– Здравствуйте, Моисей! Вы попросили меня опубликовать Ваши воспоминания. Я на редакционную политику не влияю, сижу на своей жёрдочке и нажимаю на кнопочки. Но материал показался мне настолько интересным… Спасибо, что Вы согласились побеседовать. Представьтесь, пожалуйста.
– Мне 78 лет, до 1981 года я жил в СССР, родился на Украине, в Кременчуге, во время войны мы оказались в Самарканде — добирались долго, как минимум пару месяцев.
– А точнее не помните?
– Примерно в дни бегства из Кременчуга мне исполнилось 5 лет, а я помню себя «подряд», не отдельными вспышками — как раз где-то с пяти лет. Моё первое отчётливое воспоминание: мы с родителями, братом и сестрой пытаемся пересечь какую-то улицу, а по ней идёт строй советских солдат с винтовками наперевес — винтовка направлена вперёд и из неё торчит штык. Я испугался, что, когда мы пойдём, меня этим штыком заколют.
Мы 4 дня шли пешком до Полтавы, потом Ростов, Сталинград, через 13 дней на поезде — Самарканд. В Узбекистане мы оставались до 48-го года. А в 49-м перебрались в подмосковную Малаховку.
– Ва, так это же был главный еврейский центр всей области!
– Я этого не могу сказать. В Малаховке на улицах еврейская жизнь была абсолютно незаметна. Хотя — вот, например, такой случай. 49-й год. Ерев Йом Кипур, нужно пойти домой, поесть перед постом. Я подхожу к учителю: «Николай Мартынович, у меня голова болит, можно я пойду домой?» Он хлопает меня по плечу: «Иди, Мишенька». И после Йом Кипура даже не спрашивает, почему меня не было в школе.
В Самарканде же была нормальная синагога, советская власть тогда ослабила давление, и там возродилась еврейская жизнь. Папа в субботу ходил на молитву, надев талес ещё дома.
– А местные мусульмане?
– Они ходили в мечеть, кто хотел, им тогда тоже меньше препятствовали. Вообще же женщин с закрытым лицом было мало, в основном старшее поколение. А вот после войны начались попытки «повлиять» на религиозную жизнь как мусульман, так и евреев. Например, милиция начала срывать паранджи с этих женщин — но это очень быстро прекратилось. У нас это «влияние» сказалось только в одном — когда у евреев была какая-нибудь «симха» — свадьба, обрезание и т. д., раньше собирались все знакомые и близкие. А начиная с 46–47-го детей просили не приходить — чтобы не было шума, не обращать на себя внимание.
К нам узбеки относились очень хорошо — я не слышал ни об одной проблеме, которая возникла бы с местными жителями! Я считаю, что Самарканд дал большой толчок развитию еврейства — и знаю немало людей, в том числе раввинов, путь которых к Торе начался именно там.
– А у Вас, тогда маленького мальчика, чем был в еврейском смысле Самарканд?
– Хедер. А в 44-м году нам предложили отправить меня в Палестину.
– Как, во время войны, малыша, одного?
– Сравнительно недавно я читал, что был так называемый иранский транспорт — думаю, это связано. У наших знакомых уехал мальчик, потом, через годы, мы рассматривали его фотографию: молодой человек в каюте корабля (он пошёл в гражданский флот), в талесе и тфиллине. У меня есть друг (он не хочет, чтобы о его подвигах знали, и я не буду называть его имя), однажды он вёл машину в Израиле, подбрасывали тремпом женщину. Она прислушалась к разговору: «Так Вы такой-то? Это Вы меня взяли в 44-м из детдома и переправили в Палестину!»
– А как советские власти отпускали?
– Не знаю, я был маленьким мальчиком, и дома детали не обсуждались. По крайней мере при мне. А вот в 46-м году…
– Что, ещё раз отпускали евреев?! Из цепких лап Великого Вождя?
– В Самарканде было много польских евреев. В какую-то из пятниц, вечером, папа привёл из синагоги молодого парня. Он одет был и выглядел ужасно. Потом папа его ещё раз привёл, ещё — и наконец этот парень, Рахмил, поселился у нас. Чудно пел. У нас и женился.
Он уехал в Польшу, предлагал нам «поменяться» — он зарегистрируется с моей сестрой, а его жена, тоже еврейка из Польши, с мужем сестры. Тогда Сталин сделал «подарок» полякам — в отделение милиции приходил человек, говорил: «Я из Польши», ему ставили какой-то штамп. И были организованы 4 эшелона из Самарканда, которые увезли этих людей в Польшу. Я слышал, что там уехала одна еврейская семья, они потом оказались в Чили, и из неё вышел — не помню — то ли глава государства, то ли большой министр.
– А если не «поляк» пытался выехать?
– Расскажу один случай, слышал. Один еврей не из Польши стоял в очереди в милиции, кто-то — люди разные бывают — указал на него милиционеру: «Он не оттуда!» Ответ: «Не лезь не в своё дело, а то сам вылетишь!» Видимо, был приказ отпускать всех, кто хочет.
– Вы думаете, это был приказ местных властей — или шло из Москвы?
– Я уверен, что это было государственное. На границе эти штампики принимались, шёл большой поток. Я не думаю, что Узбекистан решился бы на такое дело без санкции сверху. Запросто могли за «госизмену» перестрелять руководителей.
– Сколько времени длился «день открытых дверей»?
– Несколько месяцев, может быть, от полугода до года. Но, оказалось, какое-то количество людей, которые той возможностью не воспользовались, потом стали сожалеть. Выезд эшелонов шёл через Львов. Люди поехали во Львов, договорились там с пограничниками (не знаю за сколько), они получали справку от врача, что были больны, не смогли уехать — и выпускали. Пока ГБ об этом не прознала (а может быть, знала сначала, но было указание не мешать). И тех, кто это организовывал, стали сажать. Я знаком с человеком, он отсидел 10 лет, его пытали на глазах у мамы, маму пытали на глазах у него. Мама погибла, он выжил… Сейчас он живёт в Англии. Кстати, он обладает феноменальной памятью, в частности, уже тогда знал Талмуд «на иголочку».
– Невероятно, в ХХ веке! В XIX веке таких людей было немало — спросят его, скажем, какое слово получается из 15, 23 и 49 листа такого-то трактата — по 7-м буквам 15-й строки — и немедленный ответ. Человек словно видит Талмуд в объёмном изображении. Настоящий талмид-хахам!
– Когда меня на работе спрашивали (люди, которым так можно было отвечать): «Как ты это сообразил?» — я им говорил: «Я когда-то в хедере изучал трактат “Бава Меция” — и заложенная там логика работает во мне до сих пор».
– А что в Малаховке?
– Мы с папой шли по улице, искали жильё на съём — заходили во дворы и спрашивали: «У вас ничего не сдаётся?» И вот в одном дворе увидели молодую женщину, загоравшую на траве. Сказала нам, что они с мужем занимают только четвёрть дома, а в остальной части живёт большая семья. У одной из сестёр той семьи мы и сняли комнату.
У встреченной нами Фиры на руке была татуировка: 30910 и маленький треугольник под ней. В первый момент я решил, что это признак «блатных». Но вспомнил, что только что (впервые в советской прессе!) в журнале «Огонёк», на предпоследней странице, появилась фотография мальчика с такой же наколкой и с кратким описанием зверств фашистов.
– Это — Аушвиц?
– Мы его называли Освенцим. Она была родом из Польши, кажется из Варшавы. В 16 лет она вместе с родителями и бабушкой оказалась в Гродненском гетто. Фира очень не любила рассказывать об этом времени, но иногда что-то прорывалось. Когда умер её папа — а еврейское кладбище было за пределами гетто, — она считала, что должна похоронить его там. Она пошла в комендатуру за пределы гетто (накинув плащ), сбросила плащ перед часовым, открыв жёлтую звезду… И — добилась того, что её принял нацистский комендант и разрешил похоронить отца на кладбище.
– Совершенно невероятная история — её же должны были расстрелять, как только она вышла из гетто, тем более подошла к комендатуре — нарушая «закон»!
– Мы шутили, что если Фире надо будет попасть на приём к Сталину — она этого добьётся. Очень энергичная женщина.
Всё помню фрагментарно, с её слов. Когда точно она оказалась в Освенциме — я не знаю. В первую ночь в концлагере они с мамой и бабушкой спали около горящей ямы, в которой немцы сжигали трупы.
– Сейчас пишут о миллионе и ста или двухстах тысячах погибших там, раньше давали цифру в 4 миллиона. Думаю, истина посередине — немцы были мастерами по маскировке своих преступлений, по уничтожению следов.
– Она уснула на руках у мамы и бабушки — была сильная гроза, и 16-летняя девушка очень её испугалась — а проснулась одна… Она с тех пор всегда боялась грозы — кажется, это единственное, чего она боялась. Она считает, что немцы просто сбросили их в ту яму.
Она рассказала несколько эпизодов. Там был какой-то штаб сопротивления, Фира была его связной.
– Что они реально могли сделать?
– Переброшусь в более позднее время. 52-й год. Как-то она попросила мою маму остаться с двумя её детьми — ей надо было ехать в Москву. «Фира, а зачем?» — «Приехала Мари-Клод Вайян-Кутюрье» — «А кто это?» — «Марийка? Она была женой известного французского журналиста, его немцы убили, а её бросили в лагерь. Мне поручили её найти (узнали, что больна) и помочь ей».
– Чем может помочь в такой ситуации один обречённый другому?
– Вы, конечно, знаете, что немцы собирали все драгоценности вплоть до зубов, обрабатывали их как-то. Делали это тоже заключённые. Рискуя жизнью, они воровали часть этого и прятали в тайниках. Ей было выделено из спрятанного — и кто-то из охраны доставлял за плату лекарства.
Обе они дожили до освобождения в 44-м. Кстати, муж Фиры, Изя Йоффе, капитан Советской армии, был участником освобождения лагеря. Я не знаю, они там познакомились или позже.
– Встреча героинь была, конечно, под фанфары, с журналистами и т. п.?
– Не смейтесь. В 52-м встретиться с иностранкой, да ещё такой известной, да ещё еврейке — это уже было «преступление». Мы очень отговаривали её, но Фира уехала. Говорила, они с Марийкой проболтали всю ночь.
Изя работал бухгалтером в торге, а в 55-м или 56-м, не помню точно, его арестовали (хозяйственное дело). И тут оказалось, что у Фиры есть сестра, живущая в Израиле. В середине 30-х в Польше был введён закон, что еврейские ученики должны во время урока стоять сзади, около стенки. Эта девушка очень обиделась и уехала в Палестину.
– Бывает, и обида спасает жизнь. У меня есть интервью с Моисеем Рубенфельдом — он рассказывал про довоенный бойкот еврейских бизнесов в Кракове и т. п.
– Фира находит сестру, получает от неё вызов — для того чтобы подать документы, нужно согласие мужа, а муж в тюрьме. До суда свидания запрещены. Но — Фира добивается и получает его подпись. Получает отказ в московском ОВИРе. И вот — она вышла из ОВИРа, идёт и плачет. Подходит какой-то мужчина и спрашивает: «Почему Вы плачете?» Узнав: «Вы же можете подать на выезд в Польшу!» (Хрущёв тоже сделал полякам подарок — разрешил оставшимся в Союзе бывшим польским гражданам уехать на родину). Она снова добирается до мужа, тот подписывает согласие — и уезжает.
Последний звонок из Польши: «Я должна прямо сейчас ехать в Израиль — или никогда!» — «Фирка, уезжай». В Польше осталась женщина, от её имени посылала письма — чтобы не догадались, где сама Фира. Через несколько месяцев Изя вышел и довольно быстро добрался до Израиля. К сожалению, потом наша связь прервалась.
– Но позвольте вернуться к жизни в Малаховке — там всё-таки и синагога была, и евреев жило множество.
– О синагоге… Если я не путаю год, это было в 52-м, ночью на Рош Хашана… Или между 1-м и 2-м днём праздника. Точно уже не помню. Загорелась синагога, и загорелся домик на еврейском кладбище — там погибли муж с женой, которые следили за кладбищем, организовывали похороны, омывание и т. д. Позже дети поставили им памятник, стелу на кладбище.
– Работа КГБ?
– Не знаю. Официально не знаю.
– А что говорили люди — ведь это был разгар антисемитских кампаний?
– Я к этому времени мало с кем общался — учился, школьные друзья… В классе евреев было немного. Понимаете, я инженер, люблю точность. По-русски говорят: не пойман, не вор.
– Так даже профессиональные историки высказывают сомнения, готовилось ли уничтожение («депортация») евреев СССР, поскольку мало документов осталось. Но я помню рассказы людей, которых начало этого процесса непосредственно коснулось…
– Об этом у меня есть только одна информация. В 62–64-м со мной в НИИ работал один человек (мы занимались разработкой полупроводниковых приборов). Украинец, но, думаю, что-то еврейское у него было. Он как-то сказал, что в те годы он работал в органах и они подготавливали списки евреев. К слову, где-то в 55-м, мы тогда уже жили в Удельной, следующая станция поездом после Малаховки, в одном доме организовался миньян, у хозяина была даже Сефер-Тора. Пришли милиционеры: «Что за сборище?» — переписали имена…
– Вы про всех рассказываете — и почти ничего про себя.
– Биография у меня очень ломаная. В Самарканде года 4 учился в хедере. В 48-м поступил в 5-й класс школы (тогда начинали в 8 лет). Читать по-русски в 4 года меня научила двоюродная сестра. Кончил школу в 54-м. Пытался поступить в Московский энергетический, не взяли. Мне задали по химии задачку, уравнение между сернистой кислотой и серой… У меня только по химии все годы в школе были одни пятёрки. Как-то в поезде наша химичка познакомила меня с Корсунским, автором учебника по химии. Я попросил его решить моё уравнение, а в ответ: «Я этой реакции тоже не могу написать». Он объяснил, что вопрос этот настолько сложный, что его не нужно даже обсуждать. Полное уравнение, думаю, не существует, только частные формулы…
– Был такой набор профессиональных «засыпалок»?
– Наверное. Я поступил на заочное Текстильного института, на 2-м курсе удалось перейти на дневное. Потом, с 4-го курса, пошёл работать — из инженера-механика, на которого учился, переквалифицировался в техника-электронщика. Через 3 года стал ведущим конструктором НИИ полупроводников (получил диплом заочно), проработал с 62-го по 72-й год. В 71-м родители уехали в Израиль, папа шёл в самолёт с Сефер-Торой в руках. 14 месяцев меня выгоняли, искал пока другую работу. Устроился в Московском институте туберкулёза, на прежней работе я освоил компьютеры. Там создавалась группа автоматизации для Минздрава, я оказался в ней вторым (и единственным, знающим компьютеры). Постепенно возник вычислительный центр. В 79-м подали на выезд, ко мне на работе относились прекрасно. Характеристику для ОВИРа подписывал академик Лопухин (говорили, он у Брежнева в кабинете ногой открывает дверь), ни одного плохого слова он мне не сказал. Кстати, со мной вместе работал Дмитрий Щеглов — единственный из Комитета по правам верующих, кого не посадили. Он предлагал помощь, но в ней не оказалось нужды. У него было много друзей — уехавших евреев.
В 81-м году мы оказались в Америке, я работал практически всё время в AT&T — программистом, руководителем проектов. Б-г мне послал — в самом начале дали проверить словарь данных, я нашёл чепуховую ошибку, руководство схватилось за голову — система не работала уже 3 дня. Ко мне стали относиться очень хорошо, продвигали, с первым боссом мы до сих пор дружим.
– Почему, Вы думаете, Моисей, к Вам так необычно хорошо относились и там, и здесь? Характер?
– Вряд ли дело только в характере, характер у меня разный, могу быть покладистым, могу и упереться, если считаю принципиальным. Наверное, это в заслугу моих родителей. Они были праведные люди.
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
