Эта строчка Пастернака потребовала сегодня сделать ее заголовком. Кончилось правильное праздничное время, пора… Александр Кобринский, наш гость — лицо катастрофически неправильное. Пишет он, и немало (автор 16 книг!), как-то вне времени, совершенно не нынешним стилем, в духе эпической ритмики XVIII — начала XIX века. Время событий, их реальный антураж и значение для человека нормального, обитателя колонок новостей, — поэту совершенно «по барабану». Родился он в начале Великой войны, перебрался на Землю Обетованную в 1987-м, в анкетах-интернетах настойчиво подчеркивает свое еврейство — но творчество его при этом строго вненационально и внебиографично. Точнее, он, как актер древнего театра, с легкостью надевает маски то грека, то христианина, то правоверного иудея, то…
Естественно, в Великом и Могучем, где Александр имел приятность обитать 58 лет, с властями у него случалось недопонимание. Например, такая строфа 70-го года: «Пусть подберет последнее такси, / И, хлопнув дверцей, привезет скорее / Домой, где ждут женатого еврея / Мишпуха, фарш и голос Би-би-си». Он и сейчас предпочитает творить с вызовом, предлагая невидимому собеседнику дуэль. Не зря его злостно вымарывают из русской «Википедии», где он столь же злостно пытается публиковать материалы о малоизвестных (редакции) израильских русскоязычных поэтах.
Только померещилось мне, что ему, потомку «боровшегося с Б-гом» праотца Яакова, на самом деле хочется все снова и снова вызывать на поединок того же партнера. Уж как минимум у барьера — русский язык. Нахальство, между прочим, в искусстве нередкое — художник чувствует себя создателем (своего) мира… И — признак ощущения собственной талантливости.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com
Александр (М)
Кобринский
Я И Г-СПОДЬ
Испытав и самум, и сирокко,
я глаза пустоте подарил,
и не в обуви — босо ходил
по колючкам ее однобоко;
и в пустотах красоты явил
не идей метафизики Локка
и софистики тонкой Востока
иллюзорное кто сотворил —
ослепил перед слезной стеною,
Иордан за которой и Нил
растекались
Большой Пустотою,
и не ведал того я, что жил —
что весь мир за моею спиною
только пепел в огне ворошил!
* * *
Я за курганы уходил.
Из мифов кочевала в мифы
Ковыль и брагу пили скифы —
Сыны оплаканных могил…
Степными красками я жил.
Стога, как выцветшие кипы
Молящихся — над ними грифы —
Скольжение когтей и крыл
На сиво-сизо-белом глянце
Небес, где красным колесом
Садилось солнце и румянцем
Горел угрюмый окоем,
И роща ледяным багрянцем
Сгущала сумрак под окном.
СОКРАТ
Приговоренный не казнен —
он умирает,
Чтобы проникнуть
в тайну ту, что там…
Смерть — это опыт.
Яд он выпил сам,
Не то — заставили бы! —
чуда не бывает
В Афинах солнечных —
мурашки по рукам
Ползут и холод
к сердцу подступает…
Своим согражданам
позор он предвещает
Той стойкостью,
что недоступна нам.
– Друзья, Кебет и Симмий,
скорбь отбросьте —
Стикс омолаживает
старческие кости…
Я вижу свет на выходе
из склепа
Из собственного, —
речь его тиха, —
До встречи! — говорит
и в честь Асклепия
Зарезать жертвенного
просит петуха.
В БЕЗЛИКОМ ПРОСТРАНСТВЕ
Дробили и то здесь, что дальше
дробиться не может;
единица жилья становилась
все меньше и меньше,
уменьшались и комнат размеры,
и личные вещи,
и с малым количеством воздуха
соприкасалась и кожа;
и туманы ползли над убогой
культурой женьшеня —
нити долгих туманов и сплина
тоски непогожей,
и в пространстве безликом
когтисто таилось тревожное,
и на солнце без устали вихрились
ложные пятна и тени.
И когда атмосфера такая уже
превратилась в константу,
и совсем не метафорой берег
накрыли свинцовые волны,
тогда повторились среди
Средиземного моря атланты,
но ветер напрасно вздохнул
Атлантидою новою полный —
непобедимо и чинно в Гайд-парке
гуляли педанты
и внимали блаженно тем же звонам
глухой колокольни!
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
