Горе непокорным сынам, говорит Г-сподь.
Исайя, 30:1
Продолжение. Начало в № 1130
Сначала все молились, потом мыли руки из кувшина с двумя ручками и снова молились, затем приступили к еде. На закуску была подана фаршированная рыба, паштет, запеканки и соленые огурцы. Главным блюдом было куриное жаркое. Но самое большое впечатление произвели три огромные, на половину галлона каждая, бутыли водки, которую все присутствующие пили из граненых стаканов.
– Водка позволяет душе освободиться от забот и подняться к Высшему. Так говорит наш ребе, — сказал Шварцкопф, сказал совершенно серьезно, без улыбки, и взглянул на большой портрет Шнеерсона, висевший над его головой. Хасиды, галдевшие до того на нескольких языках — кто на идиш, кто на английском, кто на русском, — затихли как по команде и повернули головы к Шварцкопфу. Тот не спеша снял шляпу, под которой оказалась расшитая серебром черная ермолка, откинулся назад, зажмурил глаза и запел высоким чистым, хватающим за душу голосом:
Не боюсь я никого
И не верю никому,
Только Б-гу одному.
И все присутствовавшие подхватили:
Нет, нет, никого,
Не боюсь я никого,
Кроме Б-га одного.
Я сразу узнал мелодию — старинная русская плясовая. Все пели по-русски, даже те, кто русского языка не знал. Пели неистово, с нарастающей страстью. Каждый такт сопровождался тяжелым ударом кулака по столу. «Нет, нет, никого» — бах-бах-бах-бах! Лица раскраснелись, на лбах выступила испарина. Слово «Б-г» они произносили нечетко — как я понял, чтобы не поминать всуе Святое Имя.
Не боюсь я никого,
Кроме Б-га одного.
Я видел, что происходящее захватило Толика. Он раскраснелся, напрягся и пел со всеми, отбивая такт кулаком. И вдруг хасиды поднялись со своих мест и, воздев руки, закружились в танце, продолжая петь:
Нет, нет никого,
Кроме Б-га одного.
Ай-ай-ай, ай-ай-ай, ай-ай, —
повторяли они снова и снова, отбивая такт тяжелыми ступнями. Поднялся со стула и реб Шварцкопф, и Толик вслед за ним. Меня тоже подняла какая-то неведомая ранее сила, я закружился и затопал, первый раз в жизни забыв о том, как нелепо я выгляжу в танце.
Нет, нет, никого,
Кроме Б-га одного.
Лица танцующих были серьезные, сосредоточенные, движения тяжелые. Каждый их жест, каждый удар каблука в пол возглашал: есть, есть над нами Высшая сила, Элохей, пронизывающая весь мир, ха-Олом, и нет, нет никого, кроме этой силы. От нее исходит правда, которой единственно мы и должны верить. И только благодаря Высшей силе в мире существует свет и тьма, правильно и неправильно, земля и небо, кошер и треф, добро и зло.
Нет, нет никого,
Кроме Б-га одного, —
в десятый, или двадцатый, или сотый раз… В конце концов я выбился из сил и повалился на диван. Постепенно один за одним хасиды выбывали из танца, в изнеможении опускаясь кто на стул, кто на диван, кто прямо на пол. Дольше всех продержался Толик: он был моложе и крепче всех.
Когда песня умолкла и все снова расселись вокруг стола, был подан самовар и сладкий пирог к чаю. Пирог был такой большой, что внесли его двое: хозяйка дома, ребецн, и с нею девушка. Не нужно было гадать, кто она: бронзовые волосы и яркие синие глаза моментально обнаруживали фамильное сходство. И все же хозяин сказал нам с Толей по-русски:
– Моя младшая, Фейгеле.
Сочетание бронзовых волос с белой кожей производили ошеломляющее впечатление. К тому же она была высокая и стройная. К тому же ей было восемнадцать лет. Мой Толя просто обалдел, я это отчетливо видел. Между тем, пока Фейга расставляла чашки, гости наперебой заговаривали с ней, делали ей комплименты и спрашивали, когда же она выйдет замуж. Разговор был на идиш, но кое-что я понял. Фейга бойко отвечала, и все хохотали. Подавая чашку Толе, она пристально посмотрела на него. Мне почудился в этом взгляде вопрос. Может быть, она недоумевала, почему этот самый молодой и красивый из гостей не сказал ей ни слова…
…Машина свернула с Фэрфекса, сделала еще два-три поворота и остановилась возле аккуратненького дома, обсаженного пальмами.
– Приехали, — сказал Толя. — Гаража у нас нет, так что выгружаемся здесь.
Он подхватил мой чемодан, и мы вошли в дом. Первой нас встретила рыжая синеглазая девочка и исподлобья уставилась на меня.
– Вот ты какая. Копия мамы.
Тут появилась и сама Фейга. Я протянул ей руку, но она удивленно посмотрела на меня. Действительно, как я мог забыть, что здороваться за руку с женщиной здесь не принято.
– Мы так рады вашему приезду, — Фейга лучезарно улыбалась, желая сгладить неловкость. — Нафтоли часто вспоминает вас, говорит, что вы ему как родной отец.
Нельзя сказать, что за прошедшие годы она не изменилась: она не была больше такой тоненькой, легкой, как тогда, на субботнем обеде, и ее прекрасные рыжие волосы были спрятаны под париком, как по обычаю полагается замужней женщине, но кожа была такой же фарфорово-белой, а глаза также сияли синим пламенем. Я еще раз убедился в могуществе шварцкопфовских генов, когда в комнате появился десятилетний Мотл — точная копия мамы, сестры и дедушки.
Фейга усадила нас всех за стол. На семейном обеде мужчины и женщины сидели вместе — такая вольность… Был подан куриный бульон, какого я не едал со времени кончины моей бабушки — настоящий юхале, затем жаркое и компот. Водка была Smirnoff, стаканы были граненые, и мы с Толей, что называется, времени не теряли, но и Фейга, к моему удивлению, активно поддержала нашу компанию, отчего щеки ее засветились розовым блеском. Тем не менее в восемь тридцать она увела детей в спальню, пожелав нам спокойной ночи. Мы с Толей остались за столом одни и моментально перешли на русский язык.
– Потрясающая семья получилась у тебя. Ну кто бы мог подумать? — сказал я и тут же испугался: не допустил ли спьяну бестактность? Но Толя не обиделся, а наоборот, весело рассмеялся.
– Я и сам не думал, что так получится. Это Фейга, ее заслуга.
Тут я задал вопрос, который занимал меня с самой нашей встречи в аэропорту. Если бы не эти граненые стаканы, я бы вряд ли решился задать его:
– Скажи мне откровенно: ты стал хасидом, оттого что влюбился в Фейгу? Шварцкопф бы иначе не согласился? Скажи честно, как сказал бы отцу.
Он вдруг перестал улыбаться, отвел взгляд, лицо его стало жестким:
– Отец вообще никогда бы не задал такого вопроса. Мои чувства его не интересуют… Ну Б-г с ним. А вам скажу честно: да, я влюбился тогда страшно. Поверите? Никогда ни одна женщина… Вы понимаете? Но только из-за этого я бы хасидом не стал. Да, это правда, я не знал, что шаббат начинается в пятницу. Помните, вы смеялись надо мной в первый день? Но ведь знания приобретаются, верно? А вот еврейским образом жизни я был захвачен с первого взгляда, что называется. С первого взгляда я почувствовал: это мое. Смейтесь, если хотите, но генетическая память существует, убедился на своем опыте. Я не учил, а вспоминал, понимаете? Точно все это когда-то знал и делал: и носил лапсердак со шляпой, и танцевал в кругу, и молился у Восточной стены, и целовал мезузу… Я стал ходить в синагогу каждый день, на миньян — с утра уж точно. Реб Шварцкопф пожелал лично заниматься со мной. Дело пошло быстро: я же говорю, что не учил заново, а вспоминал. Через месяц-другой я свободно читал молитвенник. Шварцкопф меня хвалил, но когда я заикнулся насчет Фейги…
Толя замолчал и покачал головой. Мы выпили еще по стаканчику, и Толя снова заговорил:
– Я его где-то понимаю: без роду и племени, без профессии, какой-то пришлый… Я бы тоже на его месте, наверное… Надо заметить, держался он вежливо, проявлял чуткость. Очень, говорит, сочувствую, парень ты хороший, но не могу: у нас приняты браки между определенными семьями, я не могу нарушать традиции, на меня люди будут обижаться. Так что нет, и не будем об этом говорить. Прекратил заниматься со мной, передал меня другому раввину. Да…
Он опять замолчал, поднялся из-за стола, походил по комнате.
– И как же ты добился своего?
Он тонко улыбнулся, снова сел за стол и зашептал, как будто нас могли подслушать:
– Не я добился, а Фейга. Совсем между нами: мы с ней потихоньку встречались. Нет-нет, ничего такого не было — самые невинные отношения. Урывками, на минутку, где-нибудь по дороге в магазин… И вот когда папаша мне наотрез отказал, она такое ему устроила… Вы ее не знаете, она производит впечатление тихони, но на самом деле нрав у нее папочкин. Ни за кого не пойду, только за него! За меня то есть. Лучше, говорит, останусь старой девой. Война шла почти год, и папаша не выдержал, уступил. Мне хочется думать, конечно, что мои успехи в учебе тоже сыграли какую-то роль, но… В общем, как-то выхожу я после занятий, а он у двери стоит. Давай, говорит, потолкуем. Ты, спрашивает, боксом или борьбой занимался?
– Боксом? Это еще зачем?
Толя загадочно улыбнулся и снова перешел на шёпот:
– В бизнес к себе взял. У них сеть ювелирных магазинов: один — здесь, два — в Нью-Йорке, один — во Флориде.
– Что ж ты понимаешь в ювелирном деле? — удивился я.
– Учусь… Да мне не так уж много надо понимать, у нас есть настоящие эксперты. Моя роль… Сейчас объясню. Что самое главное в ювелирном бизнесе? Полное доверие между участниками — вот что важнее всего. Потому что бриллиант величиной с орешек может стоить миллион и больше, а украсть его проще простого. Поэтому в бизнес допускаются только свои, чаще всего родственники. Должно быть полное доверие, да и деньги никуда из большой семьи не уходят. Я в бизнесе отвечаю за транспортировку товаров. Закупщика сопровождаю, а чаще сам вожу — из Нью-Йорка сюда, отсюда в Майами. В Израиль мотаюсь то и дело.
– Рискованно?
– Какой-то риск существует, конечно, — нехотя согласился Толя. — Но мы принимаем меры… В общем, пока ничего плохого не случалось, барух Ашем. Хотя карате на всякий случай я освоил…
Мы оба замолчали. Толя думал о чем-то своем, а я пытался переварить обрушившуюся на меня информацию. Из дальней комнаты доносился детский плач и Фейгино пение.
– Опять маленькая не спит, — Толя вздохнул. — Плохо стала спать.
Было уже поздно, но расставаться нам не хотелось: завтра утром я улечу, и когда еще увидимся?..
– А как с папой? Вы часто общаетесь?
С моей стороны это было лукавство: я прекрасно знал всю ситуацию со слов его отца, Игоря, с которым поддерживал связь. Но мне хотелось услышать оценки «противоположной стороны», так сказать.
Толя помрачнел.
– Мы почти не общаемся. Так, иногда открытку с днем рождения…
– Что так?
– Полное непонимание. Говорим на разных языках. Пока мама была жива, она хоть внуками интересовалась, а он… Ничего про эту жизнь не знает, а пытается учить, критикует, высмеивает. Нет, говорить с ним невозможно.
– А в гости ты его не приглашал?
Толя посмотрел на меня удивленными глазами:
– Г-сподь с вами! Представьте его в нашей жизни. От одной моей шляпы он в истерику впадет. А молиться при нем?.. Он же точно знает, что Б-га нет.
– А ты? Ты точно знаешь, что есть?
Вопрос, конечно, был чудовищно бестактным, и в следующее мгновение я пожалел, что задал его. Правда, Толик реагировал спокойно — он задумчиво почесал бороду и сказал:
– С вами я могу быть откровенен. Да, я убежден, что есть Высший разум, создавший этот мир и людей в нем. Ведь никак иначе, кроме вмешательства разумной силы, нельзя объяснить, скажем, физиологическое совершенство живых существ. Мозг, глаз, инстинкты, эмоции — как могли они возникнуть сами по себе, без направляющего вмешательства разумной силы? Невозможно это. Так же и моральный закон для человека. Он тоже исходит от Высшего разума, который сказал человеку: живи так и так, это есть добро, а вот так не делай, это называется зло. Однако я не думаю, что Высшая сила наблюдает за каждым нашим поступком и наказывает, если что не так. Скажем, украл или взглянул на чужую жену — щелк тебя по носу. Я думаю, наказание приходит от самих этих плохих поступков. Как бы объяснить? Ну вот такая аналогия: человек купил автомобиль; к нему приложена инструкция, как с машиной обращаться: меняй регулярно фильтр и масло, проверяй развал колес, заливай тормозную жидкость и так далее. А владелец ничего этого не делает. Что произойдет? Рано или поздно начнутся проблемы: мотор выйдет из строя или тормоза откажут. А если на шоссе да на полном ходу?.. Понимаете? Это происходит как бы само по себе — из неправильных поступков самого человека. Он сам себя наказывает, нарушая «инструкцию». Так мне представляется.
Продолжение следует
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
