Продолжение. Начало в № 1083
Один из моих партизанских друзей по фамилии Барнак был назначен заместителем министра полиции. В ту пору, когда все политическое устройство претерпевало изменение, это означало, что у него была огромная власть и попасть к нему на прием было очень сложно. Как-то раз кто-то в синагоге обратился ко мне с просьбой об услуге, и я отправился в управление к Барнаку и попросил секретаря сообщить замминистра, что я хочу лично с ним поговорить. Среди посетителей в приемной был доктор Эйхлер из нашей синагоги. Я уже собирался заговорить с ним, как в комнату ворвался Барнак и, схватив меня в свои медвежьи объятия, воскликнул:
– Янко! Идем же, в кабинете сможем поговорить.
Мы долго вспоминали о войне и о былых временах. И конечно же, он согласился мне помочь.
Когда я вышел из кабинета, доктор Эйхлер подошел ко мне со словами:
– Я хожу сюда уже две недели, чтобы добиться помощи, которая нужна синагоге. Не могли бы вы попросить замминистра за нас?
Я тут же вернулся в кабинет Барнака и попросил его помочь синагоге. Он без колебаний согласился. С такими связями мой статус в общине стремительно рос, а мое дело процветало.
Поездки в Будапешт и обратно разлучали меня на неделю с сестрами, но я всегда возвращался в пятницу, чтобы провести с ними шаббат. Шаббат в кругу семьи был тем благословением, о котором я молился годами. Мир и покой, которые я испытывал, были ответом на мои молитвы. В шаббат мы вспоминали отца, мать, сестер и братьев и горько плакали.
Я молился и надеялся, что отец еще жив. Я знал, что его подвергали всевозможным варварским пыткам. Мне говорили, что его отправили в Маутхаузен — лагерь особо строгого режима. Условия там были зверскими даже по стандартам концлагеря. В Маутхаузене почти все заключенные были либо замучены до смерти, либо умерли от непосильного труда. Но я продолжал молиться.
Мой отец
Молитва о возвращении отца всегда была на моих устах — первой мыслью при пробуждении и последней, перед тем как я забывался в еще одном беспокойном сне. Однажды, когда я проходил мимо очередного скопления бывших узников концлагерей, этих ходячих скелетов, неприкаянно бродивших по улицам в поисках самих себя, меня охватило чувство горечи: как могли немецкие чудовища совершать такие ужасные вещи с людьми? Как могли они превратить человека в живой скелет? Эти вопросы проносились в моей голове, пробуждая гнев и скорбь.
Я пошел дальше, пытаясь сосредоточиться на своих делах.
– Роми…
Мое имя, еле слышно прозвучавшее, отозвалось во мне эхом самого чудесного звука моего детства. И хотя голос был слабым и хрупким, я узнал: это был голос моего отца. Я решил, что это галлюцинация, вызванная моим горячим желанием снова увидеть его.
– Роми, — прозвучал тот же голос громче и настойчивее.
На несколько секунд все смешалось в моей голове. И хотя я знал, что это — нереально, я все же обернулся. И замер, оказавшись лицом к лицу с несчастным человеком, мимо которого только что прошел. Это был отец. Слезы хлынули из моих глаз. Грусть, горечь и безнадежность, вся моя долго заглушаемая любовь к отцу выплеснулись наружу.
Его глаза были такими же ясными: живые карие глаза, которые мне никогда не забыть, — глаза, светящиеся теплотой и непреодолимым желанием жить. Только по глазам и голосу можно было узнать отца. Я бросился в его объятия, и мы оба зарыдали. Это были слезы радости и печали обо всем, что произошло с нами и нашей семьей.
Тяжелые испытания чрезвычайно ослабили отца, и он находился на грани жизни и смерти. Было очевидно, что он нуждается в уходе, который я не мог обеспечить ему в домашних условиях. Однако мне не хотелось отправлять его в одну из общественных больниц, которые были переполнены. Я боялся, что ослабшему отцу не будет предоставлено то лечение, в котором он нуждался. Поэтому я повез его в лечебницу Мраза — частную клинику, возглавляемую одним из самых выдающихся врачей Прессбурга, доктором Мразом, специалистом в области пищеварения и желудочных заболеваний. Моему отцу назначили особое лечение. Вначале его кормили очень жидким супом несколько раз в день, затем постепенно начали давать обычную пищу, и с каждым днем он шел на поправку. Помогало лечение и, как я понимал, вмешательство свыше. Ведь в то время, как моему отцу становилось лучше, многие из тех, кто оказался в лечебнице, умирали, хотя их лечили по той же методике. Умирали даже те, кто чувствовал себя лучше, чем мой отец.
Реб Бруди Стерн и Шломо Браун тоже попали в эту частную лечебницу. Мой друг Бруди был слаб и беспомощен, как младенец. Он был совершенно лишен сил, не мог ни идти, ни стоять. Он был словно груда костей и не мог даже двигаться.
Также одним из пациентов лечебницы был господин Колман, некогда крупнейший в стране производитель солений и маринованной селедки. Компания «Соления Колмана» была известным торговым предприятием. Как и мой отец, господин Колман был доведен до такого состояния, что он скорее походил на тень. Вдобавок к жесточайшим физическим и моральным пыткам, которым его подвергали нацисты, он страдал от тяжелого сердечного заболевания, при котором грудная полость заполнялась жидкостью. Ежедневно ему ставили капельницы, чтобы откачать эту жидкость. Однако, несмотря на все героические усилия врачей и тщательный уход, в лечебнице смирились с мыслью, что господину Колману помочь уже невозможно. Его перевели в общественную больницу… и через две недели он скончался.
Жидкая кашица, которой в лечебнице кормили моего отца, была безвкусной и однообразной. И мы начали тайком приносить отцу домашнюю еду, хотя это противоречило правилам лечения. Родные Стерна и Брауна стали делать то же самое. Один из больных спускал на веревке корзину из окна больничной палаты, родственники наполняли ее съестным, и затем корзина поднималась. Так, они втроем среди ночи, без ведома медсестер, наслаждались домашней едой.
Через несколько недель отец окреп настолько, что смог рассказать нам о своем чудесном спасении. Ему, конечно, тяжело было говорить об этом… И прошло еще много лет, прежде чем он смог поведать нам все до самых мелких деталей.
После ареста его заточили в местную тюрьму, сковав руки и ноги тяжелыми железными цепями. Эту жестокость невозможно описать и совершенно невозможно понять тому, кто не испытал этого. Его не допрашивали. У него не было никакой нужной властям информации. Ему не предъявляли обвинений. Он не сделал ничего, заслуживающего наказания. Он просто был евреем. Его избивали днем и ночью за то, что он принадлежал к избранному народу.
Избиения были четко организованы. Когда один тюремщик уставал избивать заключенных, ему на смену приходил другой, отдохнувший, чтобы пытка продолжалась без передышки. Отец рассказывал, что нескольких евреев из его камеры избили настолько, что у них не было ни одного живого места: их тела кровоточили, а кости были сломаны.
Продолжение следует
Перевод Элины РОХКИНД
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
