Песах — праздник времени. Маца от хлеба отличается главным образом временем выпечки, компоненты — почти те же. Но и испеченная маца во времени ведет себя совсем не так, как хлеб. Пухлой, румяной, восхитительной, дразняще пахнущей булочке предстоит вскорости покрыться плесенью, а раздирающей десны, с трудом переворачивающейся в желудке маце — хоть бы хны. Маца вечна, как вечны жующие ее евреи. Но ведь время и вечность «две вещи несовместные», не так ли?
Первой заповедью, полученной евреями, было освящение времени (новомесячья); сам Исход был не в последнюю очередь исходом из времени, чужого, тесного, египетского времени. Каждую неделю в субботнем кидуше мы освящаем время. Исход из времени таки удался, евреи выпали из истории и поселились в вечности. «Местечко», если задуматься, не слишком удобное, ибо вечность противоестественна, противна человеческой природе и попросту несовместима с жизнью. Снежная королева не зря заставляла Кая складывать слово «вечность». Человек, кажется, может представить себе все, кроме вечности, настолько его бытие неотделимо от времени.
Антисемитизм среди прочего питается ненавистью к вечности. Ты знаешь, что умрешь (и это единственное, что ты знаешь твердо), и видишь из окошка еврея, бегущего в синагогу, прикрывающего от дождя сверток с талесом и тфилин. И знаешь, что он будет так бежать вечно; нет, это вынести невозможно.
Расположившиеся в вечности евреи всегда куда-то спешат. Им некогда. Именно поэтому мы все же часть Запада, ибо Запад — это, когда «времени нет». На ненавистном мне Востоке времени — навалом. Восток не дорожит временем и потому не знает свободы, ибо свобода — измерение времени.
Для того чтобы жизнь не превратилась в дурной круговорот, необходимо знать, что время нельзя удваивать (это любимая мысль Мераба Мамардашвили). Нельзя думать вот так: завтра наступит другое время, и любимая перестанет мне изменять, друзья и родина меня оценят. Этого не будет. Вот этот день и есть главный и, возможно, последний.
Мы соберемся за пасхальным столом и будем задавать вечные вопросы. Математик Харди заметил, что математика располагается ближе всего к вечности, ибо знается с идеями. А идеи стареют медленнее, чем слова, поэтому математические теоремы переживают самые сладкозвучные стихи. Но еще медленнее устаревают вопросы. Кто ты? Где ты? Куда ты идешь? Ответы могут меняться и подозрительно быстро меняются, но время не властно над самими вопросами.
Внуки к концу Агады заснут, зятья, в двадцатый раз слушающие Агаду, будут неумело скрывать скуку и усталость, клюя семитскими носами, а я буду думать о том, что трудно все-таки бегать наперегонки с вечностью. Мы будем читать Агаду, и каждый найдет в ней свое, ибо найти можно лишь то, что искал.
Эдуард БОРМАШЕНКО, Израиль
В качестве иллюстраций использованы
картины Владимира Любарова
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
