Актер, режиссер, литератор и, конечно же, странник. Востребованность – дай Б-г каждому. Смехов – что тот Фигаро, за последние 15 лет исколесил полмира. Америка, Голландия, Чехия, Израиль – за ним не угонишься. Путешествует, преподает, ставит спектакли, пишет книги. А нашелся – в маленьком университетском городке штата Вермонт, куда вот уже седьмой год его супругу, известного театрального критика Галину Аксенову, приглашают вести курс истории русского кино.
– Вениамин Борисович, когда ж вам надоест мотаться по миру?
– Во-первых, мы, актеры, народ кочевой. Во-вторых, выше всего в искусстве – музыка. А музыканты, на которых надо равняться, – это люди, которые сегодня здесь, а завтра там, независимо от возраста. На моих глазах Юрий Темирканов заканчивал концерт в Балтиморе, через два дня он дирижировал в Кельне, а еще через неделю мы с ним встретились в Питере. Такие поездки освежают голову и мешают соблазнам говорить глупости обо всем на свете, в том числе – на тему маниакально-депрессивного патриотизма.
– Но помните фильм «Белое солнце пустыни»? Абдулла говорил: «Хороший дом, хорошая жена – что еще нужно, чтобы встретить старость?»
– У меня – где мы с женой, там и дом. А насчет преклонного возраста я вам процитирую любимого артиста. Когда-то в Киеве Зиновий Гердт на мой вопрос (вопрос молодого шофера – я только что приобрел машину): «Зиновий Ефимович, а что вам дает как водителю такой огромный опыт?» – как он умел, без паузы, ответил: «Чувство всевозрастающей безнадежности». Вот каким умным намеком я ответил на ваш вопрос. Уже шестой год я пишу книжку «Жизнь в гостях». Название, которое отражает мое принципиальное отношение к собственности вообще, а к недвижимости особенно.
– Михаил Козаков, вернувшись в Россию, сказал: «Не Израиль мне не понравился, я в Израиле себе не понравился». Вы собой там довольны? В смысле – не здесь.
– Я практически везде собой не очень доволен. Я ставлю, может быть, для себя слишком большие задачи. Но для меня примеры важнее, чем я сам. А примеры мои – это Юрий Визбор, Владимир Высоцкий, Николай Эрдман, Петр Фоменко. Это примеры жизни, которые помогают не придавать себе особого значения, но знать себе цену. Я не умел учиться никогда, не любил сидеть за партой. Но жизнь за это мне отомстила – я стал получать удовольствие от жизни как от Школы. Учеба для меня – это и зрители, и актеры, с которыми я работал в Америке, в Германии, в Чехии, и больше всего, конечно, дома, на русском языке. Потому что, к сожалению, иностранными языками я почти не владею…
– Вот это новость. Я просто уверен был, что разговариваю с полиглотом.
– Спешу вам признаться: я очень ленивый человек. Это, в общем-то, удивление и печаль моей Гали. Печаль, которую я с ней разделяю. Но что делать – я не очень способен к языкам. Хотя, наверное, это вранье. И оправдание лени.
– Тем более. Вы – актер, режиссер, писатель. Можно сказать, работаете языком. А ваш язык – русский. Неужели никакого дискомфорта?
– Постоянно есть дискомфорт, и постоянно есть радость от того, что я что-то могу преодолеть. В себе и в окружающих. Само увлечение прошибает языковый барьер. Я могу по-английски что-то объяснить, но при этом я еще и показываю, как ученик вахтанговской школы. В Германии я ставил потрясающую оперу «Фальстаф» Верди, главный герой у меня был всемирно известный баритон Марио Ди Марко. Именно потому, что впервые имел дело с абсолютно неукротимым талантом, который в жизни – просто дрянь, гадюка, – на нервной почве я сломал ногу и скакал семь недель по сцене как кузнечик своего счастья. Но ведь доскакал! Поэтому хорошо везде, куда тебя зовут работать. Лучше всего – ненадолго. Потому что уже через два месяца, где бы я ни находился, меня опять влечет охота к перемене мест.
– Вам там есть с кем дружить?
– Я, видно, нетипичный человек, Дима. Вот вы меня спрашиваете, а передо мной две телефонные книжки: одна наша, российского пространства, перезаполненная, а другая западная. Надо мной часто смеются, что приятелей я называю друзьями. То есть друзья для меня – те, кому хочется звонить. Я вообще телефонный звонарь.
– Говорят, с возрастом дружить все сложнее…
– Не знаю, не заметил. Наверное, мне выгодно быть доверчивым – для скорости и интересности жизни доверять хорошему. Если пользоваться любимыми цитатами: «Давайте восклицать, друг другом восхищаться, высокопарных слов не надо опасаться…». Это для меня не просто слова, это слова одного из самых мудрых и грустных людей в моей жизни – Булата Шалвовича Окуджавы. Если он так говорит, то мне с моим экстравертным характером просто стыдно не повторять за ним.
– А убить человека могли бы?
– Нет. Я довольно сильный физически, но у меня никогда не было охоты применять силу. Да и незачем. Помню, был какой-то вахтер на Таганке, кагэбэшник, который не пропустил вашего коллегу. До выхода на сцену у меня оставалось секунды полторы. Так я в эти полторы секунды, уставившись в этого бывшего репрессанта, такое сказал, что этот железный человек вдруг заплакал. Но данный случай скорее исключение. Очень часто это были люди, которые…
– Говорят, очень важно наблюдать за тем, как растут дети, внуки. В этом плане ничего в жизни не упустили?
– Мне кажется, в течение первых сорока лет своей жизни я растратил все свое эмоциональное имущество на других людей. Я сгорал от долженствования, от ответственности, я прожил огромную часть жизни как донор-общественник. Это в основном касалось Театра на Таганке и персонально Любимова, у которого, к счастью, абсолютно отсутствует чувство благодарности к актерскому составу. Поэтому он так много успел сделать для культуры больной страны. Это двойственность жизни, Дима. Последние 15 лет для меня – это время переучебы всему, чему переучивается вся мыслящая Россия. То есть работать на себя, отвечать за себя, без иждивенчества. Как у Пастернака: «С кем протекли его боренья? С самим собой, с самим собой». Я должен только сам себе, я больше никому не должен: ни партии, ни правительству, ни звонким химерам, ни родным – никому.
– Почему спросил: в одном интервью вы сказали: «Дочери считают, что я у них отнял семейный очаг…».
– Они так считают, я считаю по-своему, но кому какое дело до чужих семейных очагов? Красиво было бы, если разошедшиеся семьи относились бы друг к другу с уважением и в своих интервью говорили только комплименты. Но у нас на сотню счастливых семей приходятся тысячи несчастных. У меня было очень много хорошего в первой семье. Но главное, что там росли мои дети. Для меня это был самый интересный театр в жизни. А то, что развело меня с семьей, случилось гораздо раньше, чем я встретил мою Галю, с которой мы вместе уже 26 лет и за это время почему-то ни разу не поссорились.
– Но вы можете назвать себя подкаблучником?
– Да, конечно. И в первом, и во втором случае. Вот только каблуки бывают разного фасона.
– Еще к дружбе. Вы можете назвать своим другом Высоцкого?
– Нет, конечно. Помню, вышла его первая пластинка, мы ездили ее забирать на улицу Герцена, и он подписал мне диск именно таким возвышенным слогом. И все равно не осмелюсь. Кроме того, знаю, кто были его настоящие друзья: Вадим Туманов, Слава Говорухин, Сева Абдулов. Был момент, когда он назвал своим другом Золотухина. Потом наоборот – зачислил его в недруги. Ну и по отношению ко мне было и так, и эдак. Нас очень многое связывало в первые годы. Потом стало сложнее. Особенно в период постановки «Гамлета». Отношения всей семьи: и Высоцкого, и Демидовой, и меня – то есть Гамлета, Гертруды и Клавдия, – соответствовали тому, что написал Шекспир. Было время, когда он плохо ко мне относился и говорил в шутку и всерьез то, что меня могло задеть. И я позволял себе такие нападки. Была нормальная жизнь в «ненормальном» театре, и это была жизнь товарищей по работе.
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
