Окончание. Начало в № 1155
Мама тут же собрала фотографии, где Толин папа — в военной форме — офицер. Еще до войны он начал служить в рядах РККА (Рабоче-Крестьянской Красной Армии), а затем — в рядах Советской Армии. Где я с папой, и правда кудрявая, сидела у него на коленях.
Мама завернула эти фотографии в несколько слоев бумаги, отнесла их в огород и закопала в землю. Землянка наша к тому времени была уже готова, и мы сразу же переехали в нее.
После войны мы несколько раз перекапывали то место, где должны были быть фотографии, но так и не нашли их. Может быть, мама сгоряча забыла место.
***
Татьяна исчезла из города. Мы ничего не слышали и не знали о ней. Ее мама и сын Саша по-прежнему оставались жить в том же доме на нашей улице.
Родители наши работали, а мы, послевоенная детвора, играли в свои игры. Прыгали через веревку-скакалку, играли в классики, перемещая круглую коробку из-под ваксы по клеточкам, начерченным мелом на тротуаре нашей улицы. Иногда играли с мячом в вышибалы.
Однажды к нашим играм присоединился Саша. Было ему лет шесть. Мы, не сговариваясь, налетели на него с кулаками, стали бить его куда попало, били жестоко. С криком он упал на землю, обхватил голову двумя руками, свернулся клубочком и орал, а мы продолжали бить его: «Предатель».
На крик прибежала бабушка, взяла его на руки, прижала к себе и со словами «Господи Б-же мой, они же могли убить тебя!» унесла домой.
После этого Саша долго не появлялся на улице. Видимо, он гулял у себя во дворе. Но детские голоса, улица притягивали его. И тогда он выходил за калитку своего дома, прислонялся к забору, стоял и наблюдал за нами. Мы понимали: бабушка запрещала ему приближаться к нам.
И даже тут, не сговариваясь, мы умудрялись мстить ему: мы пробегали мимо него на таком расстоянии, чтобы наши плевки достигали его. Мы бегали по кругу, плевали в него до тех пор, пока он с обидой в глазах не уходил во двор.
Вот она — детская жестокость.
***
Каким-то образом люди узнали, что Татьяна возвращается домой.
Было лето. Многие вышли из своих домов. Стояли, ждали, долго ждали.
И вот она появилась. Так же гордо, как и прежде, она несла себя. Лицо ее было похудевшим и несколько осунувшимся. Походка оставалась прежней, размеренной. Люди хватали комья с землей и все, что попадалось под руки, и со словами проклятья яростно швыряли их в нее. Они ругались на чем свет стоит:
– Га-а-дина, га-а-дина! Ты, оказывается, жива, тебя еще Б-г носит по земле? Будь ты проклята!
Голова Татьяны была слегка повернута в сторону людей, она смотрела на них глазами испуганного кролика и, если в ее сторону летело что-то большое, пригибалась, уходила от ударов, выпрямлялась, снова пригибалась, выпрямлялась, пока не дошла до своего дома.
Так встретила ее наша улица.
Позже мы узнали, что она с семьей выехала в Одессу.
Если оттолкнуться от возраста ее сына (после войны Саше было примерно шесть лет), прибавить мой возраст десятиклассницы, то по простому подсчету Татьяна отсутствовала в городе десять лет. Видимо, это был тюремный срок наказания переводчицы.
***
Идут годы. Отмечаются знаменательные даты, а я вспоминаю то, что видела своими глазами, чувствовала своим сердцем.
Сегодня моя душа болит больше, чем тогда. Тогда меня охватывало чувство страха, а теперь — боли.
Эдику не было тринадцати лет. Он был не по-детски высоким. Меня, маленькую девочку, поражали его голубые глаза с длинными пушистыми ресницами и темные, слегка вьющиеся волосы. Он был красив.
Сколько бы лет ни прошло, когда я вижу такие глаза, я всегда вспоминаю глаза Эдика. Какими бы красивыми были его дети. И болью защемит сердце…
Тамара ТЕМЧИНА
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
