Как вы представляете себе автора, который рассказ о себе начнёт словами «стихи специально не пишу»? Из контекста я выяснил, что это — не решительный отказ от рифмований, а жалоба на самозарождение литературностей. Мол, напали бесы — записал, отвязались — продолжаю заниматься в Москве «мелким бизнесом». Представляете, в Москве — и «мелким бизнесом»?! А я-то полагал, там играют только по-крупному!
О биографии своей (с припиской — «мелкие бытовые подробности жизни автора»): родился в 1967 году в Москве. «Увлекался всякого рода оккультизмом, буддизмом, восточными практиками, но, кажется, с годами и к ним охладел. Остались стихи, весьма редко публикуемые по причине банальной лени». От лени же (и тоже самопроизвольно, сиречь по наущению духов) создаёт скульптурные работы. В общем, лень ему здесь, бережёт силы для чего-то инакового.
Посмотрите, и стихи — о чём-то, что не здесь. Талантливому человеку «здесь» вообще тесновато. Но тут ещё, мне почему-то показалось, не свою «социальную нишу» автор занимает. Бывает…
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com.
Михаил Дзюбенко
Четыре часа
Восемнадцатый год,
И поезд опять
В никуда нас везет.
Разорванным криком
Гудит паровоз,
Но мы в нем не слышим
Предвестника слез.
Четыре часа
Сорок первый навзрыд.
Наш поезд готов,
Только страшно молчит.
И тихо стучат в ожиданье
Сердца.
Но кажется лишь,
Что не видно лица.
Четыре часа
Восемнадцать минут.
Погас монитор,
Только кажется вдруг,
Что поезд опять наш
Гудит над Москвой
Неслышно, тревожно.
Над целой Землей.
И хочется верить,
Что в той тишине
Лицо человечье
Покажется мне.
***
Привет.
Как тебе там, в раю?
Сколько времени вышло,
а я все с тобой говорю.
Пишу письма во сне и наяву.
И давно уже не пойму,
какие из них доходят быстрее.
Как там у вас
с ангельской почтой?
Так же, как и здесь, внизу?
Впрочем, шучу.
Знаю, что в нашем строю
все строки,
что тебе дышу и молчу,
и уходят в никуда —
тебе по плечу.
И расстояние, и время
в формулу не входят.
Хоть провода гудят
и поезда уходят.
Наш поезд живет
уже по другим законам,
и почтальон в нем —
старый знакомый.
И билеты оплачены
в оба конца,
на два лица.
Я знаю,
тебе скоро опять в путь-дорогу,
осталось совсем немного.
Ты там уж не забудь,
когда будешь на вокзале,
оставить записку в центральном зале.
Там,
у памятника
неизвестному пилоту,
что смотрит на главные ворота,
уходящие в бесконечность.
Ты ведь помнишь,
что нам еще
по дороге
не одна Вечность.
В общем, жди,
я уже скоро.
Дел теперь тут
у меня тоже немного.
И опять будет встреча,
взгляд в глаза друг другу.
Как всегда,
немного походим по кругу,
совершим обряд неузнаванья,
поиграем и
вдруг назначим свиданье.
Там, в зале ожидания.
Уже ты напомнишь мне про записку,
улыбнешься,
и я опять пойму, как близко
мы касаемся друг друга,
и поезд наш
давно не ходит по кругу.
И старый семафорщик
в сереньком кителе
опять расскажет сказку
о том,
что мы еще не видели.
Пробурчит что-то в усы,
ткнет пальцем в дорогу,
рассмеется
и подведет к порогу.
Закроет за нами дверь,
вздохнет спокойно,
выключит семафор
и уйдет достойно,
надев почтовую сумку
и выпив водки.
Не забыв про нас
до следующей ходки.
Так что, вот…
писать уже больше не буду.
Давай, до встречи.
Надеюсь на чудо.
***
Тихо стелется дорога
По развилкам бытия.
Здесь — у Б-га, там — убого.
Посредине где-то я.
Кружат ветры в поднебесье,
Затаились и дрожат.
Потаенной своей песней
Нас призывно ворожат.
Словно лакмуса бумагой,
Некой внутренней струной,
То в отвагу, то в браваду
Окунают с головой.
Тихо кружится дорога
Сединою на виске.
Ночь темна, пустыня сбоку.
Лишь на взлетной полосе,
Средь побед и пепелища,
Кто-то дальний, нечужой
Смотрит с грустью, тихо ищет
Взгляд такой же неземной.
И невидимой печатью,
Отраженной на челе,
Даст понять как трудно счастье —
Жить на взлетной полосе.
***
Наш дальний друг, сыграй нам что-нибудь еще.
Про голоса друзей, что слышны за стеной в то утро раннее на даче, той весной, когда слова все были нам излишни. И вдруг тогда нахлынуло волной, что стала теплой и приветливой стеной, которая стоит теперь за мной на всех путях, что дальни или близки.
Наш дальний друг, сыграй нам что-нибудь еще.
Про тот отъезд и громкий гул вокзала, что растворился вдруг и стал стеной, спасительной, когда весь шар земной остался там, за нашими спинами и подарил молчанья Б-жий дар, который нас скрепил сильней металла и вылепил единою волной или игрой волшебного кристалла.
Наш дальний друг, сыграй нам что-нибудь еще.
Об океане, где пути тернисты. Когда накатывает серою волной шестиметровая тоска на берег льдистый, а ты стоишь под вечною луной, невидимой за тучами, что мглисты и песнь ее творишь за упокой. И вдруг он явит, что за той стеной есть тихий и неведомый покой, который нам с тобой почти не снится.
Наш дальний друг, сыграй нам что-нибудь еще.
Про тот несбывный сон, который все тревожит и будоражит нечто в глубине, то самое, что все живет во мне уже который век, лишь пополняя словарный свой запас, но все молчит и ждет; мерцает, радужит и похищает в который раз бессмертною волной, что тает там, за вечною стеной, невидимой без Отчего причала.
Наш дальний друг, сыграй нам что-нибудь еще…
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
Огромное спасибо, Арье, за подробное и тщательное изучение моей биографии по всем видимым и невидимым первоисточникам. Приятно, что мои «ленивые» изыски привлекли столько внимания Мэтра литературоведения и пронзительной критики. Небывалое чувство от Вашей человеческой доброты пронзает моё русско-еврейское сердце.
С наилучшими пожеланиями,
Михаил Дзюбенко.