Все последние недели Саймон Блюм жил в ужасном напряжении. Заседания, совещания, встречи и конференции следовали с повышенной интенсивностью, он уходил из дома рано утром и возвращался чаще всего около полуночи. Хелен не ложилась спать, дожидалась его, и пока он выпивал на кухне обязательный перед сном стакан теплого молока, чистил зубы (то есть помещал свою вставную челюсть в контейнер с очищающей таблеткой) и раздевался, она возбужденно говорила, что такая работа ему больше не под силу, пора на покой, пусть другие, кто помоложе, придут на его место.
– Посмотри на себя, — говорила Хелен, подавая ему пижаму, — на кого ты похож? Тебе уже, слава Б-гу, скоро семьдесят. Люди в этом возрасте живут спокойно во Флориде. В крайнем случае, в Калифорнии.
Саймон знал наизусть все ее причитания и ничего не отвечал. Она ведь тоже знала, что уйти сейчас, в это страшное время, когда буквально, без преувеличения, жизнь миллионов людей оказалась в одном шаге от смерти, было бы дезертирством, поступить так Саймон не имел морального права.
Но рассказывал ей Саймон не все. То есть почти все, за исключением самого главного, что на внутреннем языке еврейских организаций получило название «распределение».
Саймон отвечал на брюзжание жены ничего не значащими фразами: «Да-да, я обдумываю это» — или старался перевести разговор на другую тему: «Рейчел звонила? Как Джошуа?» Он ложился в постель, отворачивался к стенке и притворялся спящим. Но уснуть он не мог: перед глазами его стояли жуткие сцены последнего распределения…
…Их привозили из аэропорта Кеннеди в желтых школьных автобусах, примерно сто — сто тридцать человек в каждой партии. Возраст разный — от двух лет до тринадцати.
Распределение начиналось с того, что среди детей отбирали раненых. Тяжело раненых среди них не было, вернее, не должно было быть, поскольку они не перенесли бы дорогу. Но понятие «тяжелое ранение» все время менялось. Потеря (ампутация) конечностей, например, тяжелым ранением больше не считалась, примерно неделю назад перестали считать… Раненых сразу же направляли в госпиталь, и тут разыгрывались душераздирающие сцены. Сами-то больные, как правило, не сопротивлялись, но вот если у них в той же партии были братья и сестры, особенно старшие, то начинался крик. Ведь расставаясь, мама сто раз повторила: «Не оставляй ни на минуту Лилечку», и теперь он, старший брат, ответственный за младшую, кричал и брыкался, цепляясь обеими руками за полуживое тельце сестры, не отдавая ее никому, и оторвать его от сестры силой можно было только с ее кровавыми бинтами… В таких случаях Саймон настаивал, чтобы детей не разлучали и везли в больницу вместе.
Распределение по детским домам (собственно говоря, это были наскоро созданные временные пристанища), тоже проходило нелегко. Дома несчастные матери, усаживая ребенка в автобус, старались успокоить его, а ребенок цеплялся за маму, не хотел уезжать. И тогда отчаявшаяся женщина, понимая, что обнимает ребенка, скорей всего, последний раз в жизни, говорила, что тоже полетит в Америку, очень скоро, прямо сейчас, и они там встретятся — что угодно, лишь бы успокоить и заставить сесть в автобус… И вот сейчас, оказавшись уже в Америке, ребенок вспоминал мамино обещание и отказывался ехать куда бы то ни было без матери. «Эйфо има? Эйфо има шели?» — «Где моя мама?»
После этих распределений Саймон весь день ходил больной, а надо было еще столько сделать, побывать на стольких совещаниях… А самое главное, не опоздать на инструктаж, который проводил Дейв Полски, председатель федерации, в десять тридцать.
Совещание проходило в малом зале главной квартиры, причем Дейв Полски появлялся на экране телевизора и неизвестно было, где он находится — в Израиле, в Омане или на соседней улице здесь в Нью-Йорке. Начинал он обычно с обзора военного положения, это имело прямое отношение к проблемам беженцев. Пока наступление шло с севера, детей из Тель-Авива вывозили южным путем, через Беэр-Шеву и далее на восток. Но неделю назад началось наступление с юга, из Газы, дорога на Беэр-Шеву оказалась перерезанной. Попытка Красного Креста договориться с военным командованием Египта потерпела неудачу.
– К счастью, — сказал Полски, — правительства некоторых нейтральных мусульманских стран с сочувствием отнеслись к гуманитарной проблеме и взяли на себя доставку беженцев в аэропорт, коль скоро они будут вывезены из района военных действий. Таким образом, вопрос на сегодня заключается в том, чтобы вывезти детей из города куда-то в безопасное место. Кто это сможет сделать, пока неизвестно, переговоры ведутся с бедуинскими племенами, которые запросили огромные деньги. Но проблема не в деньгах, деньги мы соберем, проблема в том, насколько реальны возможности этих бедуинов. Между тем, с началом южного наступления обстрел Тель-Авива ракетным огнем усилился, жертвы каждого налета исчисляются сотнями. То же можно сказать и о ситуации в Иерусалиме. Осада продолжается, и все попытки организовать «коридоры» для вывоза детей пока результата не дали.
«Если у Дейва не получается, ни у кого не получится», — уныло подумал Саймон. Все знали, что Полски широко известен в мусульманском мире, и к нему там относятся хорошо… ну, сравнительно хорошо — насколько хорошо могут относиться к еврею в мусульманских странах. Он ведь был первым из руководителей еврейской общины, публично заявившим в статье в «Нью-Йорк Таймс», что создание Израиля было ошибкой, а существование его противозаконно. Конечно, подобные голоса раздавались и раньше, но чтоб такое сказал один из официальных руководителей еврейской общины — это было впервые. Имя Дейва замелькало на страницах всех газет во всем мире, его приглашали чуть ли не на все международные конференции по мирному урегулированию ближневосточной проблемы, а в канун нынешней войны журналисты из мусульманских стран брали у него интервью ежедневно. Хотя к этому времени точка зрения, высказанная ранее Дейвом Полски, была уже отнюдь не уникальной, а можно сказать, преобладающей, по крайней мере в Нью-Йорке, в среде либеральных евреев.
Когда энергичное лицо Дейва в очках а ля Киссинджер исчезло с экрана, на председательском месте появилась Джуди Винер, глава комитета по спасению беженцев. Саймон Блюм числился ее заместителем.
Ее новости тоже были невеселыми, хотя она изо всех сил старалась придать оптимизм своему тону. В общем, места во всех детских домах и временных пристанищах заполнены, больше нет ничего. Городские власти пожертвовали старое школьное здание, но его нужно переоборудовать и обустроить, а пока что некуда девать тех детей, которые вот-вот прилетят в Америку. Ближайшие города — Филадельфия, Бостон, Балтимор — тоже жалуются, что заполнили все места. Есть план наладить чартерные рейсы в дальние города, вплоть до Лос-Анджелеса. Но это скорее проект на будущее… если, конечно, вывоз беженцев продолжится… А пока что куда девать детей, которые прибудут на следующей неделе? Она, Джуди Винер, предлагает в качестве временной меры расселить детей в семьях частных граждан. Да, именно так — обратиться к евреям Нью-Йорка с призывом, кто может взять на несколько недель израильского ребенка. Должны ведь найтись добрые души.
Идея Джуди возражений не вызвала, тем более что ничего другого никто из участников совещания не предложил. Тут же создали рабочую группу, которая должна была начать кампанию по устройству детей, иначе говоря, обзванивать знакомых и незнакомых по спискам синагог, просить их взять в свою семью на время израильского ребенка.
В рабочую группу назначили восемь человек, возглавил группу по поручению начальницы Саймон Блюм. К работе приступили немедленно. Саймон по спискам отбирал возможных кандидатов, руководствуясь в основном размерами пожертвований того или иного кандидата в благотворительные фонды, а остальные сотрудники тут же звонили по телефонам, подчеркнутым Саймоном синим карандашом.
Джуди Винер рассчитала правильно: многие соглашались принять к себе под крышу израильских детей. Более того, слух о том, что еврейская федерация проводит такую кампанию, моментально распространился по городу, и у Блюма и его сотрудников стали раздаваться звонки от желающих приютить ребенка. Один такой звонок вызвал замешательство. Звонила некая миссис Стивенсон. «Я не еврейка, — уведомила миссис Стивенсон, — но я хотела бы помочь Израилю. Могу я взять на время ребенка? Больной ребенок меня не испугает, у меня есть опыт».
Сотрудница, принявшая звонок от миссис Стивенсон, пришла согласовывать к Блюму, но тот побоялся принять столь рискованное решение и пошел за санкцией к Джуди Винер. И тут Саймон впервые за много лет совместной работы увидел Джуди растерянной.
– С одной стороны, конечно, нехорошо ей отказывать только потому, что она христианка, — рассуждала Джуди вслух. — Но мы ведь не знаем, кто она такая. Про остальных мы все же можем справиться в синагоге, а здесь как быть? Представь себе: она возьмет и окрестит ребенка. В каком положении мы с тобой окажемся? Ведь спросят с нас…
Она задумалась, посмотрела в окно, словно ища ответ на кирпичной стене соседнего здания.
– Знаешь что, поговори с ней как-нибудь повежливей, скажи, что мы ее будем иметь в виду, но в ближайшее время новых партий беженцев не будет. А там, глядишь, и рассосется… Пожалуйста, сделай так.
Саймон кивнул головой и вернулся на свое место — к спискам и телефонным звонкам. В разгар работы на цыпочках вошла секретарша отдела и сказала Саймону шепотом, что звонила жена и просила позвонить домой как можно скорее.
«Что там еще?» — ворчал Саймон, набирая номер телефона. Он считал, что Хелен иногда склонна к панике без достаточных к тому причин.
– Ну что у тебя? У меня здесь важная работа, — сказал он недовольным голосом, когда она отозвалась.
– Рейчел звонила… Джошуа… — сказала Хелен прерывающимся голосом, и Саймон почувствовал, как сердце затрепетало и опустилось куда-то в желудок.
…Когда Рейчал двадцать с лишним лет назад родила мальчика, Саймон был в расцвете лет, можно сказать, молодой дедушка. Всепоглощающая любовь к внуку возникла почти что сразу, когда тот был еще ослепительно рыжим малышом с озорными желтыми глазами и неспокойным характером. Саймон мог подолгу играть с ним, выполняя его не всегда такие уж невинные прихоти — например, бегать по двору на четвереньках, изображая иноходца, или служить живой движущейся мишенью для стрельбы из духового ружья.
– Интересное дело, — пожимала плечами Хелен, — со своей дочкой он не мог посидеть и пяти минут, а здесь…
Саймон и сам сознавал это. «Почему люди имеют детей, когда они молодые и не в состоянии ценить всей радости, которую дают дети? — часто думал Саймон. — Ведь только теперь, когда перевалило за пятьдесят, начинаешь понимать, что лучше этого нет ничего на свете… Это и есть нахес».
Джошуа между тем быстро подрастал. Его отдали в частную еврейскую школу, учился он не очень хорошо, не проявил особого интереса и к иудаизму, зато отличался в спорте. Рейчел, его мать, развелась с его отцом довольно рано, так что на бейсбольные матчи и тренировки его возил дедушка. В университет Джошуа поступил в Бостоне, в известный Брендайс — идеальное место для еврейских детей, не проявляющих никаких особых талантов. Тем не менее в прошлом году Джошуа окончил филологическое отделение и получил степень магистра в области английской литературы…
– Что с ним? — хрипло выдохнул Саймон.
– Да ничего, не пугайся, он жив-здоров, но ты должен с ним серьезно поговорить. Я не хочу по телефону рассказывать, но он такое тут затевает… Приезжай к Рейчел, как только сможешь! — и она заплакала.
«Типичная Хелен, — подумал Саймон с досадой. — Сказать не можешь, так зачем звонишь?» Остаток рабочего дня он провел в нервном напряжении. Он путал имена и номера телефонов, гадая на все лады, что могло там случиться с Джошуа.
Владимир МАТЛИН
Окончание следует
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
