Виктор Вольский
Секрет притягательности коммунистической идеи
Выступая с речью на Международной конференции по изменению климата, организованной Институтом “Хартленд”, известный телевизионный журналист Джон Стоссел отметил, что работники прессы и ученые в массе своей исповедуют социалистическое мировоззрение и лютой злобой ненавидят капитализм. Стоссел, придерживающийся либертарианских воззрений, печально признал, что не питает никаких надежд на то, что в обозримом будущем положение может измениться. Так было, так есть, так будет!
Как объяснить эту широко распространенную ненависть к капитализму – единственной социально-экономической формации, сулящей обществу подлинный прогресс и реально способной обеспечить массовое благосостояние в сочетании с политической свободой? И почему особенно воинственно настроена против капитализма интеллигенция, которой, казалось бы, сам Бог велел грудью защищать устои капиталистического строя. Ведь интеллигенции должно быть прекрасно известно, что все попытки построения счастливого бесклассового общества на принципах всеобщего равенства всегда и везде заканчивались катастрофическими провалами. Тем не менее именно образованные люди старательно закрывают глаза на уроки реальной жизни и свято веруют в фикцию.
Точно такова же подоплека и очередного интеллектуального поветрия – убеждения в том, что западная цивилизация повинна в глобальном потеплении климата. И эта вера тоже не основана ни на чем, кроме истерической ненависти к капитализму и большому бизнесу, в первую очередь к нефтяным компаниям. И в том и в другом случае срабатывает один и тот же механизм: зависть к чужому богатству, или, словами Фомы Аквинского, “скорбь о благополучии ближних”.
В своей книге “Эгалитарная зависть” Гонсало Фернандес де ла Мора писал: “Люди сравнительно легко признаются в гордыне, алчности, вожделении, гневливости, чревоугодии и лени, некоторые даже хвастаются ими. И лишь в одном из семи смертных грехов никто и никогда не сознается – в зависти. Символом ее должна быть маска”.
Знаменитый английский мыслитель и афорист Сэмюел Джонсон, первые годы своей жизни бившийся в отчаянной нужде посреди лондонской роскоши, настолько боялся поддаться искушению зависти, что усиленно культивировал в себе чувства гордости и милосердия, которые, с его точки зрения, уравновешивали завистливость. Из всех пороков, писал автор первого словаря английского языка, зависть ближе всех подходит к “чистому, незамутненному злу”, ибо цель ее состоит в том, чтобы “низводить ближних без всякой пользы для нас самих”. Американский философ Эмерсон называл зависть “данью, взимаемой с успеха”.
На протяжении веков и тысячелетий зависть висела жерновом на шее общества, тормозя его развитие. Выдающийся немецкий социолог Гельмут Шёк утверждал в своей знаменитой книге “Зависть: теория социального поведения”, что во многих культурах общество, связанное по рукам и ногам завистью, отвергало новаторство и преуспеяние, обрекая себя на стагнацию, лишь бы только не позволить отдельным индивидуумам выделиться из массы.
В примитивном обществе, писал Шёк, “никто не смеет демонстрировать свое благополучие… Новаторство душится в зародыше. Методы ведения сельского хозяйства сохраняются на примитивном уровне, не выходя за рамки установившихся традиций. От этого страдает вся деревня, ибо любое отклонение от привычных норм упирается в запреты, устанавливаемые завистью”.
Гельмут Шёк видит в зависти нечто большее, чем универсальную человеческую эмоцию. Зависть, с его точки зрения, лежит в основе самого социального импульса, образует скрепу людского сообщества, позволяющую его членам с грехом пополам притираться друг к другу. Способность человека завидовать и его страх перед чужой завистью создают силовое поле, которое поддерживает равновесие в обществе. Каждый человек нащупывает золотую середину общественного поведения, непрерывно завидуя другим и в то же время пытаясь разрядить агрессивную энергию, порождаемую у окружающих завистью к нему самому.
Объект зависти реагирует на нее чувством страха и вины, автоматически изменяя свое поведение таким образом, чтобы умилостивить завистников и погасить их агрессивный импульс. Примеров такого рода самоуничижения во избежание чужой зависти можно привести великое множество – от незаслуженных похвал, щедро расточаемых выдающимся спортсменом своим бездарным товарищам по команде, до христианского смирения и свойственного восточным культурам категорического нежелания выделяться из толпы.
В свое время в Японии пробовали в экспериментальном порядке насаждать американскую методику преподавания в школах, но из этой затеи ничего не вышло. Японцы, у которых в крови стремление всемерно тушеваться в коллективе, ни за что не хотели перенимать начатки культуры, построенной на индивидуализме и открытой конкуренции, которая открыто провозглашает: “Пусть побеждает наиболее достойный”. Иного и не могло быть в обществе, где принято постоянно самоуничижаться и растворяться в массе.
Функция зависти, заключает Гельмут Шёк, состоит в том, чтобы регулировать взаимоотношения между людьми. Если зависть контролируется и удерживается в приемлемых рамках, она создает условия для совместных действий и успешного сотрудничества, если нет – она парализует общественную жизнь. Он также считает, что именно зависть является источником объективно беспочвенного чувства вины, которое тяжким грузом давит на психику человечества. Для облегчения этого бремени придумано немало приемов, в частности – козел отпущения, религия и психотерапия.
Шёк доказывает, что за последние полтора столетия западное промышленное общество институционализировало зависть в виде концепции “социальной справедливости” и себе на горе произвело в ранг ее арбитра именно патологического завистника. Социальная политика современного западного либерального государства, понукаемого генералами от зависти, фактически сводится к попыткам умилостивить завистников всевозможными подачками во имя социального мира.
При этом зависть отнюдь не умеряется сознанием того, что у завистников нет никаких шансов подняться по имущественной или социальной лестнице. Наоборот, чем меньше надежды, тем острее зависть. В одном знаменитом социальном исследовании испытуемым предложили на выбор два варианта: (1) вы зарабатываете 50 000 долларов, а другие – 25 000, (2) вы зарабатываете 100 000 долларов, а другие – 200 000. Большинство участников эксперимента без колебаний выбрали меньший заработок – только чтобы другие не зарабатывали больше них.
Акцент, который Шёк делает на положительной роли, играемой завистью в обществе, надо полагать, в немалой степени объясняется сознанием непобедимого могущества этого имманентного свойства человеческой натуры. Ибо хотя зависть и выполняет полезную функцию в качестве рычага социального контроля и сплочения общества, все жизнеспособные культуры сознавали ее деструктивный характер и видели в завистнике угрозу всему обществу и ему самому.
Философ Роберт Несбит отмечает на первый взгляд парадоксальный факт: в обществе, разделенном на четко разграниченные классы, далеко отстоящие друг от друга по материальному и общественному положению, зависть по отношению к вышестоящим носит гораздо менее выраженный характер, чем в тех случаях, когда классовые различия стираются под действием социальных перемен, сопряженных с социальной мобильностью и культурным брожением.
Для того, чтобы низшие классы завидовали вышестоящим, между ними должна быть известная степень близости. Невозможно завидовать чему-то, о чем не имеешь ясного представления, чего никогда не видел вблизи или что признаешь как нечто укорененное в общепринятой религиозной вере, например, в индуизме.
Мыслимо ли, чтобы дворник завидовал Эйнштейну, не зная, кто он такой и с чем его едят? Зато очень легко представить себе физика, снедаемого завистью к великому ученому, ибо он прекрасно знает масштабы достижений Эйнштейна и истинный калибр его личности, но не имеет ни малейшей надежды когда-либо с ним сравняться.
Неудивительно, что богатство стремится воздвигнуть как можно более глухие барьеры между собой и бедностью. Помимо прочих соображений, в такой самосегрегации отчетливо проглядывает инстинктивное стремление выйти из поля зависти, оградить себя от завистливых взглядов и эманаций раскаленной ненависти, неизбежно порождаемой видом чужого благополучия.
Зависть расцветает пышным цветом, когда равенство выдвигается на главное место в шкале ценностей. Если общество пишет на своих знаменах лозунги всеобщего равенства, можно с уверенностью предсказать, что добром это не кончится. Очень скоро выяснится, что поставленная цель – химера, ибо никакое перераспределение богатств, никакие перестановки в социальной иерархии не в состоянии подогонать людей во всех смыслах под один и тот же аршин. Закономерным результатом может быть только вспышка острой зависти и лютой злобы по отношению к “любимцам фортуны” среди людей, которые считают себя обиженными судьбой.
Не нужно быть большим философом, чтобы понять бессмысленность и вредоносность эгалитарной идеи. Еще Салтыков-Щедрин в своей “Истории одного города” едко высмеивал прекраснодушных прогрессистов, носившихся с идеалами всеобщего равенства: “Взгляни на первую лужу – и в ней найдешь гада, который иройством своим всех прочих гадов превосходит и затмевает”. Беда, однако, в том, что поборники идей равенства витают в облаках вместо того, чтобы спуститься на грешную землю и по совету великого сатирика приглядеться хотя бы к тому, что происходит в первой попавшейся луже.
Но ведь принцип равенства положен в основание американской государственности, не так ли? Разве не сказано в ее основополагающем документе – “Декларации независимости”: “Мы считаем самоочевидными истины: что все люди созданы равными…”? Однако дальше поясняется: “…и наделены Творцом определенными неотъемлемыми правами, к числу которых относятся право на жизнь, на свободу и на стремление к счастью…”.
Заметьте: правом не на счастье, а только на стремление к таковому. И ни слова о материальном или социальном равенстве. В числе неотъемлемых прав человека не фигурирует право претендовать на имущество ближнего. Основатели американского государства были люди умные и образованные, воспитанные, к счастью для своей страны, в духе английского трезвого скептицизма. Равенство для них означало лишь равенство перед законом, а не принудительную уравниловку.
Когда равенство становится целью общества, “жертвы” неравенства, сколь бы незначительным, сколь бы иллюзорным оно ни было, проникаются непропорционально острым негодованием, ими овладевает бешеная мания крушить все вокруг. Они жаждут уничтожить имущество и привилегии вышестоящих – зримые проявления неравенства, причинящие им столь острые психологические муки. И они с упоением подхватывают: “Весь мир насилья мы разрушим до основанья…”.
Адепты передовых идей не желают признать или примириться с тем, что неравенство – основополагающий закон природы и общественной организации. Согласно их представлениям, неравенство является результатом каприза фортуны или искусственного процесса, в котором сильные и безжалостные топчут слабых и оттесняют их от общественного пирога. Любое состояние в их глазах имеет либо криминальное происхождение, либо является результатом счастливого случая – выигрышным билетом в лотерее жизни. Вывод из такой теории очевиден: чтобы восстановить справедливость, нужно силой отнять у мерзавцев “неправедные богатства” и вернуть их “законным владельцам”.
Ленин с его гениальной интуицией отлил этот импульс в бронзу лозунга, доступного массам и неотразимого в своей привлекательности для черни: “Грабь награбленное”, обещая, что “кто был ничем, тот станет всем”. В результате его переворота поменялся лишь состав класса господ, а кто был ничем, естественно, ничем и остался, ибо в любой борьбе всегда и везде побеждают сильнейшие и наиболее приспособленные. Но почему бы не позволить слабым, этому пушечному мясу революции, помечтать о том, чтобы разжиться за чужой счет?
Бедные завидуют богатым, бездарные – талантливым, уродливые – красивым, малорослые – высоким, лысые – кудрявым и т. д. Подогнать всех под один аршин заведомо невозможно, в силу чего эгалитарные общества неизбежно скатываются к кровавой тирании. Как иначе обеспечить равенство, если не принуждением по рецепту мифического злодея Прокруста, который всех своих гостей приводил к единому размеру по длине своего ложа: долговязых укорачивал, обрубая им ноги, коротышек – удлинял, вытягивая их на дыбе.
Французский мыслитель Алексис де Токвиль сформулировал четкий принцип действия механизма зависти: “Когда общим правилом построения общества является неравенство, самые вопиющие примеры неравенства никого не волнуют и не привлекают никакого внимания. Когда же все более или менее равны, малейшее отклонение от единого стандарта сразу же бросается в глаза. Вот почему чем меньше неравенства, тем неутоленнее стремление к равенству”, т.е. тем выше накал зависти.
Зависть можно институционализировать, даже возвести в главный принцип национального бытия. Число стран и народов в мире, снедаемых ненавистью к Америке, неуклонно растет. Противники администрации Буша возлагали вину за это на президента – дескать, он своей политикой сеял вражду к Соединенным Штатам. Если так, исправить положение было бы проще простого. Но, увы, подобная точка зрения страдает фатальной близорукостью.
В общем комплексе негативного отношения к Америке в мире, безусловно, фигурируют и презрение к американской массовой культуре, и негодование при виде фонтанов пошлости и безнравственности, хлещущих из Голливуда. Но все же Соединенные Штаты ненавидят в первую очередь не за пресловутый “культурный империализм” (никто никого не неволит смотреть американские фильмы и не заставляет силком ходить в “Макдональдсы”).
Главная причина враждебности по отношению к Америке заключается в том, что она сильна, богата и свободна, ее ненавидят за то, что она существует и процветает. То есть в основе этой ненависти лежит не отталкивание от всего американского и не возмущение по поводу политики Вашингтона, а обыкновенная зависть. И глупо было думать, будто все изменится, как по волшебству, и Третий мир, проливая радостные слезы умиления, прижмет к сердцу Америку и все ей простит, стоит только в Вашингтоне смениться администрации. С приходом к власти Барака Обамы, не устающего каяться от имени своей страны и заискивать перед Третьим миром, рейтинг Америки опустился еще ниже, озлобленность «униженных и оскорбленных» еще более обострилась.
Коммунисты любили говорить, что учение Маркса всесильно, потому что оно верно. Ничего подобного: марксизм живет и здравствует по совершенно другой причине. Говорить о верности этого злокозненного и во многом нелепого учения по меньшей мере глупо: оно с треском провалилось везде, где его пробовали претворять в жизнь. Тем не менее марксизм по-прежнему властвует над умами западной элиты или, во всяком случае, значительной ее части. Все очень просто: всесилие и цепкость этого вредоносного наваждения объясняются тем, что оно стоит на фундаменте одного из самых зловредных свойств человеческой натуры – зависти.
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
