Окончание.
Начало в № 1171
Теперь они виделись почти каждый вечер. Задачки, честно сказать, были несложные, на уровне шестого-седьмого класса советской школы, Семен решал их запросто. Тем не менее в глазах Бренды он был почти сверхчеловеком. Она не скрывала своего восхищения и удивления: как можно хранить столь долго в памяти такую бесполезную вещь, как алгебра? И еще она была бесконечно ему благодарна за помощь. Ее жизненная школа хоть и не включала курс алгебры, зато учила ценить бескорыстную помощь, оказанную в трудной ситуации…
Встречались они попеременно — иногда у него в квартире, а чаще у нее. И вот однажды, когда они засиделись в ее квартире несколько дольше обычного и выпили несколько больше обычного и он уже собрался уходить, поднявшись с дивана, она стала перед ним вплотную и, глядя в его глаза, со смехом спросила: «А ты спал когда-нибудь с черной женщиной?» И толкнула его так, что он опрокинулся навзничь на диван, и тут же, сев верхом на его бедра, сдернула с себя через голову свитер. Он увидел ее грудь…
Лутицкий работал вне штата, его рабочий день был не нормирован, а подчинялся только производственной необходимости. Если с утра не назначали запись, он работал дома. В редакции появлялся к концу рабочего дня, к четырем часам, когда начиналась программа «Ночная сова» (в Москве в это время была полночь). В конце программы у него был постоянный раздел — «Спортивная страничка». Вспомнив былые времена, он вел ее в живом эфире, без предварительной записи, и, судя по письмам слушателей, его узнавали и слушали охотно.
На обратном пути он часто забегал в редакцию русской газеты, так что дома появлялся часов в семь-восемь. Бренда ждала его в своей квартире с обедом. Стряпать она не умела, а приносила из кулинарии что-нибудь готовое, или целый обед из китайского ресторана, или заказывала по телефону пиццу. Они не спеша ели, обильно запивая еду вином, обсуждали новости. Говорить друг с другом им становилось постепенно все легче. Потом вместе готовили ее задания для колледжа. Потом пили кофе с печеньем и смотрели телевизионные шоу. Бренда хохотала до слез и пыталась объяснить Саймону, как это потрясающе смешно, но юмор на английском языке до него не доходил. Холодными вечерами они не включали телевизор, а растапливали камин; Бренда, сидя на корточках перед огнем и орудуя чугунной кочергой с медной ручкой, разбивала головешки, а Семен неотрывно смотрел на летящие снопом искры и думал о своей прошлой жизни. Потом они укладывались в кровать. Около полуночи Семен одевался и, нежно распростившись, уходил к себе. Ночевал он всегда в своей квартире.
По воскресеньям она отправлялась в церковь. Это казалось ему странным, но и она не могла его понять:
– Неужели ты никогда не молишься? А если что-то очень-очень нужно, кого ты просишь?
Ходить им было некуда. Как-то раз или два Бренда вытаскивала его на новые фильмы, которые он нашел примитивными и глуповатыми. Сам он однажды, в дни фестиваля российских фильмов в Нью-Йорке, уговорил ее пойти на картину Тарковского — она не смогла досидеть и до середины. Так что все вечера они проводили дома.
Иногда к ним приходили в гости ее подруги — те самые, с которыми Семен познакомился в незабвенный первый вечер: медсестра Селма, серьезная, сдержанная, и молоденькая, беспокойная Таша. Они пили вино и говорили о своих делах. Семен плохо их понимал, в общем разговоре не участвовал, а молча дремал на диване с бокалом в руке и думал о том, на чем основана дружба этих трех женщин, столь разных и непохожих друг на друга.
Селма очень серьезно относилась к своей работе, профессией медсестры гордилась. Семен мог представить себе, с каким трудом она пробивалась через колледж: у нее на руках был тогда младенец. Сейчас мальчику уже четырнадцать, и все ее усилия направлены на то, чтобы дать ему хорошее образование. Ее мечта — видеть его врачом. Таше двадцать с небольшим, она предельно беззаботна, не работает и не учится, живет с бабушкой и дедушкой на их пособие. Она непрерывно хохочет и ходит по комнате, пританцовывая. После первых двух бокалов пьянеет и тогда раздевается до трусов, подсаживается на диван к Саймону, начинает с ним заигрывать.
– Зря стараешься, девушка, — снисходительно роняет Бренда. — Он черных женщин не любит, он сам мне говорил.
– Так я и поверила, — не унимается Таша. — Тебя-то он как-то…
– Ну я живу рядом, ему деваться некуда.
Эта шутка пользуется у Таши неизменным успехом, она заливисто хохочет.
– Девочки, пожалуйста, тише, — говорит Селма и достает из сумки мобильный телефон. — Мне нужно позвонить, проверить, сделал ли он уроки. Им помногу задают.
Таша ненадолго умолкает, Бренда унимает ревущее стерео — I will love you tonight, — и Селма выполняет по телефону свои педагогические функции.
Семен смотрит на трех подруг, сравнивает их. Бренда и Селма выросли в Бронксе, жили в «проджектах», то есть в домах для бедноты, у обеих не было отцов, обе пробивались в жизни своими силами. Таша тоже из «проджекта», тоже из самых низов, тоже росла без отца, мать-наркоманка то в больнице, то в тюрьме, но она совсем не такая, как те две, у нее нет никаких устремлений, она ничего не добивается…
Вот то-то и оно, размышляет Семен, что люди из одной среды все равно разные, сходное бытие не рождает автоматически одинаковое сознание, что бы там ни утверждал Маркс. В этом всегда есть что-то античеловеческое, когда людей пытаются «обобщать», — каждый человек индивидуален, это прописная истина, и тем не менее…
Семен вспоминает книгу под названием «Перевернутый колокол», которую он прочел некоторое время назад. Авторы, социолог и психолог, с помощью обширного статистического материала показали, что развитие интеллекта у разных расовых и этнических групп разное, в частности, интеллектуальный уровень негров на пятнадцать процентов ниже, чем у людей белой расы. Тогда это утверждение не вызвало у него никаких особых раздумий, а вот сейчас, познакомившись с Брендой и ее друзьями, он увидел все в другом ракурсе. Пусть даже так, думает он, пусть выводы авторов верны, но что из того? Ведь это статистический показатель для больших чисел, а на индивидуальном, личном уровне он никакого значения не имеет: данный конкретный человек черной расы может всегда оказаться умнее данного конкретного белого человека. Пообщаться хотя бы с Селмой — она воплощение жизненной мудрости. Между прочим, эти данные насчет IQ, коэффициента интеллектуальности, — они вообще относятся к абстрактному мышлению, и человек с высоким IQ в жизненных делах может оказаться дурак дураком. Сколько угодно.
А какая умница его Бренда, сколько в ней такта, понимания! Уже одно то, что она никогда не говорит о прошлом —– ни своем, ни его… И всегда знает, где нужно остановиться, перейти на другую тему. Вообще, столько внимания, сколько проявляет к нему Бренда, он в жизни не видел ни от кого.
В годы успеха он вызывал у людей любопытство, после краха карьеры — снисходительное сочувствие, но внимание и понимание — никогда. Даже у своей бывшей жены…
– Мне пора, — говорит Селма, — завтра утренняя смена, — и Таше: — Собирайся, я тебя домой отвезу. Хватит задницей крутить перед Саймоном. Ничего не выйдет: он верен Бренде.
Около полуночи Семен стал одеваться. Он приподнялся на кровати, натянул штаны и взялся за рубаху. Бренда наблюдала за ним с улыбкой, свернувшись калачиком под простыней.
– Да брось ты, — промурлыкала она «ночным» голосом, — оставайся до утра.
Эту фразу она повторяла почти каждый вечер, а он каждый вечер отвечал:
– Нет-нет, я хочу встать завтра пораньше и закончить статью.
Остаться до утра и завтракать вместе — это уже совсем выглядело как семейная жизнь, а Семен подобно многим мужчинам боялся женитьбы. В какой-то степени его оправдывал собственный неудачный опыт…
Он уже почти сунул голову в рубашку, как вдруг увидел, как Бренда вздрогнула и напряглась, глядя расширенными глазами на входную дверь. Семен взглянул в ту сторону и увидел, как дверь медленно открывается. Они оба замерли.
Дверь открылась настежь, и в комнату вошел высоченного роста негр, закутанный в куртку с поднятым капюшоном. Он остановился в дверях, уставившись на Семена, и по выражению его лица невозможно было понять, каковы его намерения.
– Что тебе здесь надо? Пошел вон отсюда! — крикнула Бренда, словно очнувшись.
На лице пришельца появилась недобрая улыбочка:
– Это мой дом. Вот мой ключ от дома, — он помахал ключом, которым только что отпер дверь.
– Я сказала тебе, чтобы больше не появлялся. Убирайся немедленно!
– Ты меня не можешь отсюда выгнать, я твой муж. По закону.
– Никакой ты не муж! — закричала Бренда. — Ты упросил меня не оформлять развод, пока ты в тюрьме, а теперь… Я не буду жить с уголовником. Убирайся!
Он плотно прикрыл дверь:
– Я — убирайся? — улыбка сменилась оскалом. — Я, твой муж, прихожу домой, а ты в кровати с каким-то крэкером*. И ты мне говоришь «убирайся»? Да я сейчас его удушу и отвечать не буду.
И он двинулся в сторону Семена.
Бренда завизжала и в следующее мгновение, совершенно голая, в чем мать родила, прыгнула, как пантера, с кровати на пол и встала перед Семеном, заслонив его собой. Каким-то образом она успела схватить каминную кочергу и теперь размахивала ею, наступая на пришельца:
– Только тронь его, я тебе башку разобью! Пошел вон!
Он попятился:
– Ты потише…
Бренда замахнулась кочергой, он еще попятился и оказался припертым к двери. Она продолжала наступать.
– Ты дождешься… Лучше не доводи меня, — прошипел он.
В его руке неожиданно появился нож.
– Не доводи меня…
Бренда попыталась ударить его по руке, но он увернулся. Она опять замахнулась — и тогда…
Семен не заметил удара, он только увидел, как Бренда на мгновение замерла с занесенной кочергой, потом выронила ее и начала медленно опускаться на колени.
– Ты что? Ты что? Бренда, Бренда! — мужчина бросил нож, обхватил ее обеими руками, пытаясь поднять. — Я же говорил: не доводи… Сама виновата! Ну что ты, Бренда?
По его лицу текли слезы, смешанные с кровью. Он не смог удержать Бренду, она выскользнула из его рук и ничком повалилась на пол.
Стрелка на стенных часах словно остановилась. Семен сначала сидел, потом вскочил и заходил взад-вперед по приемной, потом заставил себя снова сесть. В другом конце пустой комнаты сидел покрытый ее кровью бывший муж. Он сидел, закрыв лицо капюшоном, плечи его тряслись в беззвучных рыданиях. Час назад (Семену казалось, что прошла вечность), всего час назад они вдвоем снесли окровавленную Бренду вниз по лестнице, положили ее в машину. У мужа Бренды оказался ключ и от машины. Он сел за руль и домчал до больницы за считанные минуты. И вот теперь за этой белой дверью, за этой белой стеной с неподвижными часами шла операция, решалась судьба — выживет или нет?
Семен не выдержал, вскочил и снова стал метаться по комнате. Неужели это не страшный сон, неужели это произошло на самом деле? Как получилось, что он даже не попытался ее защитить? Наоборот, она защищала его. Он вдруг осознал то, о чем не задумывался до этого: что значила для него Бренда. Как он будет жить без ее заботы, ее смеха, ее голоса, ее ласки? Подумать невозможно… Его начало трясти, он повалился на первый попавшийся стул. И оказался рядом с ним, с бандитом, с бывшим мужем.
Так они сидели рядом, не обращая внимания друг на друга и только поглядывая то на белую дверь, то на часы на стене. «Господи, не дай ей умереть!» — подумал Семен и тут же удивился: он никогда раньше не поминал Имени Б-жьего, ни в мыслях, ни вслух. Больная, прикованная к кровати, какая угодно — пусть только останется жить. Он будет день и ночь сидеть у ее постели, он посвятит ей всю свою жизнь. Господи!..
Кто-то тронул его за плечо, и он дернулся от неожиданности. Перед ним стоял тот же детина, Брендин муж. Выглядел он ужасно: весь в крови, лицо опухло от слез, глаза ввалились…
– Ты… ты не думай, я не смоюсь, — проговорил он с трудом. — Я сам сдамся полиции, ты не сомневайся. Я тюрьмы не боюсь. Раньше я хотел выйти из тюрьмы, чтобы побыть с ней, — он кивнул в сторону белой двери. — А теперь — зачем? Пусть хоть пожизненно… Вот только узнаю, что с ней, и сдамся.
Он опустился на стул рядом с Семеном и затих. Они сидели рядом и напряженно ждали. Странные чувства вызывал у Семена этот человек. Конечно, негодяй, преступник, бандит, но он тоже страдает и молит Б-га о том же самом… Они вместе ждали результата, вместе боялись ее смерти, вместе молились за Бренду…
Прошло какое-то время — кто знает какое? — может, час, может, несколько часов, а может, одна минута. И вот белая дверь под неподвижными часами стала медленно открываться, оттуда появился человек в белом халате, обвел взглядом приемную, увидел две фигуры и направился к ним. Они оба затаили дыхание и замерли: ну что? Что с ней? Она жива?..
Врач приближался к ним медленно, как бы нехотя, с опущенными глазами и беспомощно разведенными руками, и, прежде чем он произнес слово, убийца рванул капюшон и в голос зарыдал, а Семен побелел и опустился на пол…
_____________
*Крэкер — пренебрежительное название белого в жаргоне американских негров.
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 4,50 из 5)
Загрузка...
