Продолжение. Начало в № 1175
Выхожу на знаменитый бульвар Фельдмана, Приморский бульвар: вдоль аллеи бульвара ряд садовых скамеек, на которых поочередно восседают зрелые (перезрелые) городские дамы, «пикейные жилеты» и юная поросль одесситов, распевающая под гитары наполненные любовной страстью и овеянные морской романтикой песни:
В марсельском порту стояла
на шварту
«Жанетта», поправляя
такелаж…
Зачарованно слушаю, подходя то к одной, то к другой группе ребят и не замечая времени, которое незаметно становится поздним. Южная ночь властно, но ласково накрывает город, по аллее бродят тени деревьев от света электроламп на столбах и полной луны. Справа — лежащий внизу луна-парк, откуда доносятся вздохи и радостный смех влюбленных, еще ниже море, фосфоресцирующее в лунном свете, и убегающая вдаль к берегам Турции лунная дорожка. Уже поздно. Спешу домой вверх по Екатерининской…
Сказка с печальным концом
Уверен, что большинство одесситов, читая эти строки, обратят внимание на браваду провинциала названиями улиц, которые в описываемое время не были в ходу. Конечно же, это были улицы Ленина, Маркса, Бебеля, а их исторические имена пользовали лишь «пикейные жилеты».
Вот тут и возникает первый сюжет о моем дяде Еське. Собственно, рассказ будет о двух совершенно разных особах — дяде Есале до семидесяти лет и дядьке Еське после этого рубежа. Для характеристики первого из них, дяди Есале, надо сказать, что жизнь в семье Сонисов складывалась трудно. Тетушка моя, большая умница и святая женщина, многие годы была тяжело больна. Вся забота о семье лежала на плечах дяди Есале, который совмещал в себе функции добытчика хлеба насущного, домработника, семейного врача, безропотно и истово несущего этот груз в течение многих лет.
Так вот, от дяди Есале я получил первый урок географии Одессы: он упорно не признавал советизированные наименования улиц, а называл их старыми и родными именами, от которых так пахло морскими водорослями, свежепривезенной рыбачьими шаландами кефалью, турецким кофе и чебуреками. Они ласкали мой слух, навсегда запечатлеваясь в цепкой детской памяти, эти Большая и Малая Арнаутские, Степовая и Старорезничная, Полицейская и Тираспольская, Большой и Дуринский переулки, Старопортофранковская, Мясоедовская, Костецкая…
Как хорошо, что большинству одесских улиц вернули старые названия. Но нельзя войти в одну и ту же реку дважды. Теперь, вспоминая Одессу, мои друзья-одесситы, родившиеся и выросшие при Советах, тепло и ласково говорят о своих родных улицах Чкалова, Чичерина, Свердлова, Комсомольской…
…В следующие мои приезды в Одессу я жил на даче, которую Сонисы снимали на лето в кооперативе научных работников на станции Большого Фонтана. Остановки трамвая, шедшего по этому направлению, соответствуют нумерациям станций, тем не менее нам предстояло выйти на какой-то таинственной «девять с половиной» (так написал нам Изя). После девятой станции мы с мамой прижались к выходу, но трамвай остановился почему-то только на десятой. Это был первый урок того, что в Одессе надо всегда что-то додумывать: остановка «девять с половиной» оказалась остановкой по требованию между 9-й и 10-й станциями.
Я все больше и больше прирастал душой к моему брату Изьке. Он был старше меня на полтора десятка лет, но я эту разницу не чувствовал: его доброта и ласковость не знали границ, большая доза их доставалась и мне.
…Август 1951 года на даче прошел на одном дыхании. Изя был в отпуске и поэтому уделял мне много времени. Рано утром мы шли на один из лучших пляжей Одессы на 10-й станции Фонтана.
Мне стыдно пытаться описать прелесть раннего утра в этих дачных местах старой Одессы. Это совершенно изумительно и точно сделал Паустовский.
Мы же с Изькой купались в чистой и прозрачной, еще не взбаламученной толпами курортников и дачников морской волне; лежали на прохладном с ночи самом мелком и ласковом в мире песке одесских пляжей.
После этого часами бродили по берегу. Изя рассказывал, а я как губка впитывал в себя все, о чем говорил мой умный брат. Ему не было и тридцати, а он пережил столько, сколько иному хватило бы и на две жизни. Изя мне рассказал о переправе через Дон, когда при отступлении в 1941 году он, не умевший плавать коренной одессит, невероятным чудом спасся…
Именно благодаря брату этим же летом я научился нырять и плавать, хотя до того в своей «сухопутной» Вапнярке делать этого не умел. Несколько лет спустя Изя своей верой поддержал меня в трудное время, когда после двух лет неудач и провалов я поступил все-таки в вуз. Да и все эти годы в течение четверти века свои жизненные шаги я делал под прицелом любящих глаз моего двоюродного брата.
Знойное лето 1951-го осталось в моей памяти как сказочный сон (пусть мне простится выспренность этого выражения), где волшебником, открывшим глаза на то, каким красивым бывает мир, был мой любимый братец…
…Спустя 25 лет сказка повторилась. В 1976 году мы с Изькой договорились вместе провести отпуск. Брат был после инфаркта, который случился год назад, ему был показан кардиологический санаторий — таковым оказался санаторий имени Чкалова в Аркадии. Я взял двухнедельную путевку на турбазу, которая находилась рядом с санаторием.
Снова мы были неразлучны целыми днями, бродили по морскому берегу, встречали рассвет и провожали солнце за море. Я уже не только слушал, но и много говорил: мне хотелось как можно больше излить душу такому благодарному слушателю, как Изенька.
Август подошел к окончанию, закончились и сроки наших путевок. В ближайшее воскресенье (это было второго сентября) мы договорились сходить на кладбище покрасить ограду на Еськиной могилке. Как всегда в конце августа, погода резко ухудшилась: пробушевал шторм, очень похолодало. В воскресенье встретились с братом у кладбищенских ворот. Дело заняло целых полдня, мы основательно продрогли, пока закончили покраску. Во вторник я уезжал и пришел к Сонисам попрощаться. Изьке нездоровилось — видно, простыл в воскресенье. Я, как обычно, развеселил своих одесских родичей, расцеловался с братом и уехал.
…Изенька умер от острой почечной недостаточности в ближайшее воскресенье в Еврейской больнице на Мясоедовской, куда его привезли накануне. Все его друзья, медицинские светила в Одессе, узнали об этом в понедельник.
Сказка оказалась с печальным концом…
Брачный марафон пикейного жилета
Впрочем, я забежал слишком далеко вперед. Вернемся назад в Одессу начала пятидесятых, а заодно и к продолжению рассказа о моем дяде.
Дядя Еся всегда был молчалив в те годы и озабочен. Здоровье родных становилось все хуже. В 1950 году умерла жена, а год спустя из жизни ушла дочь. До последнего вздоха своих близких он был им предан и самоотвержен. К тому времени Изька уже был женат, и, разменяв четыре комнаты в двух коммуналках, Сонисы стали жить в одной трёхкомнатной квартире.
Здесь и произошло второе рождение (или перерождение?) моего дядьки. В новых условиях дед Еська оказался достаточно вздорным старикашкой с непримиримым бойцовским характером, с бьющим через край одесским соленым юмором явно саркастического направления.
Невестка, Изина жена Наточка, вначале вздумала взять его в руки, но вскоре беспомощно развела этими же руками, апеллируя к высшей «судебной» инстанции, то есть к мужу, о невозможности совместного проживания.
Дед (к тому времени родилась внучка) не признавал никаких правил и ограничений, более того, он аккуратно и истово делал то, что могло вызвать самое большое огорчение у невестки: следил в прихожей, забывал дернуть цепочку бачка в туалете, сидел, развалившись на диване, который у Наточки считался показательной мебелью, хозяйничал в холодильнике…
В квартире настали черные дни. Душа Изьки разрывалась между любимой, находящейся уже в хронической истерике, женой и любимым, но нахальным и несносным папенькой. Надо было выходить из жизненного тупика, и выход наконец был найден. Дядьку Еську решено было женить.
Продолжение следует
Алексей ЯБЛОК
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
