня, когда давно уже нет советских карательных органов, документальные материалы о подавляющем большинстве тюремных ОКБ остаются закрытыми, и судьба разработанных ими средств вооружения неизвестна.
Судьба же тех, кто за решеткой создавал это оружие, тоже не стала объектом широкой гласности. Известно лишь, что наиболее отличившихся ведущих конструкторов стали освобождать из заключения еще в годы войны. Но большинство работников тюремных ОКБ по мере их закрытия переводили в действующие шарашки. Однако и у освобожденных зачастую не было другого выбора, кроме как работать в качестве вольнонаемных на прежнем месте, потому как им не разрешалось трудоустройство на предприятия в крупных городах, где могла быть использована их высокая квалификация. Как понимаете, сделано это было, чтобы закрепить ценные кадры за тюремными ОКБ.
Естественно, с точки зрения цивилизованного общества, такое явление, как шарашки, неприемлемо и возможно лишь в условиях кровавой тирании, какая и была в СССР при Сталине. Именно он считал, что так может быть получен наибольший эффект конструкторских разработок для целей военного производства — без учета удобства для сотен талантливых технических интеллектуалов. Для него, который миллионами гнал людей на смерть, судьбы отдельных личностей были просто неразличимы, тем более что тюремные ОКБ работали достаточно эффективно и значительная часть вооружения в годы войны была разработана ими.
То, что создание шарашек было идеей именно Сталина, доказывает хотя бы такой факт. Решение об их расформировании было принято правительством ровно через месяц после смерти тирана и уже в мае этот варварский вид научно-технического рабства перестал существовать.
В заключение хотелось бы рассказать еще об одном ОКБ такого типа, однако абсолютно несравнимом с любым другим советским тюремным научным заведением.
Когда война явно шла к концу, западные союзники озаботились захватом германского научного и конструкторского потенциала. И в первую очередь — разработками ракет и созданием ядерного оружия. Для захвата ученых и конструкторов, работавших в этих отраслях, была создана специальная мобильная группа, деятельность которой известна как миссия «Алсос», которую возглавлял профессор Гоудсмит. Действия группы обеспечивались специальным воинским подразделением.
Сотрудники миссии «Алсос» нередко даже опережали войска там, где были научно-технические центры, и захватывали персонал этих центров. Гоудсмит создал также мобильные группы, рыскавшие по Германии в поисках сбежавших светил науки и техники, и добился крупного успеха в этом деле — в частности, выловив почти всех руководителей ракетного и уранового проектов.
Таким же делом занимались и созданные в составе «Смерша» фронтовые мобильные отряды. Правда, их добыча была на порядок скуднее западных коллег, потому как немцы предпочитали оказаться в руках американцев или англичан. Но одного ведущего ученого, личность прямо-таки легендарную, «Алсосу» разыскать не удалось. Это был барон Манфред фон Арденне — крупнейший физик, один из руководителей германского «Уранового проекта».
В конце концов спецслужбы США установили, что Манфред фон Арденне, а также ряд других крупных ученых, конструкторов и инженеров Третьего рейха, работавших над ядерным оружием, оказались в СССР. Среди них были Густав Герц, Вернер Цулиус, Гюнтер Вирт, Николаус Риль, Карл Зиммер, Роберт Депель, Питер Тиссен, Хайнс Позе и другие. Американцев беспокоило то, что среди специалистов были люди, которые владели тайнами технологии обогащения урана, разделения его изотопов и трансурановых элементов. К их числу относился инженер Макс Штеенбек — руководитель группы, занимавшейся в Германии проблемами разделения изотопов урана методом газовой диффузии.
Оказалось, что большинство ученых и инженеров были задержаны русскими еще в мае 1945 года и согласились работать на СССР, но при одном условии: только не в Сибири. Ибо геббельсовская пропаганда стращала германский народ ужасами лагерей в азиатской части Советского Союза, где бывает очень много снега, а мороз достигает 50 градусов — в сущности, вполне достоверные факты. Эту просьбу, доведенную Лаврентием Берией до Сталина, выполнили, в сущности — вполне справедливо. Всех ученых с женами, детьми и прислугой перевезли в солнечный Сухуми, где сначала для них основали специальную лабораторию, а потом целый институт — СФТИ.
В Абхазии немцы работали в тесном контакте с советскими учеными и инженерами, передавая им свой богатый опыт. В результате большого внимания к решению проблемы создания ядерного и термоядерного оружия Сухумский физико-технический институт быстро стал государством в государстве. Он имел собственную хорошо охраняемую территорию, свои дома отдыха, специальное снабжение из Москвы, свой самолет. «Зарубежные гости» с семьями жили в удобных коттеджах, получали огромную по советским меркам зарплату. Их дети учились в хороших школах, любые бытовые проблемы разрешались мгновенно. Единственное, что соблюдалось неукоснительно, — запрет покидать территорию института и режим особой секретности.
Вместе с тем работа спорилась. О том, что немцы сделали немало, говорит тот факт, что в 1949 году, сразу после успешного испытания первой советской ядерной бомбы, среди 18 человек, удостоенных звания Героя Социалистического Труда, был Николаус Риль, внесший немалый вклад в технологию получения металлического урана. Не был обойден почетом и лидер германской общины в СФТИ Манфред фон Арденне. Он удостоился Сталинской премии 3-й степени — 50 000 рублей (сумма по тем временам очень большая). Так был оценен его вклад в разработку технологии разделения изотопов и создание измерительной аппаратуры. Кроме того, помня страх барона перед морозами Сибири, Сталин подарил ему теплую соболью шубу, что вызвало у Арденне большую гордость, хотя в Сухуми он ее не надевал.
Конечно, германские специалисты в основном лишь передавали свой прежний опыт, но не могли по условиям режима сохранения гостайны участвовать в конкретных разработках атомной бомбы. Поэтому с годами их влияние на проводимые исследования снижалось. И когда в марте 1953 года умер Сталин, а в конце того же года расстреляли Лаврентия Берию, надобность в содержании германских ученых и инженеров отпала. Поэтому после обращения канцлера ФРГ к советскому правительству с просьбой отпустить соотечественников на родину, немцам была предоставлена возможность вернуться в фатерланд.
Марк Штейнберг
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
