Продолжение.
Начало в № 1147
Судья удивленно поднял брови, но ничего не сказал.
– Пошлите его учиться.
– Он и так учится в школе. Куда ему еще?
– Пошлите его учиться ко мне. Курс по религиозной этике. После школы, пять раз в неделю, по одному часу, в течение… ну трех месяцев.
– Религиозная этика? — судья взглянул на раввина смущенно. — Извините, я подумал… Неловко, право, но такие вещи приходится принимать во внимание. Мальчик ведь из христианской семьи, и со стороны церкви, да и родителей…
– О, не беспокойтесь, все в порядке. Я много лет читал этот курс в университете, у меня есть соответствующий диплом. Вполне экуменический курс, и все мои студенты были христиане.
Судья отвернулся к окну и задумался. Потом опять посмотрел на раввина.
– Не знаю, не знаю… И вообще — я этот вопрос обсуждать с вами не могу, — он сделал решительное движение, как бы собираясь подняться с кресла. — Нас там ждут.
– Понимаю и ухожу. Только еще раз: ни в коем случае не тюрьма! Этого нельзя допустить! Понимаете?
Он направился к двери, но судья его остановил вопросом:
– Рабби, если бы эти ваши занятия с ним состоялись… ну, допустим. Где бы они проходили? В вашей синагоге?
– Наверное, там, где же еще? В синагоге, в моем кабинете.
– В той самой синагоге, которую он… — судья подумал и неожиданно рассмеялся. — Знаете, в этом что-то есть…
***
В дверь осторожно постучали. Рабби Притцкер подумал, что ослышался, но стук повторился. Он оторвался от чтения и взглянул на дверь поверх очков:
– В чем дело?
Вся короткая, расплывшаяся фигура миссис Кецнер выражала смятение. Двадцать лет она работала секретарем в синагоге «Шаарей цедек» и хорошо знала, что эти два часа после утренней молитвы рабби занимается и беспокоить его нельзя.
– Там посетитель. Говорит, очень важно, настаивает.
– У меня есть приемные часы. Он что, не знает? Пусть на вечернюю службу придет пораньше, я его приму.
Миссис Кецнер замахала обеими руками:
– Нет, нет, он не из нашей синагоги. Он вообще не… Он посторонний. Говорит, очень надо, очень важно. Мистер Элсуорт его зовут.
– Знакомая фамилия… — раввин потер лоб, вспоминая. — Постойте, это тот парень, который у нас стекло выбил? Дэн?
– Вполне взрослый человек, лет сорока, никак не парень.
Раввин вздохнул, заложил футляром от очков нужную страницу в огромном томе и проговорил:
– Наверное, его отец. Ладно, пусть зайдет.
По возрасту Элсуорт-старший вполне мог быть внуком раввина Притцкера. Его открытое лицо с широким носом боксера и голубыми глазами выражало энергию, его рукопожатие было решительным и крепким. Он сел на предложенный стул и сразу заговорил:
– Спасибо, рабби Притцкер, большое спасибо. Я знаю, вы спасли парня от наказания. Мы с женой это ценим.
Раввин поднял острые плечи:
– Положим, от наказания его не освободили: со следующей недели он будет ходить ко мне на занятия.
– Конечно, конечно! Но я имею в виду тюрьму. Он бы попал в тюрьму для взрослых. Вы ведь знаете, что это такое: восемнадцатилетний парень в тюрьме для взрослых…
– Знаю, еще как знаю…
Рабби Притцкер невесело усмехнулся.
– Я бы хотел исправить, что можно. Удобно вам, если я завтра пришлю рабочих?
– Рабочих?
– Да, моих рабочих. Я ведь в строительном бизнесе. Пришлю сюда своих рабочих, они все сделают моментально — и окно, и это…
– Нет, пожалуйста, не надо! Никаких рабочих не надо! Суд присудил нам возмещение за ущерб — вот и все. Мы сами решим, когда нам заняться ремонтом. Пока пусть красуется…
– Как хотите, рабби, я только думал… А возмещение мы заплатим немедленно, насчет этого не сомневайтесь.
Элсуорт помолчал, оглядел кабинет. Письменный стол, несколько неудобных стульев и книжные полки вдоль стен. Книги, книги всякие — от огромных, с полчемодана величиной, до самых обыкновенных. И на разных языках — по-английски, по-еврейски и еще…
Элсуорт прокашлялся и заговорил снова:
– Рабби, поверьте, я очень сожалею об этой истории с моим парнем. Я ему всыпал так, что он надолго запомнит. Меня ведь здесь многие знают. Что могут подумать? За мной ничего такого никогда не числилось, хоть кого спросите. Я все время имею дело с евреями, у меня строительная фирма. Подрядчики, агенты по недвижимости, домовладельцы — сплошь евреи. Ну многие. Мистер Смуловиц, Джейкобсон, Айра Шор… Спросите их! Ни в отношении евреев, ни в отношении черных… У меня, посмотрите, в фирме работают и черные, и мексиканцы. Никто про меня не может сказать ничего такого…
Раввин несколько раз кивнул:
– Я понимаю, мистер Элсуорт, я понимаю. Люди склонны думать, что в таких делах виновата семья. Где, говорят, набрался мальчик этого духа? В семье, сразу же считают. Но это не всегда так. В школах, например, действуют разные организации — нацистские, арабские, коммунистические, исламские — всякие. Школьники все это впитывают. Семья может быть и ни при чем. Тут могут действовать разные причины. Я бы сам хотел в этом разобраться, понять. Я на этот счет много чего знаю, повидал на своем веку. До войны жил в Польше, в Вильно, потом в Литве, потом в России, потом снова в Польше. Всякого насмотрелся… Но вот почему американский мальчик, напившись пива, идет громить синагогу — это мне не совсем понятно. Что ни говорите, здесь другие традиции, и антисемитизм здесь не всасывают с молоком матери. Признаюсь вам, я не могу дождаться встречи с вашим сыном. Мне он очень интересен.
Элсуорт испытующе посмотрел на раввина.
– Конечно, рабби. Вообще-то он неплохой парень, у нас с ним раньше никаких неприятностей не было.
Он попрощался с Притцкером за руку и быстро направился к выходу. Через приемную он проследовал стремительно, с озабоченным лицом, едва не толкнув в дверях миссис Кецнер, о чем она долго рассказывала потом членам конгрегации «Шаарей цедек».
***
Занятия с Дэном начались с ближайшего понедельника.
Каждый день, кроме субботы и воскресенья, после школы, пообедав дома, Дэн отправлялся по приговору суда на занятия. Он брел по тихим улицам уютного пригородного поселка, мимо двухэтажных кирпичных домиков. Газоны перед домиками были пострижены, и края газонов аккуратно обработаны специальной машинкой. Когда Дэну было двенадцать лет, отец научил его обращаться с такой машинкой и травокосилкой, и с тех пор он стриг газон перед своим домом, а в последний год — и перед домами соседей — по пятнадцать долларов за газон среднего размера.
Тихая улочка выходила на большую, проезжую; Дэн пересекал ее и шел через парк с прудом и качелями для детей. Еще не так давно ему попадало от отца, когда он один, без мамы, бегал сюда покачаться на качелях. Впрочем, Дэну казалось, что с тех пор прошла целая эпоха. Качели не потеряли и сейчас для него привлекательности, и, когда никто не видел, он не прочь был тряхнуть стариной. Конечно, ругать его за это теперь бы не стали, но отец непременно бы высмеял: что за занятие для взрослого парня?
Там, за парком, на широкой улице и находилось светло-серое здание с куполом. Дэн пересекал паркинг, проходил мимо выбитого окна, вдоль стены с намалеванной на ней кривой свастикой и открывал тяжелую деревянную дверь, над которой замысловатым шрифтом было написано «Шаарей цедек». Рабби Притцкер объяснил ему, что по-еврейски это означает «Врата праведности».
Входя в эти «врата», Дэн испытывал сложные чувства. Сами по себе занятия протеста не вызывали и даже, пожалуй, нравились ему: рабби Притцкер рассказывал про грубых язычников, которые не знали никаких нравственных законов и вытворяли противно сказать что, про Авраама и Моисея, про трубные звуки на горе Синай, про пророка Исайю, про Христа и Мухаммеда, про философа Канта…
Нельзя сказать, что Дэн ничего этого не слышал раньше — он ходил в воскресную школу при церкви, да и на уроках истории кое о чем говорилось.
Продолжение следует
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
