В марте 1979 года с доцентом, кандидатом технических наук Марком Наумовичем Балтянским произошло несчастье: его единственный сын Игорь уехал в Израиль на постоянное жительство. И увёз с собой семью: жену Веру и двух дочерей, то есть внучек Марка Наумовича. Девочкам-двойняшкам было всего-то по четыре года, но Марк Наумович успел к ним привязаться со страстью, на какую способен только дедушка, у которого собственные дети родились слишком рано для страстной любви.
Однако несчастье этим не ограничивалось: оно распространилось на все стороны жизни доцента Балтянского: служебную, социальную, политическую, научную…
Начать с того, что сразу после отъезда сына его вызвали в партком института, чтобы выяснить, как это могло произойти. Каким образом он, коммунист с двадцатидевятилетним стажем, мог воспитать такого сына? И можно ли такому, с позволения сказать, воспитателю доверять работу со студентами? И что он представляет собой на самом деле? Уж не скрывал ли он от партии своё истинное лицо на протяжении двадцати девяти лет?
После парткомовской беседы Марк Наумович, человек немолодой, грузный, страдающий одышкой, еле добрался до дома. Софья Борисовна уложила его в постель с валидолом. Ночью ему стало совсем плохо. Вызвали неотложку. Молодая врач, с трудом преодолевая сон, осмотрела больного и произнесла: «Госпитализировать… немедленно».
Выйдя из больницы через две недели, Марк Наумович нашёл дома письмо за подписью директора института, который уведомлял его, что, поскольку он, доцент Балтянский, решением соответствующих инстанций лишен секретности второй формы и допуска к секретным материалам, институт не может использовать его на работе в учёном совете, поскольку последний имеет дело с секретными материалами. И это было только начало. В течение короткого срока от услуг Балтянского отказались многочисленные советы, редколлегии, комиссии и прочие учреждения, где он внештатно выполнял функции эксперта.
Период изгнаний завершился новой беседой в парткоме института. Разговор происходил с глазу на глаз с секретарем партийной организации и носил исключительно задушевный характер. Партийный вождь института, которого Марк Наумович хорошо знал двадцать с лишком лет, дружески посоветовал как можно скорее уволиться и сняться с партучёта — пока не созвали собрание и не исключили из партии. Это можно было понимать и как дружеский совет, и как угрозу. В общем, Балтянский поспешно оформил пенсию, уволился и встал на учёт в парторганизации при домоуправлении. Для него это была большая личная драма.
– Как они могут понять, что для меня значит партия? — говорил он жене вечером за обедом. — Ведь большинство из них вступило для карьеры. Чтобы место занять у пирога. А мест на всех не хватает… Для меня коммунизм — дело идеологической принципиальности. Кем бы я был, если бы не революция? Жалким торгашом, как мой отец. А революция… Налей-ка, пожалуй, еще полтарелочки… Я всем обязан партии.
Софья Борисовна, грузно ступая отекшими ногами, шла на кухню, подливала мужу суп, тяжело вздыхала:
– Да, но что же твоя партия так тебе комнаты и не дала. Помнишь, после войны, когда Игорёк родился. А ты ведь ранен на фронте, награды имеешь…
– Да хватит тебе счёт к партии предъявлять! — повышал голос Балтянский. — Я тебе — о принципиальных вещах, а ты — о жилплощади… Зато вон какая квартира у нас сейчас.
– Так это мы на свои собственные построили, еле наскребли. А двадцать лет мучались, просили-просили… У других куда меньше заслуг, а получали…
Борьба между супругами началась еще до отъезда Игоря. Марк Наумович осуждал сына, называл его отъезд «позорным предательством» и всё такое прочее, однако согласие на выезд подписал, в основном под давлением жены. Для тех, кто не знает или забыл: в те веселые времена существовало правило, что гражданин может навсегда покинуть страну только с письменного разрешения родителей (речь не о несовершеннолетних детях, а о вполне взрослых).
Нельзя сказать, что Софья Борисовна была в восторге от решения Игоря, совсем наоборот, она воспринимала разлуку с сыном и внучками как несчастье: скорее всего, это навсегда. Обнимемся в последний раз в Шереметьево — и конец, больше не увидимся… И всё же она находила в себе силы не становиться сыну поперёк пути.
– Детям нельзя мешать, — убеждала она мужа. — Ведь если у них здесь жизнь не сложится, кто будет тогда виноват?
Провожать сына в Шереметьево Софья Борисовна поехала одна, муж остался дома.
– Если я поеду, это можно понять, будто я одобряю. Согласие я подписал — в том смысле, что я действительно никаких претензий материального характера к нему не имею. А провожать — это другое дело, это уже можно истолковать, как…
– Да брось ты, — прервала его жена. — Ты просто боишься. Свою любимую партию боишься.
Простившись в Шереметьево с мамой, Игорь улетел, и Балтянские остались одни — без сына, без внучек. Очень скоро они почувствовали, что визит внучек по воскресеньям был в последние годы как бы стержнем их семейной жизни. К этому визиту готовились всю неделю, а результаты обсуждались до следующего воскресенья: «Ты видел, как Тата посмотрела на меня, когда я сказал, что кошку нужно отдать в зоопарк?» Или: «А ты заметил, что Вика попросила папу, а не маму почитать книжку?» И тому подобная, никому в мире не интересная чепуха. Никому в мире, кроме них, а они жили этим от воскресенья до воскресенья.
В этот же период стали исчезать один за другим их знакомые. Нет-нет, не вообще из жизни, а из их жизни. Остались только самые старые, которых они знали чуть ли не с детства, из родной Полтавы, Рива и Моня, но они жили где-то у чёрта на рогах.
Длинными тоскливыми вечерами Марк Наумович и Софья Борисовна дремали перед телевизором, время от времени поглядывая на телефон, который безжалостно молчал. Игорь звонил редко — с точки зрения родителей, редко — и почему-то из Америки, хотя уезжал в Израиль. В его делах всё было непонятно: как и почему он с семьей попал в Америку, как они там живут, если он всё еще не работает, кто этот самый ХИАС, который их опекает? И за какие такие заслуги? В редких письмах — с точки зрения родителей, редких — Игорь уверял, что всё хорошо, они ни в чём не нуждаются, и настойчиво приглашал их приехать в Америку. Навсегда, чтобы там жить.
И вот однажды, когда они (в который раз) перебирали фотографии внучек, находя всё новые, ранее незамеченные детали, Софья Борисовна вдруг сказала:
– И всё-таки это не нормально. Мы должны жить рядом с ними.
Марк Наумович чуть не поперхнулся:
– Что ты хочешь сказать?
– То, что сказала. В Америке? Значит, и мы должны жить в Америке.
Марк Наумович сделался пунцовым:
– Что ты несёшь? Ты в своём уме?
– Мара, не волнуйся так, не дай Б-г инфаркт получишь. Рива звонила, она тоже говорит: «Как это? Они там, а вы здесь?»
– Запомни раз и навсегда: никуда мы не поедем!
И тут она сказала нечто такое, что потрясло его до глубины души, что не укладывалось ни в его представления о жене, с которой к тому времени он прожил почти полвека, ни в представления о жизни как таковой. Она сказала:
– Ну тогда я уеду одна.
Так спокойно, уверенно, без тени азарта и возбуждения.
– Уеду одна, я твёрдо решила.
Первые месяцы в Америке были временем сплошного недоумения, хотя, уезжая из России, Марк Наумович повторял, что готов ко всему. В квартире у Игоря старшие Балтянские прожили недолго. Софья Борисовна и Марк Наумович даже не успели устать от ежедневного общения с внучками, как у них появилась своя квартира в большом доме на девятом этаже.
Самое непонятное было то, что за квартиру нужно было платить совсем немного — небольшую часть их пенсии. «Восьмая программа, — пояснил Игорь, — для малоимущих». А пенсии? За что, за какие заслуги? Ведь ни он, ни она ни дня в Америке не работали… Пенсии, конечно, не Б-г весть какие жирные, но на жизнь им вполне хватало, а Софья Борисовна еще и откладывала на чёрный день.
– Черный день? — ехидничал Игорь. — Ты думаешь, в Америке установится коммунизм?
Марку Наумовичу такие шутки казались обидными. Он всё еще пытался найти какие-то достоинства в коммунизме, в который истово верил всю жизнь. «Из отсталой аграрной — в передовую индустриальную… Коллективизация… Великие стройки… Победа над фашизмом… В области балета и цирка…» Но, как говорил основоположник научного коммунизма, бытие определяет сознание. И тут он, основоположник, оказался прав. Настал день, когда бытие дожало Марка Наумовича, и он дрогнул, пошатнулся, потёк. Не он, конечно, а его ортодоксальная вера в коммунизм. Он потерял эту веру, найдя под воздействием бытия другую, совсем другую…
…Игорь много раз обещал родителям покатать их по Вашингтону, показать достопримечательности, но вот всё никак не получалось: жутко занят на работе, а когда случался свободный день — с дочками хочется посидеть… Неожиданно нашелся выход из положения — экскурсия. Русскоязычный гид организовывал поездки по городу, и такая поездка даже включала экскурсию по Белому дому.
Это с трудом можно было представить: Белый дом, где живёт и работает сам президент, куда приходят к нему члены правительства — и вдруг экскурсанты, посторонние люди, совсем неизвестные, никем не проверенные… Удивительно!
Но действительность превзошла ожидания. В дверях одной из комнат экскурсантов встретила… сама первая леди. Она стояла в сторонке, у дверного косяка, скромно одетая в синюю юбку и белую блузку, и приветливо улыбалась, неустанно повторяя welcome. Сомнений быть не могло: это была она, жена президента, Марк Наумович сразу узнал её по многочисленным фотографиям в газетах.
Вот это да! Удивление, переходящее в восторг, переполнило его душу. На мгновение он забылся, потерял контроль над своими действиями. Выскочив из цепочки экскурсантов, он шагнул в сторону первой леди и протянул ей руку. Перед ним тут же вырос коренастый детина в тёмном костюме. Но «президентша» успела протянуть Марку Наумовичу свою руку, которую тот схватил и поцеловал. При этом он произнес:
– Их бин… эмигрант… из Советюнион.
Возможно, она поняла эти слова, во всяком случае, она улыбнулась еще шире и сказала еще громче: «Welcome». В тот же момент второй детина оттолкнул Марка Наумовича прочь от первой леди в цепочку экскурсантов.
– Полегче, товарищ, — огрызнулся Марк Наумович, но человеческий поток уже тянул его в другое помещение.
Этот случай произвёл на Марка Наумовича сильное впечатление. Нет, он не был так уж наивен, он понимал, что первая леди просто выполняла свои государственные обязанности. Пусть. Но каковы эти обязанности, если она вот так запросто общается с рядовыми гражданами — разве это не говорит о чём-то большем, чем обычная показуха? Разве это не указывает на то, что между правительством и народом нет непроходимой стены, что правительство происходит из народа и служит ему?
Своими размышлениями он не делился ни с кем, даже с женой, опасаясь насмешек. Но еще один случай позволил ему укрепиться на новых идеологических позициях и больше не скрывать своих взглядов. Дело в том, что первый год пребывания в Америке совпал у старших Балтянских с пятидесятилетним юбилеем их супружества.
Золотая свадьба — знаменательная дата! Игорь строил планы отметить юбилей в ресторане, но получилось по-другому. Примерно за неделю до даты по почте пришло письмо в конверте с американским флагом и орлом. В письме на глянцевой бумаге, которое в тот же вечер перевёл срочно вызванный Игорь, президент Соединенных Штатов от имени своей жены и от себя (именно так: жена на первом месте, а он на втором) поздравлял супругов Марка Н. и Софью Б. Балтянских с золотым юбилеем и желал им долгой и счастливой совместной жизни. Письмо было подписано лично президентом, скромно, без указания должности — только имя и фамилия.
Марк Наумович был потрясен:
– Откуда он знает? — только и мог он вымолвить.
– Ну можно предположить… — пожал плечами Игорь. — Когда вы въезжали в страну, заполняли анкету, так? Конечно, и не одну. Все-все данные, дату вступления в брак в том числе. Теперь эти сведения хранятся где-то в центральном компьютере. В этом же компьютере заложена программа, которая следит за тем, у кого там золотая свадьба или, к примеру, столетие, и — клик! — автоматом выдаёт поздравительное письмо с надписанным конвертом. Подпись, как ты, надеюсь, понимаешь, факсимильная. Вот и все дела. Суть демократии в погоне за голосами, такова реальность.
Но Марк Наумович не мог принять столь циничного подхода. Он то и дело вспоминал первую леди у дверного косяка, её обворожительную улыбку и задушевное welcome. Нет, это не так, она недаром отреагировала на его слова о том, что он эмигрант. Его приметили и рады его появлению в этой стране. Он докажет Игорю и всем остальным…
Утром он позвонил сыну и сказал, что праздновать юбилей они будут ни в каком не в ресторане, а дома, за столом. Приглашается семья Игоря и еще одна супружеская пара, соседи по этажу. О главном он не сказал. С помощью той самой супружеской пары соседей по этажу он написал письмо президенту примерно такого содержания (в обратном переводе с английского): «Уважаемый господин президент! Большое спасибо за Ваше тёплое поздравление. Было очень приятно его получить. Оно показывает сущность демократии, что между правительством и народом нет препятствий. Надеюсь, Вы примете наше приглашение на скромный семейный обед у нас дома за столом в воскресенье в семь часов вечера. Ждём Вашу жену и Вас».
Последнюю фразу Марк Наумович считал нужным написать именно в такой редакции, поскольку сам президент в своём письме на первое место поставил жену.
Надо сказать, Софья Борисовна с самого начала отнеслась к этой затее без большого энтузиазма.
– Тесно за столом будет, ведь восемь взрослых и двое детей. И тарелок не хватит.
– Ничего, одолжим у соседей. И приставим кухонный стол — все поместимся.
В чём Софья Борисовна не сомневалась, так это в своих кулинарных талантах. Еще ни один человек, отведавший её фаршированную рыбу, не остался равнодушным. А что президент — не такой же человек, как все?
Вечером в воскресенье званые гости собрались у Балтянских ровно в семь.
– Чего ждём? — вежливо поинтересовался Игорь. — Графин вон потеет.
Марк Наумович переглянулся с супругами-соседями, которые переводили письмо на английский.
– Не все в сборе, — осторожно начал Марк Наумович. — Мы ждём еще двоих. Кого? — Марк Наумович замялся, но отступать было некуда. — Президента Соединенных Штатов с супругой.
– ???
Над столом повисла звенящая пауза.
– Вот, чтобы вам было понятно.
С этими словами Марк Наумович протянул Игорю и его жене Вере составленное им в содружестве с соседями пригласительное письмо. Игорь и Вера прочли письмо взахлеб и разразились таким смехом, что Софья Борисовна испугалась за ушки детей. Но, видя смеющихся родителей, девочки тоже принялись хохотать.
– И долго ты… намерен… их ждать? — спросил Игорь сквозь смех. — Всю ночь? Всю жизнь?
– Ну минут пятнадцать надо подождать. Всё-таки президент, — смущенно ответил Марк Наумович.
Через пятнадцать минут Игорь сказал:
– Папа, точность — вежливость королей. Наверное, президентов тоже. Если он не появился до сих пор, скорее всего, он не появится никогда. А водка между тем греется… Так что смирись с этим фактом и пойми, что у демократии есть свои уродства. К примеру, беспринципное заигрывание с потенциальными избирателями.
Марк Наумович нахмурился:
– В конце концов, он не обещал нам прийти. Мог бы, конечно, позвонить, сказать, что, мол, занят государственными делами, то да сё… Ну да ладно. Но в главном, Игорь, ты не прав. По этому эпизоду никак нельзя делать выводы об уродстве демократии. В вопросах идеологии должна быть принципиальность… Прошу к столу.
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
