Продолжение.
Мици кончила рассказывать Рихарду фон Бреслау свою историю, а он сидел, молча смотрел в окно, за которым шумела вечерняя Вена, и думал о Рудольфе и об этой женщине.
– Вы хотели ещё что-то спросить? — тихо прервала затянувшееся молчание Мици.
– Да! — сказал фон Бреслау. — Еще два вопроса. Вы были с ним 27 февраля, в понедельник… ночью?
– Нет… — прошептала Мици.
– Принц когда-нибудь говорил вам, что хочет покончить собой вместе с баронессой Вечера? — спросил фон Бреслау.
– Я не знаю всего, конечно. Но вот что я точно знаю, так это то, что он её разлюбил, а она буквально преследовала его последние недели. Он был ею увлечен месяца два-три, а потом все прошло. У них не было ничего серьёзного. Говорили, что он хотел развестись со своей женой и жениться на баронессе. Ничего этого и в помине не было. Всё это чистое враньё!
– Вы уверены?
– Да, мы такие вещи чувствуем лучше, чем кто бы то ни было. Рудольф мне и сам рассказывал. Знаете, он мне никогда не врал. Он был со мной очень откровенен.
– И вы, кажется, несколько злоупотребляли его откровенностью.
Мици покраснела и опустила глаза.
– Что мне оставалось делать? Я очень боялась людей, которые меня наняли. Они могли со мной сделать всё, что хотели.
– Кто были те люди, которые наняли вас, та женщина и мужчина?
– Её звали фрау Вольф, она известная сводня и владелица двух самых дорогих домов свиданий. Туда приходят дамы и мужчины высшего света. Даже министры и их жены… Разумеется, порознь. Говорили, что и в Берлине она держит один такой же дом. Она часто ездила в Берлин.
– А как звали её спутника?
– Я не знаю. Я никогда не слышала его имени. Вольф называла его «мон ами». Это, кажется, «мой друг» по-французски. Я и видела-то его лишь два раза.
– Когда вы видели его в последний раз?
– В тот день, когда стало известно, что принц покончил с собой. Он пришел ко мне с фрау Вольф и приказал, чтобы я всем говорила, что ночь с воскресенья на понедельник принц провел со мной в моей квартире и что предлагал мне совместное самоубийство, но я якобы его высмеяла.
– А принц в действительности когда-нибудь заговаривал с вами на эту тему?
– Нет, с чего бы это? Он был всегда полон жизни. У него были свои сложности, конечно, — с отцом, с женой, с министрами. Или со всякими там высшими командирами… Но он любил жизнь!
В комнате снова воцарилось молчание. Рихард фон Бреслау задумался о принце. Он словно видел все то, что происходило здесь. За те девять лет, что Рудольф провел с этой необразованной, примитивной, но в своем искусстве, вероятно, очень опытной (и даже изощренной) женщиной. Она никогда не требовала ни признаний в любви, ни каких-либо обязательств и довольствовалась только денежными расчетами. Рудольфу с ней было легче, чем с другими своими любовницами, которые требовали от него больше, чем он мог или хотел дать: ответных чувств, охов, ахов и прочей дребедени. Мици была идеальным, послушным и легко доступным приспособлением любви, отношения с ней не были отягощены никакими сложностями. Вряд ли она ценила ум, обаяние и даже просто мужскую красоту Рудольфа. Ей нужны были деньги. Догадывался ли Рудольф, что Мици шпионит за ним?
Потом Бреслау представил себе Мари Вечеру. Её молодое тело возбуждало принца, но, когда кончалась вспышка страсти, ему становилось скучно. И когда она, посмеиваясь, глуховатым шепотком снова подзывала его, он морщился и отворачивался. Свою ложь она, как запах своих духов, всюду таскала за собой — ложь «изысканных чувств», орхидей и еще каких-то редких цветов, которые она будто бы страстно любила, каких-то поэтов, которых она будто бы читала. И, стыдясь, он чувствовал, как нежность осталась там, в аллеях парка, на пустынных ночных улицах, где очень мимолетно скользнула когда-то их любовь. Она знала, что нужно очаровывать чуткостью, духами, поэзией, и принималась опять притворяться то бедной девочкой, то изысканной куртизанкой, заставляя его прижиматься к пурпуру ее поддающихся губ.
28 февраля. Понедельник. Утро. Вена. Дворец Хофбург
Принц встал по своему обыкновению рано и уже в 7 часов утра приступил к делам в своем кабинете. Но вот что странно: он замыслил самоубийство, оставалось жить ему не более двух суток — зачем же он занимался в то утро рутинными, текущими делами и принимал визитеров? В 10 часов он вышел из кабинета и сказал своему лакею Пюхелю, что поездка в Майерлинг, намеченная на завтра, переносится на сегодня. Прислуга во главе с камердинером принца Йоханном Лошеком и лакеем Водичкой уже отправилась на вокзал, к баденскому поезду, чтобы успеть попасть в Майерлинг до приезда Рудольфа и сделать там необходимые приготовления.
В это время принц в своем кабинете встречается со своим флигель-адъютантом графом Орсини-Розенбергом, который обратил внимание на некоторую небрежность принца при просмотре деловых бумаг. Это было отмечено в донесении германского посла канцлеру Германской империи Бисмарку (донесения посла показывают, как интересовался Рудольфом и его делами Бисмарк, который установил за ним тайный надзор).
Из секретного отчета германского посла князя Ройса канцлеру Бисмарку: «…Флигель-адъютанту бросилось в глаза, что принц вопреки своему обыкновению лишь поверхностно и мимоходом заглянул в представленные ему важные военные дела». Он просмотрел также полученные к утру телеграммы, извещавшие о главных политических событиях: об обсуждении в венгерском парламенте проекта закона о национальной обороне и об итогах выборов во Франции.
В журнале его флигель-адъютанта Орсини-Розенберга отмечены назначенные на этот день аудиенции. Первым явился князь Александр фон Баттенберг, человек, по-своему талантливый и интересный. Рудольф встретил его весьма приветливо и даже пригласил отправиться на охоту в Майерлинг (Баттенберг отклоняет любезное приглашение, поскольку собирается отбыть в Венецию).
Принц намеревается покончить с собой в Майерлинге и приглашает туда двоих друзей, а в придачу и приглянувшегося ему князя?! Как мы узнаем позже, он ожидал визита в Майерлинг ещё двоих человек, но пока оставим эту тему.
Вслед за Баттенбергом явился Бертольд Фришауэр, сотрудник «Винер тагеблатт», который доставил Рудольфу копии телеграмм, полученных редакцией газеты из Парижа, об окончательных результатах выборов во французский парламент. Далее в кабинете кронпринца появляется подполковник Майер с делами 25-го пехотного полка.
В десять часов наследник говорит своему камердинеру Пюхелю: «Я отправляюсь сегодня в Майерлинг. Карета придет в двенадцать. Дождусь еще одного важного письма и телеграммы — и тоже двинусь» (из показаний Пюхеля). Затем он закрывается у себя в апартаментах. Вероятнее всего, с нетерпением ждёт важное письмо и телеграмму, нервничает, что их всё ещё нет. Наконец письмо и телеграмма пришли. «Торопливым жестом вскрыл он телеграмму, — вспоминал Пюхель, — быстро пробежал глазами ее содержание… Вдруг он очень разволновался, бросил телеграмму на стол и как бы самому себе сказал: Да, быть по сему!» Затем принц выходит к сидящему в приемной флигель-адъютанту и дает ему распоряжение отменить совещание высших военных чинов, да и намеченный на час пополудни прием пражского архиепископа, к сожалению, также не состоится. Он, Рудольф, немедленно уезжает.
Пребывая в хорошем расположении духа, Рудольф направляется в апартаменты своей супруги. Здесь он нежно прощается со Стефанией, уславливаясь встретиться с ней завтра вечером на торжественном ужине по поводу помолвки принцессы Марии Валерии (его родной сестры). Он также хочет проститься со своей обожаемой Эржи (так ласково по-венгерски называет Рудольф свою единственную дочь), но его не пускают в детскую, поскольку Эржи как раз восседает на «троне», то есть на горшке. Так рассказывала впоследствии горничная Стефании. Рудольф не стал дожидаться, когда Эржи слезет с горшка, и бегом спускается по лестнице.
«Непостижимо! — думает Рихард фон Браслау. — Любящий отец уходит из дворца в вечность, но у него нет времени подождать, пока слезет с горшка обожаемая им дочь, чтобы сказать ей последнее “прости”!»
Бреслау переворачивает еще одну страницу дела и читает её с немым изумлением. Перед ним странный документ — отчет полицей-президента Вены барона фон Крауса о поездке принца. Речь идёт всего-навсего о небольшой охотничьей вылазке, что считалось при дворе обычным делом, а барон фон Краус посвящает этой поездке целый отчет.
«Следует отметить, — пишет он в своем отчете, — что инспектор Хабрда узнал о поездке через своих агентов в Бурге. Рано утром он доложил мне, что наследник сегодня уезжает на охоту в Майерлинг, где пробудет несколько дней, однако час отъезда сохраняется в тайне. Далее следует также отметить, что поразительным образом, в отличие от установившегося порядка, вместо положенной свиты и постоянного повара на этот раз с ним поедут всего несколько человек прислуги, в том числе старая кухарка Мали и некая судомойка по имени Кати».
Ещё ничего не случилось, а шеф полиции уже составляет отчет о полуторадневной поездке принца в пригородный охотничий замок как о важном событии. Да и вообще, для чего потребовалось барону проводить агентурную разработку по поводу отъезда принца на охоту? Для обеспечения охраны принца? Но его в поездке, да и в самом Майерлинге не охраняла ни одна собака. Даже обычного жандарма и то кто-то снял с поста перед охотничьим замком. Так для чего же велась вся эта сложная полицейская игра? Барон Краус наверняка рассчитывал таким образом отвести от себя какой-то будущий удар, известный лишь ему одному. Кстати, зачем барону фон Краусу отмечать «старую кухарку Мали и некую судомойку по имени Кати»? Его секретная агентура? Скорее всего…
У подъезда дворца принца ждёт легкий открытый экипаж. Он вскакивает на козлы, Антон Претлер, дворцовый кучер, передает ему поводья. Экипаж трогается…
«Что ж, поспешим за принцем», — усмехаясь, шепчет Рихард фон Бреслау. Сделать это, правда, оказалось не так легко. Каким образом попал принц в тот день в Майерлинг, окутано такой густой дымовой завесой, что разобраться в этом нет никакой возможности. Создается впечатление, что полиция потратила немало сил, чтобы полностью запутать его маршрут и маршрут поездки Мари в Майерлинг. Агенты фон Крауса «засекали» его одновременно в самых разных местах. Их донесения — обычно короткие, ясные — стали внезапно противоречивыми и невнятными. Лишь одно показание следует считать, очевидно, бесспорным — показание Антона Претлера.
Открытый фаэтон, которым правил Рудольф, в принципе, не мог катиться прямиком в Майерлинг. Ехать часов пять по отвратительной дороге и при сильном морозе в открытом экипаже было бы истинным безумием. Ради чего? Ведь абсолютно все, кто направлялся в Майерлинг из Вены в эти роковые несколько дней, ехали туда тёплым и удобным поездом.
«Итак, — думает Рихард фон Бреслау, — мы приблизительно знаем, когда принц выехал из дворца. Можно также рассчитать, когда он прибыл в Майерлинг. Но точного времени мы не знаем. Принц якобы в этот раз запретил местному майерлингскому жандармскому посту рапортовать, как положено, по начальству о его прибытии. Почему? Он же официально уехал на охоту с друзьями. И перед замком, вопреки предписанию, не был выставлен вооруженный караул. А ведь Рудольф, подобно каждому монарху, постоянно должен был опасаться покушений: кинжала, револьвера или бомбы террористов. В Майерлинге даже не привели в действие установленный там телеграфный аппарат, также будто бы по приказу Рудольфа. Между тем генеральный инспектор пехоты должен был быть постоянно связан со своим управлением и с Генеральным штабом. Ну да Б-г с ними, с постами и телеграфами. Сейчас в этом уже никто и никогда не разберётся. Ну а как прибыла в Майерлинг Мари Вечера, юная баронесса?»
И вот сейчас на сцене нашего триллера появляется La Femme fatal…
La Femme fatal
Роковая женщина! Как правило, это уже не из волшебной сказки, это из французского любовного романа. Но, нарушая законы жанра, она у нас появляется. La femme fatale — она всегда не та, за кого выдаёт себя вначале. Герою трудно противостоять роковой женщине, зачастую её чары приводят даже к гибели героя. Женщина-вамп, которая затягивает главного героя в сети своей лжи…
Неодолимо соблазнительная, ненасытная в постели, она бросает вызов своей независимостью, умом и находчивостью. Её внешний вид всегда сексуален. Распущенными волосами, чувственными губами, пышной грудью, длинными ногами и великолепными бедрами она неодолимо манит к себе. У неё разные имена — Коринфская невеста у Гете, загадочная Джеральдина у Кольриджа, La Belle Dame sans Merci у Китса. В нашем романе она зовется графиня Мария Лариш.
Она была красива, лицо ее, даже когда на нем выражались злость или досада, казалось необыкновенно интересным и привлекательным. Она не была в расцвете молодости, но очертания ее стройного стана свидетельствовали о расцвете сил и зрелости. В свои тридцать три года она несла свое тело легко и свободно. Тонкие в запястье, изящные руки дополняли картину. Цвет лица у нее был, по выражению французов, несколько утомленный, но от полных и ярких губ нельзя было оторваться. Глаза были прелестны — серые, сияющие, они искрились воображением. Густые, темные, прихотливо вьющиеся волосы она заплетала и укладывала в прическу, приводившую на ум женщин Востока. У нее был огромный набор серег, и она постоянно меняла их, этим тоже словно подчеркивая свою принадлежность к полуденным странам, свое яркое своеобразие.
Александр Цывин
Продолжение следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
