Эм-би-и

Фима Гольдман пришёл ко мне тихий и расстроенный.
– Можешь меня поздравить, — грустно сказал он. — Я меняю фамилию.
– Ты что, выходишь замуж? — спросил я тревожно.
– Нет, замуж я не выхожу. Я давно состою в браке с женщиной, — отвечал Фима.
– Может быть, ты скрываешься от полиции или от кредиторов?
– Нет, совесть моя чиста, — сказал Фима, окончательно закручинившись. — И я никому ничего не должен. Но я понял, что с моей фамилией далеко не продвинусь. Отныне я буду Гонзалес.
– Фима, не валяй дурака.
– Да, теперь я Гонзалес, — твердо сказал Фима. — Фернандо Гонзалес. Можешь называть меня просто Федя.
– Послушай, Фима, то есть Федя, — сказал я, обращаясь к нему ласково, как к больному, — может, выпьешь виски? Или джин с тоником?
– Ты не понимаешь, — сказал печальный Фима. — В Нью-Йорке таких, как я, инженеров — как собак нерезаных. С моим именем я тут карьеры не сделаю.
– Но почему Гонзалес?
– Потому что я не могу стать афроамериканцем или китайцем.
– Ну и не надо. Зачем тебе быть черным или китайцем?
– В крайнем случае, можно быть женщиной, — сказал Фима. — Говорят, в наше время медицина достигла таких высот, что любого самого грубого мужика запросто превращает в дамочку. Но мне это не по карману. Да и жена вряд ли одобрит. Эх, да что говорить…
Фима махнул рукой, вздохнул и замолк в своей непоправимой горечи. Я тоже молчал, ожидая продолжения исповеди. Наконец он снова заговорил:
– Знаешь ли ты, несчастный гуманитарий, что такое эм-би-и? Не знаешь. А что такое дабл-ю-би-и? Тоже не знаешь — куда тебе. Позволь, я объясню. Это то, слаще чего нет на свете. Это то, что приносит счастье. Эм-би-и — это майнорити бизнес энтерпрайз. Дабл-ю-би-и — уимен бизнес энтерпрайз. Понятно? Ну на женщину я не тяну, так что дабл-ю-би-и отпадает. Остаётся эм-би-и. Это бизнес, которым владеет майнорити.
– Что такое майнорити?
– Не что такое, а кто такое, — назидательно сказал Фима. — Это представитель меньшинств. Черные, китайцы, индусы, латиноамериканцы — это всё майнорити.
– Как? Китайцы — представители меньшинства? — удивился я. — Их уже чуть ли не полтора миллиарда расплодилось!
– Неважно. Они майнорити. Индусы тоже.
– А русские?
– Нет, русские не считаются.
– А евреи? Евреев-то вообще на свете кот наплакал.
– Евреи тоже не считаются, — сказал Фима. — Евреи — маджорити. А китайцы — майнорити. Что тут непонятного? Впрочем, понимать не обязательно. Главное — быть майнорити и владеть компанией. И тогда на тебя будут сыпаться заказы, как из рога Эсмарха.
– Ты имеешь в виду рог изобилия или кружку Эсмарха?
– И то и другое. Неважно. Главное — что по закону нашего штата инженерные заказы должны в первую очередь получать компании категории эм-би-и. Или дабл-ю-би-и. Чтобы ущемлённые майнорити или ущемлённые женщины зарабатывали в первую очередь. Вот. Понял?
– А если их не ущемляют?
– Их всегда ущемляют, — сказал Фима. — С этим всё в порядке. Но вот что делать, если заказ очень большой? Допустим, захотел наш штат построить новую дорогу или мост через реку. В таком проекте одной только инженерной работы на много миллионов. Тут никаких майноритев не наберёшься. Да никто им и не доверит проектировать такую крупную вещь, как мост или дорога. Тогда, конечно, штат нанимает нормальную, большую компанию без всяких этих ярлыков. Какую-нибудь всемирно известную «акулу капитализма». И ставят условие: они, дескать, обязаны нанять каких-нибудь майноритев в качестве своих субподрядчиков, или субпроектировщиков. И отдать им как минимум пятнадцать, а то и двадцать процентов своего куша. Вот. Понял? Иначе — шиш вам, а не проект. И тогда эта самая «акула» мчится… угадай куда? Ко мне! К скромному Фернандо Гонзалесу, который владеет скромной инженерной фирмой, которая благодаря моей скромной латиноамериканской фамилии вполне законно попадает в категорию эм-би-и. И «акула капитализма», виляя хвостом, умоляет меня принять участие в проекте — за хорошие деньги и без всякой инженерной ответственности, поскольку от таких, как я, майноритев никто никакой ответственности всё равно не ожидает. Вот. Понял? И мне не надо метаться в поисках заказов и не надо ни с кем конкурировать. Сказка!
– Ага, теперь понимаю, — сказал я. — Похоже на жульничество. Ты ведь на самом деле не Гонзалес, а Гольдман.
– Никакого жульничества тут нет! — рассердился Фима. — Всё совершенно законно! Мало ли кем я был в прошлом! Теперь по документам моя настоящая фамилия Гонзалес, и, значит, моя компания на законном основании попадает в категорию эм-би-и. Понял? То-то же. Давай, пожалуй, виски. Или нет, лучше сделай «Маргариту»: мне теперь надо привыкать к текиле…
Мы выпили за Фимин успех в качестве майнорити, после чего я не видел его почти год. Он был занят делами своей фирмы, а я метался по издательствам и сочинял письма, стараясь заинтересовать кого-нибудь изданием своей книги. В общем, жизнь струилась по своему предначертанному руслу.
И вот однажды Фима появился. Он подъехал на роскошном мерседесе модели ещё не наступившего года и вышел из машины через заднюю правую дверь. За рулём сидел пожилой шофёр испаноязычного вида в фуражке. На Фиме были дорогие ботинки и фиолетовая рубашка с вышитыми инициалами ФГ. Тяжелый перстень на его левом мизинце разбрызгивал лучи благополучия.
– Привет, старик, — сказал он так, как будто мы виделись сегодня утром. — Есть разговор.
– Фима! — закричал я, с трудом приходя в себя от вида рубашки с инициалами. — Как дела, Фима? Хочешь «Маргариту»?
– Давай лучше текилу в чистом виде. У тебя есть лайм?
Он выдавил четвертинку лайма на тыльную часть руки, между большим и указательным пальцами, посыпал солью, потом хлопнул рюмку текилы и зализал подсоленное место, подобно собаке, зализывающей рану на лапе.
– Хорошая текила, — сказал он причмокнув. — Вообще-то, меня полагается называть сеньор Гонзалес. Но для друзей — так и быть, пока никто не слышит — я просто Федя. Дела мои как нельзя лучше. Я завален заказами, гребу деньги лопатой. И ничего делать не надо. Я просто изнываю от безделья. Даже думаю заняться живописью, чтобы убить время. Буду писать задумчивые пейзажи. Или, наоборот, портреты знаменитостей.
– Погоди, Фи… Федя. Я не понимаю: если ты завален заказами, почему ты говоришь, что тебе нечего делать?
– А чего тут понимать. Мои заказчики сами всё за меня делают. Я тебе уже объяснял, что мои заказчики — это крупные инженерные фирмы. Профессионалы высочайшего класса. Они таким, как я, ничего делать не доверяют. Налей-ка ещё.
Я налил, и мы тяпнули по второй.
– Я, вообще-то, к тебе по делу, — сказал Фима, долизав свою руку. — Понимаешь, мне от этих инженерных «акул капитализма» отбоя нет. Заказов у меня по горло, но они хотят дать ещё больше. А я больше не могу. Всему есть предел.
– Какой может быть предел, если ты всё равно ничего не делаешь?
– Только это между нами, — сказал Фима. — Штатная администрация начинает косо смотреть на меня. Идут разговоры вроде: «Как это компания “Гонзалес инжениринг” может одновременно выполнять столько заказов?» Ну и всё такое. Добром это не закончится. Поэтому я и пришёл к тебе.
– Как же я могу тебе помочь?
– Очень просто. Открой свою инженерную компанию, эм-би-и.
– Ты меня с кем-то путаешь, Федя. Я не инженер.
– Какая разница — инженер ты или нет? — поморщился Фима. — Это детали. От тебя никто ничего не ждёт. И ничего делать не надо. Только получать деньги.
– Ага. И половину отдавать тебе, — догадался я. — Знаешь, как это называется? Взяточничество. Оба сядем в тюрьму.
Моё невинное предположение вызвало совершенно неожиданную реакцию. Фима рассвирепел:
– Как ты смеешь подозревать меня в мошенничестве? — закричал он, брызгая слюной. — Тоже мне друг! Лучше налей ещё рюмку.
Выпив и успокоившись, он объяснил:
– У тебя будет своя фирма, тоже эм-би-и, но она будет моим субподрядчиком. Часть своих заказов я буду передавать тебе. За то, чтобы управлять тобой, я буду на законном основании получать 10 или 15 процентов от стоимости работы. Остальное твоё. Будешь грести деньги лопатой. Но тебе придётся сменить имя, чтобы твоя фирма попадала в категорию эм-би-и. Ты будешь Хулио Мартинес.
– Ну, Мартинес — я понимаю, — нехотя согласился я. — Где Матлин, там и Мартин. Где Мартин, там и Мартинес. Но почему Хулио? Ты на что-то намекаешь?
– Не хочешь Хулио — не надо. Будешь Хавьер. Или Хуго.
– А что, это обязательно, чтобы моё имя начиналось на «ху»?
Фима почему-то снова рассердился, и я испугался за свою будущую инженерную карьеру.
– Ладно, ладно, я пошутил, — сказал я примирительно. — Хулио так Хулио. А для друзей — просто Ху. Для близких друзей могу быть даже Ху-Ху. Только вот грести лопатой я побаиваюсь. Поясница болит.
– Ну и дурак, — сказал Фима, хлопнул дверью и снова пропал надолго.
Время от времени мы с ним перезванивались и обменивались имейлами, но встречаться было некогда. Оказалось, что Фима теперь занят по горло. Он боролся за права нелегальных иммигрантов из стран Латинской Америки. Правда, он не называл их нелегалами. Если я в разговоре употреблял это слово, Фима гневался и обвинял меня в расизме. Он требовал, чтобы я называл их «обездокументенными гражданами».
Но вот в какой-то момент Фима перестал отвечать на мои редкие имейлы и ещё более редкие звонки. Наше общение оборвалось. Я пытался найти Фиму через общих знакомых, но они, так же, как и я, ничего про него не знали. По прошествии нескольких месяцев я запаниковал и решил проверить Фиму по месту жительства. Конечно, являться к человеку без звонка неприлично, но у меня не оставалось выбора.
Фима оказался дома. Он сидел перед зеркалом в плюшевом халате, надетом поверх фиолетовой рубашки, и сосредоточенно выдавливал из подбородка прыщ. Увидев меня, он не проявил ни радости, ни даже удивления. Я сказал, стараясь выдержать дружелюбный тон:
– Привет, Федя! Как дела?
– Привет, — сказал Фима, не отвлекаясь от прыща. — Никаких дел нет. Я закрыл свою эм-би-и. И я больше не Федя.
– Что случилось?
– Что-что — капитализм. Я не выдержал конкуренции. Появился какой-то шустрый хмырь из Эквадора, открыл свою эм-би-и и начал писать заказчикам письма про меня. Что я, дескать, никакой не майнорити, а самый обыкновенный еврей из России. И все «акулы» испугались давать мне заказы. Я хотел объясниться с этим эквадорцем, но — бесполезно. Он по-английски — ни бум-бум. А по-испански я, кроме «фак ю», ничего не знаю.
– Это по-английски.
– Тем более, — сказал Фима, поморщившись от боли в прыще. — В общем, эм-би-и мне больше не светит. Так что я решил стать женщиной. Сделаю операцию, поменяю имя и открою свою дабл-ю-би-и. Вот. Понятно? Буду миссис Фернандита Гонзалес. Можешь звать меня просто Фроня.
– А как на это посмотрит жена?
– Жена от меня давно ушла, — сказал Фима, не проявляя эмоций. — Она наконец разобралась в самой себе и поняла, что не рождена для разнополого брака. И ушла к другой такой же.
Фима покончил с прыщом и принялся выщипывать брови.
– Вот стану женщиной, может, вернётся, — добавил он со вздохом.
После этого я опять долго не видел Фиму и не разговаривал с ним. На имейлы он отвечал редко и неохотно, на звонки — почти никогда. До меня доходили слухи, что Фима снова гребёт деньги лопатой, купил яхту и основал фонд помощи женщинам стран Латинской Америки имени самого себя.
Но однажды он вдруг позвонил.
– Привет, старик! — сказал он красивым грудным голосом. — Это я, Фроня. Узнаёшь?
– А как же! — радостно закричал я. — Конечно, узнаю!
– Ах, я так и думала, что ты меня узнаешь, — жеманно сказал Фима. — Ведь мы старые друзья, правда? У меня к тебе просьба. Подпиши, пожалуйста, петицию в защиту прав женщин.
– Тебя ущемляют в правах?
– Ещё как! — сказал Фима. — Ты знаешь, что женщинам недоплачивают по крайней мере восемнадцать процентов их заработка? А ты знаешь, что на высоких руководящих позициях женщин на двадцать два процента меньше, чем мужчин? И что одиноких матерей на тридцать процентов больше, чем одиноких отцов? Если у тебя есть ещё какие-то вопросы, можешь спрашивать.
– Да нет, вроде всё ясно, — смущённо пробормотал я. — Впрочем, есть один вопрос: как ты предпочитаешь писать — сидя или стоя?
– Конечно, сидя, — сказал Фима. — Что я, Хемингуэй?
– Ты меня не понял. Не писАть, а пИсать. Сидя или стоя?
– Ты дурак, — сказал Фима грудным голосом. — Расист. Шовинист. Свинья паршивая. Не смей больше мне звонить.
Он бросил трубку, и с тех пор мы никогда не виделись. Но вопрос, который так и остался без ответа, мучает меня по сей день.