Это произошло в первый год моей адвокатской практики. Я только что окончил юрфак и был, естественно, очень молод. По распределению я попал, как писали в старину, в город N***, в областную коллегию адвокатов. Перед самым отъездом из Москвы я женился на своей школьной подруге Юле, девочке из интеллигентной профессорской семьи. Моя юная жена только что окончила институт иностранных языков имени Мориса Тореза и была таким же, как я сам, взращенным в семейной теплице ребенком.
Но это все, так сказать, экспозиция, а история начинается с того, что меня вызвали к заведующему юридической консультацией, где я работал, и поставили в известность, что завтра я должен ехать в Дальне-Покутино, где районный суд будет слушать уголовное дело некого молодца, ограбившего местный магазин.
– Но позвольте, — попробовал я возразить, — там же есть постоянный адвокат.
– Да, но подсудимых двое, и один валит на другого. Суд решил, что нужен второй адвокат, чтоб не было потом отмены из-за «конфликта интересов». В общем иди домой, собирайся в путь.
И я пошел. По дороге я заглянул в несколько магазинов, пытаясь купить какой-нибудь провиант, но… Те, кто помнят пустые полки провинциальных магазинов в шестидесятых годах прошлого века, вопросов задавать не станут. В общем, все, что мне удалось достать, это зубной порошок «Улыбка» и мыло «Земляничное».
Дома мне предстояло объявить Юле о командировке. Вообще говоря, командировки в тот период не были для меня редкостью. Стажера адвокатская коллегия гоняет по всей области, где только есть «плохие» дела, то есть такие, за которые гонорар не светит, и от которых, понятно, маститые адвокаты отбояриваются всеми способами. В тот момент я уже формально не был стажером, но правила «игры на новенького» все еще распространялись на меня.
Так что большой неожиданностью для Юли моя поездка не могла быть. Проблема для нее была не в том, что я уезжаю, а в том куда я еду: она болезненно воспринимала мои командировки именно в Дальне-Покутино. Хотя прямо она ничего не говорила, я видел это по тому, как она отводит глаза и поджимает губы. Конечно, о причине я догадывался…
То же произошло и на этот раз. Едва я сказал, что завтра еду в Дальне-Покутино, Юля помрачнела и отвернулась.
– Надолго? — спросила она, глядя куда-то в область своего плеча.
– Ну, завтра к середине дня доберусь до места, ознакомлюсь с делом и постараюсь завтра же повидать подзащитного. Послезавтра с утра слушание. Думаю, за один день управятся. Правда, если придется писать кассационную жалобу…
– Понятно. А где ты будешь ночевать?
– Где всегда — там есть какой-то Дом колхозника или что-то в этом роде. Жуткая дыра. С клопами.
Дальне-Покутино — обыкновенное село, которое при очередной административной перекройке сделали районным центром, не позаботившись о том, что ныне зовется солидным словом «инфраструктура». Попросту говоря, ни транспорта, ни гостиницы, ни ресторана, ни поликлиники, ни кинотеатра, ни… так далее. К тому же райцентр располагался в стороне от железной дороги, и попасть туда из N*** можно было только автобусом, который тащился по пыльным раздолбанным проселкам три с лишним часа. Таким путем я добрался до Дальне-Покутина примерно к полудню и тут же поспешил в районный суд,
Местная Фемида обитала в деревенской избе: зал заседаний в горнице, совещательная комната в закутке за печкой, канцелярия и архив в сенях. Во дворе в бывшем сарае помещалась юридическая консультация, состоящая из одного адвоката. Оттуда я и начал все знакомство с делом.
Этим единственным адвокатом села Дальне-Покутино была Женя Лурье, наша сверстница, выпускница Харьковского юридического института. Так же, как и я, она угодила по распределению в энскую областную коллегию адвокатов и после стажировки ее отправили адвокатствовать в это самое Дальне-Покутино. (Мне удалось избежать подобной участи, замечу в скобках, только потому, что я был женат, жена работала в N***, а гуманный советский закон не разрешал разлучать супругов.)
Женя встретила меня на пороге сарая-кабинета:
– А-а, опять тебя прислали…
В голосе ее мне послышалось разочарование.
– А кого бы ты хотела?
Вопрос был бестактный и даже жестокий: ведь я прекрасно понимал, как она тоскует здесь в одиночестве. И вообще, ей двадцать четыре года, а какие здесь мужчины?.. Да и у нас в коллегии преобладали старые и женатые… В этом смысле и нужно было понимать ее ответ:
– Да все равно, кого бы ни прислали. Значит, ты будешь защищать Сбитнева? Тогда поспеши в канцелярию, а то Нинка сейчас уйдет на обед, и кто ее знает, может, сегодня и не вернется.
Я застал Нинку в последнюю минуту, она уже закрывала свой офис в сенях. Недовольная, что задерживаю ее всякими пустяками, ворча и чертыхаясь, она выдала мне под расписку уголовное дело.
– Нина, ты сегодня вернешься?
– Не знаю, — буркнула она, запирая дверь на висячий замок. — Делов невпроворот.
Имелись в виду, разумеется, домашние дела, а не судебные.
Дело выглядело довольно нелепо, во всяком случае, на первый взгляд. Мой подзащитный, городской парень по имени Виталий Сбитнев — уголовник-рецидивист по кличке Чума, имеющий к 27 годам три судимости, — решил ограбить магазин в Дальне-Покутино. «Для сбора необходимой информации, — говорилось в обвинительном заключении, — Сбитнев создал преступную организацию», — то есть подыскал себе помощника из местных жителей. Им оказался 17-летний школьник Вася Хохлаткин. И вот в ночь с седьмого на восьмое мая, повествует далее обвинительное заключение, «банда Сбитнева — Хохлаткина, вооруженная плотницким молотком и охотничьим ножом», взломала двери магазина и похитила оттуда моток веревки, керосиновую лампу и спички. При этом Сбитнев зверски избил Хохлаткина, последний пришел домой окровавленный и все рассказал родителям.
Странная история. Зачем такой опытный вор, как Чума, полезет грабить жалкую сельскую лавочку, да еще свяжется с деревенским мальчишкой? Что-то здесь не досказано…
Прихватив уголовное дело (Нинка так и не появилась), я вышел из сеней во двор. Посреди просторного двора, на пороге своего кабинета-сарая сидела, расставив голые колени, Женя и кормила хлебными крошками рыжую курицу. Увидев меня, она натянула юбку на колени и подвинулась, освобождая место рядом с собой.
– Ну что? Как понравился детективный роман? — она продолжала бросать крошки.
– Ничего не могу понять. «Вооруженная банда» похищает веревку и керосиновую лампу… Бред какой-то!
– Если бы это, по крайней мере, была лампа Алладина, — Женя засмеялась и повернулась ко мне. — Ты обратил внимание на дату, когда это произошло? В ночь на восьмое мая. Верно? А чем замечателен этот день? Ага, не знаешь. Это единственный день в году, когда в нашей лавочке продают водку — к празднику Победы. Разрешено райкомом. В течение этого святого дня сельпо продает тысячу двести литров водки, примерно по два литра на каждый двор. Никто не работает — все в очереди. А вечером и на следующий день все пьют. Хватает примерно на сутки, утром десятого мая похмеляются уже одеколоном.
– Почему же тогда он водку не взял?
Женя усмехнулась и легко поднялась на ноги:
– Ее там не было, водки этой. Не привезли. Хохлаткин дал неверную информацию.
– Я вот чего не понимаю. Если бы водка там оказалась, что бы он сделал? Ты говоришь, тысяча двести литров. Ведь это две тысячи четыреста бутылок…
– По двадцать бутылок в ящике — сто двадцать ящиков. Немалый груз, это сразу приходит в голову.
– Вот именно. Почему же следствие…
Женя сделала предостерегающий жест:
– Не здесь. Давай зайдем внутрь.
Мы зашли в сарайчик, на дверях которого красовалась самодельная надпись: «Юридическая консультация». Земляной пол, скамейка, сколоченный из досок стол, два табурета. Вместе с нами в помещение проскользнула и рыжая курица.
– Ты что, откармливаешь ее на праздник?
– Как можно?! — всплеснула руками Женя. — Это Глаша, моя единственная подруга. — Она понизила голос, хотя кроме Глаши, нас никто слышать не мог. — Так вот, насчет следствия и прочего. Ты должен знать, что Вася Хохлаткин — сын второго секретаря райкома Фрола Хохлаткина. Так что следствие… оно не заинтересовано, чтобы узнать слишком много. Я думаю, у Васи был какой-то напарник с подводой, но я Васин защитник, и не моя задача его разоблачать, понимаешь? А когда Сбитнева спрашивают, что он собирался делать с водкой, тот отмахивается: «Чего-нибудь бы придумал». Так он и расскажет…
Она сидела на табурете, выпрямив спину, темные волнистые волосы сбегали на загорелые плечи. В глазах ее светилась насмешка, когда она сказала:
– Я могу пригласить тебя на обед. У меня гороховый суп и картофельные котлеты. Хочешь? Я тут рядом живу.
В ответ я пролепетал что-то нечленораздельное, что, мол, спасибо, у меня есть с собой консервы… и я должен дело изучать… и спать лечь пораньше…
Она заметила мое смущение:
– Ладно, ладно, я понимаю. Жены боишься. Ей ведь тут же донесут, что ты ко мне домой заходил…
Мы оба замолчали.
– Пойду, пожалуй. А то и в клоповнике места не будет.
Женя вздохнула и все с той же иронической улыбкой сказала:
– Знаешь, когда я уезжала сюда из Харькова, мама очень плакала. Я говорю: «Ты что? Я же не на войну» — у меня папа погиб на фронте в сорок третьем. А она: «Я знаю, ты там за русского замуж выйдешь». Наивный человек. Я бы с удовольствием, да где его взять?..
Я попрощался и пошел к выходу. Возле дверей Глаша взглянула на меня одним глазом и обронила презрительное «ко-ко».
Судья Мурзаева известна была резкостью и жестким характером. Когда я попросил свидания с подзащитным, она стала на меня орать:
– Где ты вчера был? Не мог на день раньше приехать? Что же я теперь, слушание должна откладывать? На десять часов назначено, а сейчас уже половина десятого. Ты мне процесс срываешь!
Но не дать свидание она не могла: это был бы верный повод для кассационной жалобы. В конце концов, накричавшись досыта, она сказала:
– Ладно, даю тебе свидание, но помни: в одиннадцать часов заседание должно начаться, кровь из носу…
Моя встреча с подзащитным состоялась в КПЗ районного отделения милиции, которое размещалось, как и все учреждения, в деревенской избе. От остального помещения комната отделялась прочной железной решеткой. Сбитнев полулежал на полу посреди клетки. Его светлые волосы были всклокочены и засорены соломой, синие глаза выражали сонливое безразличие. Под майкой видны были широкие плечи и сплошь покрытые татуировкой руки. Крепкий, ладный, красивый, следует признать.
Я представился и сел на единственный табурет. Он не шевельнулся, не изменил позы, только переспросил:
– Владимир Израйлевич, говоришь? Еврей, значит. Ну, ладно, ништяк, среди евреев тоже правильные ребята попадаются. У меня был кирюха, Лева по кличке Вахлах. Классный мужик. Мы такие дела с ним проворачивали… Жалко, его зарезали суки на зоне.
О своем судебном деле он говорил крайне неохотно.
– Меня подставили, понимаешь? Я влип в это дело обманом. Тут начальство сводит счеты между собой, а я вроде пешки оказался. Говорят, прокурор хочет подсидеть Хохлаткина-отца. Мне этого Васю, дурачка деревенского навязали, а он обманул. И не он — он сам ничего не знал, а так его научили… Да чего ты, в натуре, будешь голову себе забивать? Меньше знаешь — крепче спишь. Так ведь?
Я пытался возражать:
– Поймите простую вещь: чтобы успешно осуществлять вашу защиту, я должен как можно полнее знать все обстоятельства дела, все эти взаимоотношения в среде районных начальников…
– Брось ты, Израйлевич. Чего ты стараешься? Если из-за башлей, то никто тебе ни хрена не заплатит, у меня родственников нет. Учти, на зоне я работать не буду, так что по исполнительному листу отчислять тебе не с чего. А мне чего они сделают? Ну, посóдят на четыре года, значит, выйду через два. Ведь мне в тюрьме, что у тещи на блинах. А вот если начну в их дела лезть, добиваться, кто водку свистнул, то тогда они меня достанут, где захотят, — до зоны не дотяну… Ты, в натуре, лучше бы здешней адвокатшей занялся. Я видел ее — классная телка!..
Так же он вел себя и на судебном заседании. С самого начала он попросил карандаш и бумагу, на это он имел право, и судья разрешила. Ради такого события, как судебное заседание, Сбитнев пригладил волосы и надел рубаху — синюю, под цвет глаз. Он сидел с безразличным видом, односложно отвечал на вопросы, что-то царапал карандашом и поглядывал на Женю Лурье. А она старалась изо всех сил. Линия защиты была простой: подсудимый Вася Хохлаткин — хороший мальчик, школьник, ни в чем плохом ранее не замеченный, был сбит с толку опытным уголовником-рецидивистом, который втянул Васю в преступное дело почти что против его воли. А потом еще и избил. И получается, что он скорее жертва, чем преступник. А Сбитнев посматривал на нее и улыбался своей сонной улыбкой, даже не пытаясь возражать.
В том же духе высказывались и свидетели: милиционер, Васина учительница, Васина мама. Васин папа, второй секретарь райкома, тоже был вызван свидетелем, но в суд не явился ввиду неожиданной командировки. Все они дружно показали, что вот приехал уголовник, чтобы украсть их водку, и бедного Васю чуть ли не силой заставил помогать ему в этом гнусном деле.
Мама Хохлаткина производила впечатление женщины ограниченной и забитой. Она явно боялась как-нибудь невзначай нарушить инструкции мужа и потому говорила сбивчиво и путано. И вдруг в ее показаниях мелькнула странная фраза насчет того, что водку-де намеренно не доставили, но говорили всем, что доставили. Значит, кто-то хотел спровоцировать кражу? Я уцепился за эти слова и стал расспрашивать Хохлаткину, но судья сняла мои вопросы как не относящиеся к делу.
В два часа был объявлен перерыв на обед. В столовке при райсовете в меню значился «суп перловый на м/бульоне» и «рыбные консервы в томате с карт./пюре». И то и другое было несъедобно. В полном расстройстве, злой и голодный, я сидел на крылечке райсовета, как вдруг появилась Нинка и шепотом сказала, что Сбитнев хочет меня видеть.
Владимир МАТЛИН
Окончание следует
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
