Трагизм бытия и единство нации
21 июля, когда список солдат, убитых в Газе террористами ХАМАСа, разросся до той степени, что впору взвыть от нестерпимой боли, по социальной сети Facebook прокатился призыв:
«Поздно вечером на военном кладбище в Хайфе состоятся похороны Шона (Нисима) Кармели, 21-го года, бойца бригады «Голани». Шон репатриировался из Техаса без родителей, он солдат-одиночка. Пожалуйста, приезжайте на кладбище!»
К 11 часам вечера, когда новый ракетный обстрел загнал в убежища полстраны, государственное радио сообщило:
«Двадцать тысяч израильтян проводили в последний путь солдата-одиночку Шона Кармели».
На другой день на фоне ураганного обстрела Ашкелона шесть тысяч горожан собрались на городском кладбище на похороны 22-летнего репатрианта из Франции, бойца бригады «Голани» Джордана Бен-Симона, а утром 23-го июля 30.000 соотечественников заполнили военное кладбище на горе Герцля в Иерусалиме. Многие приехали в столицу из других городов, другие отпросились с работы.
«Ты никогда не будешь одинок», — повторяли, как молитву, как заклинание, тысячи людей, впервые услышавших о 24-летнем Максе Штейнберге, репатрианте из Калифорнии, лишь после его трагической гибели в секторе Газа. Накануне из Лос-Анджелеса в Израиль прилетели родители Макса. В Стране они оказались впервые, хотя сын репатриировался в 2012 году: собирались навестить, но никак не получалось.
В день гибели Штейнберга один из его друзей опубликовал в социальной сети Facebookследующий пост:
«Хочу рассказать вам о Максе. Сегодня я потерял брата. Сегодня мое сердце сгорело дотла. Отныне каждый День Памяти будет для меня маленькой смертью. Обещаю: тебя никогда не забудут. Обещаю: мы продолжим твою миссию. Обещаю: я постараюсь стать лучше, хотя никогда не стану таким, как ты. В пятницу ты успел попрощаться по телефону со мной, с папой и мамой, с Дианой, Михаэлем и с Пейдж, которая так любит тебя. Я уверен: ты до последнего вздоха думал о своем народе – как защитить его. Благословенна память о тебе, ты герой. Я всегда буду любить тебя».
Не знаю, что ощущают простые люди в других странах, слыша сообщения о гибели военнослужащих или мирных граждан. После Второй мировой войны просвещенный Запад нечасто ведет боевые действия на территории своих государств. Возможно, когда воинские подразделения армии США сражались в Ираке и Афганистане, десятки миллионов американских матерей испытывали те же ощущения, которые в последние дни рвут на части сердца еврейских матерей в Израиле, а может, и нет. Не могу знать, учащается ли дыхание у российских или украинских матерей, когда по ТВ сообщают о гибели мирных жителей или военнослужащих в результате артиллерийских обстрелов. Смею предположить, что да, но — лишь у тех, чьи сыновья сейчас служат в армии и находятся в зонах вооруженных конфликтов.
Израиль – маленькая страна, на которую постоянно – с момента провозглашения независимости 66 лет назад – обрушиваются чудовищные беды. Отсюда – повышенная, обостренная чувствительность. В дни войн стирается грань между «я» и «мы» – дыхание нации синхронизируется, запертые на замок двери распахиваются, народ вытаскивает руки из карманов и протягивает друг другу. Мирятся соседи, которые годами не здоровались. Мужья возвращаются к брошенным женам, чтобы поддержать в критический момент детей. Разве что долги здесь не прощают, но многим ли сейчас до непролазного овердрафта, если Стране приходится воевать второй раз за последние два года…
Об ожогах, шрамах и рубцах
Не знаю, как вас, а меня при известии о каждой новой жертве парализует. Как будто молотом по голове ударили. И сейчас на территории больницы «Бейлинсон» в Петах-Тикве (вокруг ведется строительство – с парковки до главного корпуса приходится добираться по узкому коридору, обнесенному с двух сторон металлическим забором) я испытываю знакомую боль – жесткую, безжалостную, взрывающую изнутри все твое существо. Несколько минут назад по радио передали сообщение о гибели в Газе еще двух солдат.
Еще две удара ножом в сердце нации. Жить с непрекращающейся болью невероятно сложно. Лично мне куда проще раскатывать под вой сирены по самым отдаленным уголкам, интервьюировать в перерывах между обстрелами соотечественников, фотографировать, убегать-уворачиваться-уползать от проклятых ракет: в такие моменты адреналин зашкаливает. Что же касается смерти, с ней отношения не складываются. Почти за четверть века работы в Израиле репортером в семьях погибших солдат я побывала дважды. После каждой беседы с осиротевшими матерями месяцами пыталась восстановиться, отвлечься, встряхнуться — не удавалось. Так и живу с загнанной в подсознание чужой-своей болью. Смею предположить, что таких «ненормальных», как я, в Израиле большинство. Тем и сильны, оттого несгибаемы.
А вот и палаты, где лежат солдаты, раненые в Газе.
— Пожалуйста, не фотографируйте моего сына! – преграждает мне путь голубоглазая женщина. – Если моя мама (ей 85 лет) узнает, что ее внук был в Газе и получил ранение, это ее убьет.
— Бабушка не в курсе?!
— Нет… Мы скрыли от нее, что сын получил «восьмой приказ» и мобилизован: человек она нездоровый, нельзя ее волновать…
— Можно? – обращаюсь к мужчине, подпирающему дверь другой палаты.
— Лучше не надо… — отвечает он, глядя куда-то вдаль. – Сына накачали болеутоляющими – он еще не пришел в себя после сложнейшей нейрохирургической операции.
Доктор Эран Гальперин, управляющий больницей «Бейлинсон», выглядит усталым. За последние три дня число раненых военнослужащих перевалило за сотню – недопустимо, чтобы их спасением занимались только в беэр-шевской больнице «Сорока» и ашкелонской «Барзилай» (обе действуют в режиме прифронтовых госпиталей).
— Чтобы снизить напряженность в медицинских центрах на юге, было решено госпитализировать раненых в разных больницах страны – у нас, в «Асаф ха-Рофе» в Црифине, в иерусалимской «Адасса Эйн Карем» и в «Шиба» в Тель ха-Шомере, — объясняет доктор Гальперин.
Одного из военнослужащих, принявших бой в Газе, специалисты «Бейлинсона» вытащили с того света: солдат был доставлен в тяжелейшем состоянии с осколочными ранениями в голову и в живот.
Этот солдат твердо намерен после выписки из больницы вернуться к армейским сослуживцам в Газу — скроем от врага его лицо
— Через пару минут после посадки санитарного вертолета он уже лежал на операционном столе, — говорит заместитель управляющего профессор Ярон Нив. – В ту ночь дежурила «звездная сборная». И хотя парень пока находится в реанимационном отделении, жить будет!
По словам профессора Нива, большинство солдат и офицеров доставлены с осколочными ранениями.
— Керамические бронежилеты и каски спасают голову и внутренние органы – весь удар от взрывной волны приходится на конечности, — объясняет он.
Ни в одну палату ортопедического отделения невозможно пробиться: в коридоре полно людей. Такое ощущение, что сюда съехались волонтеры со всей страны. Разве что лица у девушек, раздающих раненым солдатам свежие фрукты, сладости и воздушные шары, грустные и сосредоточенные: война.
— Никто из солдат говорить с журналистами не в состоянии: на их глазах были убиты самые близкие товарищи – ребята пережили жуткую травму, — подсказывает миловидная медсестра.
— Госпитализированы ли в вашем отделении мирные граждане, раненые в дни войны?
— Конечно! Зайдите в палату к Илану Соломону – он чуть не погиб в Ашдоде, когда ракета взорвалась на автозаправочной станции.
Знакомлюсь с Иланом и его женой Рахели.
— Интуиция никогда меня не подводит, — говорит она. – В пятницу, когда Илан собрался на заправку, я умоляла его: «Посмотри, какие жуткие обстрелы с утра – не нужно заливать бензин, все равно вряд ли выберемся из дому»… — говорит она. – Илан не послушался и уехал. Услышав вой сирены, я помертвела: беда! Пытаюсь позвонить мужу – нет связи.
— Что происходило в этот момент с вами? – спрашиваю я Илана.
— Ракета упала и взорвалась как раз в тот момент, когда я заправлялся, — говорит он. – Вспыхнуло пламя. Меня обдало жаром, будто заживо попал в костер. Пытаюсь открыть дверцу – не удается: заклинило. И тут до меня доходит, что я ничего не вижу (впоследствии, уже в больнице Илану объяснили: из пробитой, прошитой осколками головы хлестала кровь, заливая все лицо. – Е.К.). Снова толкаю дверь – левая рука не слушаются, мокрая, скользкая, видимо, в крови. И вдруг меня пронзает: если никто не поможет мне выбраться из машины – это конец. Сейчас АЗС взлетит в воздух – и я вместе с ней.
Восстановить в памяти дальнейший ход событий Илану не удается. На каком-то этапе к объятому пламенем автомобилю, пленником которого он оказался, подскочили два парня, но огонь и жар вынудили их отступить. Лишь после приезда пожарных дверцу распилили и Илана вытащили. К тому моменту он потерял сознание: сильнейшие ожоги, ранение в голову, кровотечение.
— Эти люди спасли мне жизнь, а я даже не знаю, как их зовут, — говорит Илан.
— Главное – все операции (а их было несколько) прошли успешно, — вторит эхом Рахель. – Мужу сшили из лоскутков кожу на голове.
— Илан, для вас туннельно-ракетная война с ХАМАСом – отнюдь не первая, не так ли?
— Вы правы: я кадровый военный, артиллерист. В Войну Судного дня сражался на Голанах – жесточайшие бои на Хермоне, а потом в Эмек ха-Баха, Долине слез… В Ашдоде живу с 1961 года – чуть не с момента основания города. У нас трое детей, все – дипломированные специалисты, я ими горжусь.
В палату входит делегация – члены Общества друзей больницы «Бейлинсон». Над кроватью Илана взлетает алый воздушный шар.
— Знаете, — произносит бывший фронтовик после ухода посетителей. – Я человек светский, разъезжаю по субботам, но сейчас удостоверился: все мы ходим под Богом…
Ну что на это возразишь?..
Автор: Jane Kravchik
Оцените пост
(голосовало: 7, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
