27 декабря 1953 года, т.е. 60 лет тому назад, скончался один из величайших польских поэтов, прозаик, переводчик, афорист – Юлиан Тувим / Julian Tuwim/. Чудом ускользнув в сентябре 1939 года из разгромленной Польши, Юлиан Тувим долгие семь лет провёл в эмиграции. «Меня выбросило сперва в Париж, потом в Португалию, затем в Рио-де-Жанейро (чудо из чудес), наконец, в Нью-Йорк… А должно было забросить в Россию» — писал он потом. Собственно, в этих его словах и заключена суть той его «непольскости», которую ему не могли простить националисты.
Тувим — прежде всего поэт, настоящий, большой поэт. Всё, за что он брался — будь то юморески, весёлые детские стихотворения, публицистические статьи или афоризмы — всё он делал на высочайшем уровне мастерства. Но главным делом его жизни была поэзия — глубокая, полная сомнений, боли и раздумий. Тувим с огромным уважением и любовью относился к русской культуре и сделал огромное количество переводов с русского на польский: Пушкин, Грибоедов и Баратынский, Лермонтов и Некрасов, Тютчев и Фет, Сологуб и Бальмонт, Брюсов и Блок, Пастернак и Маяковский, а также «Слово о полку Игореве», проза Достоевского, Чехова, Лескова, Короленко… Тувим, чья поэзия поражает глубиной мысли и чувства — это ведь тот же самый Тувим, чьи блестящие афоризмы переполняют в наши дни интернет. Наконец, парадоксальным является то, что человека, составившего целую эпоху именно в польской поэзии, человека, во всех отношениях являвшегося гордостью Польши, символом всего лучшего, что в ней есть, человека, весьма далёкого от собственно еврейской культуры, — именно такого человека польские националисты годами травили, припоминая ему его еврейское происхождение и отказывая ему в праве считать себя поляком. Своим ненавистникам Юлиан Тувим ответил, ответил в своём поразительной силы обращении «Мы, польские евреи»:
Мы – польские евреи. Моей матери в Польше или любимой ее тени
I. И сразу слышу вопрос: «Откуда это — мы?». Вопрос в значительной степени оправданный. Задают мне его евреи, которым я всегда объяснял, что я — поляк; а теперь зададут мне его поляки, для огромного большинства которых я и так был и остаюсь евреем. Так вот, ответ одним и другим. Я — поляк, потому что мне так нравится. Это мое личное дело, и я не подумаю по этому поводу ни перед кем отчитываться, объяснять, обосновывать. Я не вздумаю делить поляков на «чистокровных» и «нечистокровных», оставляя это чистокровным расистам, родимым и неродимым гитлеровцам. Я разделяю поляков, как и евреев, как и другие народы, на умных и глупых, порядочных и жуликов, интеллигентных и занудливых, унижающих и униженных, джентльменов и неджентльменов etc.
Разделяю также поляков на фашистов и антифашистов. Эти два лагеря, естественно, не являются однородными, каждый из них богат оттенками красок различной интенсивности. Однако водораздел явно существует, и скоро его удастся отчетливо обозначить. Оттенки останутся оттенками, однако четкость водораздела определится, и сам он углубится самым решительным образом. Я мог бы сказать, что в политическом смысле разделяю поляков на антисемитов и антифашистов. Потому что фашизм — это всегда антисемитизм. Антисемитизм — это международный язык фашистов.
II. Если бы, однако, пришлось обосновывать свою национальность или, вернее, национальное самосознание, — я поляк, исходя из очень простых, почти примитивных причин, в основном рациональных, частично всё же иррациональных, однако без мистической приправы. Быть поляком — это не почет и не честь и ни в коем случае не привилегия. Так же с дыханием. Я не встречал ещё человека, который гордился бы тем, что дышит.
Поляк — потому что родился в Польше, здесь вырос, здесь меня воспитали, здесь я учился, потому что в Польше я был счастливым и несчастным; потому что из эмиграции хочу возвратиться именно в Польшу, если бы даже в других местах мне был бы обещан рай.
Поляк — потому что по какому-то очень странному предрассудку, который не поддается ни научному, ни просто логическому объяснению, жажду, чтобы меня после смерти приняла и всосала польская земля и никакая другая.
Поляк — потому что мне в отцовском доме по-польски об этом сказали; потому что я там польской речью с пеленок вскормлен был; потому что мать учила меня польским стихам и польским песенкам; потому что, когда возникло первое поэтическое потрясение, оно разразилось польскими словами; потому что то, что в жизни стало главным — поэтическое творчество, не мыслится мною на каком-либо другом языке, если бы я им даже великолепно владел.
Поляк — потому что исповедовался по-польски о тревогах первой любви и по-польски лепетал о принесённых ею радостях и бурях.
Поляк еще и потому, что береза и верба мне ближе пальмы и кипариса, а Мицкевич и Шопен дороже Шекспира и Бетховена. Дороже по причинам, которых никакой логикой не объяснить.
Поляк — потому что я перенял у поляков определённую долю их национальных недостатков. Поляк — потому что моя ненависть к польским фашистам значительно сильнее, чем к фашистам другой национальности. И считаю, что это чрезвычайно важное доказательство того, что я поляк.
Однако, прежде всего, я поляк, потому что мне так нравится.
III. И тут слышу голоса: «Ладно, но если поляк, то в таком случае, почему «Мы — евреи»? — Спешу с ответом: «ПО КРОВИ» — «Значит, расизм?!» — «Нет, вовсе не расизм, как раз наоборот.
Разной бывает кровь: та, что течет в жилах, и та, что течет из жил. Первая — это жидкость, циркулирующая в теле, значит, ее изучение в компетенции физиологов. Кто этой крови приписывает какие-то другие, кроме физиологических, особые характеристики и таинственные свойства, тот, как это мы видим, в результате превращает города в развалины, уничтожает миллионы людей и, в конце концов, привлекает карающий меч на собственное племя.
Другая кровь — это именно та, которую главарь международного фашизма извлекает из человеческих существ, чтобы доказать преимущества своей крови над моей. Это кровь безвинно убитых миллионов людей. Это не кровь, затаенная в венах и артериях, а кровь, ставшая видимой. Такого наводнения мученической крови не знал еще мир со дня его сотворения, а кровь евреев, именно кровь евреев, ни в коем случае не «еврейская кровь», течёт самыми широкими и глубокими потоками. Почерневшие её ручьи сливаются в бурную пенистую реку.
И В ЭТОМ НОВОМ ИОРДАНЕ Я ПРИНИМАЮ КРЕЩЕНИЕ, КРЕЩЕНИЕ БОЛЕЕ ЗНАЧИМОЕ, ЧЕМ ВСЕ ИНЫЕ КРЕЩЕНИЯ: жгучее, мученическое братство с евреями. Примите меня, братья, в эту почетную общность, общность безвинно пролитой крови. К этой общине, к этому алтарю жажду с сегодняшнего дня принадлежать. Этот титул «Еврея doloris causa» пусть будет дан польскому поэту народом, который его породил, не за какие-то особые заслуги, которых у меня нет перед вами.
Я буду считать это авансом и самой высокой наградой за те несколько польских стихов, которые, возможно, меня переживут, и память о которых будет связана с моим именем, именем Польского Еврея.
IV. На повязках, которые вы носили на рукавах в гетто, была изображена звезда Давида. Я верю в такую будущую Польшу, в которой эта звезда, звезда с нарукавных повязок, станет одной из самых высоких наград для самых храбрых солдат и офицеров польских. Они будут ее с гордостью носить на груди рядом со старинным орденом «Virtuti Militari«. Будет еще учрежден Крест Гетто — название глубоко символичное. Будет учрежден также Орден Желтой Заплаты — более почетный, чем многие теперешние.
Будет оставлен в Варшаве, впрочем, как и в других польских городах, и навечно законсервирован в том виде, в каком мы его застанем — во всем ужасе разрушения и пожарищ, какой-то фрагмент руин. Обнесем оградой этот символ позора наших врагов и славы наших замученных героев. Соорудим эту ограду из цепей, отлитых из плененных гитлеровских орудий. В звенья этих цепей будем ежедневно вплетать свежие, живые цветы, чтобы напоминали они будущим поколениям об уничтоженном народе. В ознаменование того, что жива наша боль и память о нем.
К сонму народных святынь добавится еще одна. Будем туда водить детей и рассказывать о самом страшном в истории мученичестве людей.
В центре этого памятника, окруженного, дай то Бог, стеклянными домами, гореть будет никогда не потухающий огонь. Прохожие будут снимать перед ним шляпы. А кто христианин — осенит себя крестным знамением.
Мы же в трауре, но и с гордостью будем носить этот почетный титул, превышающий все другие, сияющий ранг Польского Еврея — мы, чудом и по воле случая оставшиеся в живых. С гордостью или, скорее, со склоненной головой и даже со стыдом, так как ранг этот достался нам за ваши муки и вашу хвалу, спасители! Вернее тогда: не «мы, польские евреи», а мы — призраки, тени замученных и убитых братьев наших — польских евреев.
V. Мы — польские евреи… Мы вечно живые — это значит те, кто погиб в гетто и в лагерях, и мы, призраки, то есть те, которые из-за морей и океанов вернемся в страну и будем пугать среди руин целостью сохраненных тел и призрачностью как будто бы сохраненных душ.
Мы — правда гробов и призрак существования, мы — миллионы трупов и несколько тысяч, может быть, десятков тысяч как будто бы не трупов, мы — братская могила, конец которой теряется где-то за горизонтом, и мы — кровавый обрубок, какого еще не видела и не увидит история.
Мы — душенные в газовых камерах, перетопленные на мыло, которым не смоешь следов грехов всего мира, содеянных против нас.
Мы — мозги которых разбрызгивались по стенам наших убогих жилищ и по каменным заборам, рядом с которыми нас расстреливали только за то, что мы евреи.
Мы — Голгофа, на которой может поместиться необозримый лес крестов.
Мы — те, кто два тысячелетия тому назад дали человечеству одного, Римской Империей безвинно казненного, Сына Человеческого, смерти которого хватило, чтобы ему стать Богом. Какая же религия должна вырасти из миллионов смертей, пыток, унижений и разведённых в последнем отчаянии рук?
Мы — Шлемы, Срули, Моськи, пархатые, бейлисы, гудлаи, имена которых превзойдут имена Ахиллов и Ричардов с львиными сердцами.
Мы — вновь в катакомбах, в бункерах, под мостовыми Варшавы, топающие в вони канализационной жижи, провожаемые удивленными взглядами здешних постоянных обитателей — крыс.
Мы — с карабинами на баррикадах, среди руин наших разрушаемых с воздуха нищенских жилищ, мы — солдаты чести и свободы.
«Йойне, иди на войну». Пошел, уважаемые господа, и погиб за Польшу.
Мы — для которых крепостью был порог обрушивающегося на нас дома.
Мы — дичавшие в лесах, кормившие детей наших корешками и травой.
Мы — ползающие, скрывающиеся, настороженные, с раздобытой каким-то чудом за последние гроши или вымоленной где-то двустволкой. «А слышал, пан, анекдот о лесном еврее? Жид, видит пан, выстрелил и со страху в штаны наложил. Ха, ха!»
Мы — Иовы, мы в трауре по сотням тысяч наших Уршуль.
Мы — глубокие рвы раздробленных, перемолотых костей и мертвых тел со следами пыток.
Мы — крик боли! Крик настолько протяжный, что он отзовётся в самых отдаленных веках.
Мы — ламентация: мы — хор, повторяющий могильное: «El mole Rachmim«, эхо которого будет столетием столетию передаваться.
Мы — величайшая в истории куча кровавого месива, которая удобрила Польшу, чтобы тем, кто нас переживет, вкуснее казался хлеб свободы.
Мы — неимоверная резервация, мы, последние из Могикан, недобитки резни, которых какой-нибудь новый Барнум будет возить по миру, уведомляя на пёстрых афишах: «Неслыханное представление! The biggest sensation in the world! Польские евреи, живые и подлинные».
Мы — театр ужасов, Schrechenkammer, Charbe de tortures! Нервных персон просят покинуть зал!
Мы — над заморскими реками сидящие и плачущие, как когда-то над реками Вавилона.
По всему миру оплакивает Рахиль детей своих, но не сыскать ей их. Над Гудзоном, над Темзой, над Евфратом, Нилом, Гангом и рекой Иордан блуждаем мы в рассеянии, взывая: «Висла, Висла — мать ты наша, серая Висла, не от зари порозовевшая, а от крови».
Мы, которые даже захоронений наших детей и матерей не отыщем; они толстыми слоями улеглись по всей отчизне, распростерлись в одну огромную могилу.
И не будет одного единственного места, где бы ты мог цветы возложить, и придется, как сеятель зерно, разбрасывать их широким жестом: авось случаем и упадут на родную могилу.
Мы, польские евреи… Мы — легенда, источающая кровь и слезы. Кто знает, не придётся ли писать стихом из Библии: «Чтобы резцом железным с оловом — на вечное время на камне вырезаны были!» (Иов XIX, 24).
Мы — апокалипсис, достойный глубочайших исторических изысканий. Мы — плач Иеремии: «Дети и старцы лежат на земле по улицам; девы мои и юноши мои пали от меча. Ты убивал их в день гнева Твоего, закал ал без пощады!»
«Повергли жизнь мою в яму и закидали меня камнями». «Воды поднялись до головы моей и я сказал: «погиб я». «Я призывал имя Твое, Господи, из ямы глубокой». «Ты видишь, Господи, обиду мою; рассуди дело мое».
«Воздай им, Господи, по делам рук их». «Пошли им помрачение сердца и проклятие Твое на них». «Преследуй их, Господи, гневом и истреби их из поднебесной» (Плач Иеремии II-21; III-53, 54, 55, 59, 64, 65, 66).
* * *
Над Европой высится огромный и всё растущий скелет-привидение. В его пустых глазницах горит огонь опасного гнева, а пальцы сжались в костистый кулак. Он наш вождь и диктатор, он будет нам диктовать права наши и деяния.
Нью-Йорк, 1944 год
Первый полный перевод с польского
Марка Шейнбаума
Май 2001 года, Берлин
Некоторые афоризмы Юлиана Тувима, встречающиеся в электронных средствах массовой информации.
- Жить надо так, чтобы не бояться продать своего попугая самой большой сплетнице города.
- Можно говорить глупости, но не торжественным тоном.
- Добродетельная женщина не гоняется за мужем: разве кто-нибудь видел, чтобы мышеловка бегала за мышами?
- Скажи человеку, что на небе 978301246569987 звезд, и он поверит. Но повесь табличку «Свежевыкрашено» и он непременно проверит пальцем и запачкается.
- Самые большие свиньи обычно требуют от людей, чтобы они были ангелами.
- Даже когда перескочишь, не говори гоп. Сначала посмотри, во что вскочил.
- И самые прекрасные ноги где-нибудь кончаются.
- Что случилось с этим миром! Начали умирать люди, которые раньше не умирали.
- Такие понятия, как вечность и бесконечность, начинаешь осознавать после того, как уладишь какое-нибудь дело в государственных органах.
- Разница между верблюдом и человеком: верблюд может неделю работать и не пить, а человек — неделю пить и не работать.
- Трагедия: влюбиться в лицо, а жениться на всей девушке.
- Я знал 94-летнего старика, который всю жизнь пил, пьет и сейчас, и при этом здоров, как бык. А его брат капли в рот не брал и умер в два года.
- Жизнь — это мучение. Лучше было бы совсем не родиться. Но это счастье выпадает одному из тысяч.
- Живи так, чтобы знакомым стало скучно, когда ты умрешь.
- Женщине: «Как жаль, что я не встретил вас двадцать кило тому назад».
- Чтобы познакомиться с самой дальней родней, достаточно разбогатеть.
- Успех — это то, чего друзья никогда тебе не простят.
- Совесть — это тот тихий голосок, который шепчет тебе, что кто-то смотрит.
- Духовник — это человек, который, заботясь о нашей загробной жизни, зарабатывает себе на земную.
- Когда что-то попадает тебе в глаз, помни, что это частичка Космоса.
- Эгоист — это тот, кто заботится о себе больше, чем обо мне.
- Верность — это сильный зуд с запретом чесаться.
- Лицо — это то, что выросло вокруг носа.
- Бродяга — человек, которого называли бы туристом, будь у него деньги.
- Мы вынуждены обходиться без множества вещей, о существовании которых наши деды и не подозревали.
- Кто говорит от имени бога, должен сначала предъявить верительные грамоты.
- Жизни срок короткий, давайте тяпнем водки.
- Dura sex, sed sex.
- Красивой женщине: veni — vidi — vicisti (лат. пришел, увидел, ты победила)
- Мужчина очень долго остается под впечатлением, которое произвел на женщину.
- Не будь яйцо яйцеобразно, жизнь курицы была бы безобразна.
- Мечта женщины: иметь узкую ногу, а жить на широкую.
- Не возжелай жены ближнего своего задаром.
- Пессимист говорит, что все женщины распутницы. Оптимист провозглашает, что это не так, но надеется.
- Не грызи запретный плод вставными зубами.
- Женщина должна быть интересной только эротически, точнее, сексуально, все остальные ее достоинства мужчина доделает себе сам.
- У слова «счастье» нет множественного числа, а у слова «несчастье» — есть.
- Блаженны те, кому нечего сказать и они не облекают этот факт в слова.
- Критик похож на автомобиль: чем он хуже, тем больше от него шума.
Источник: www.zelikm.com — «Евреи глазами именитых друзей и недругов»
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
