Продолжение. Начало в №1083
Знать не хотел Прокопий о своем сыне, предавшем Родину и социалистический строй. Однажды пришло письмо из Израиля — порвал, не распечатав конверта, и жене строго запретил общаться с бывшим сыном. И теперь, сидя один в пустой квартире, ни минуты не жалел о своем поступке, а только думал-гадал, как он там, на чужбине. Несладко, поди, приходится… Сам виноват!
И вот однажды часов в шесть вечера, когда Прокопий Васильевич, как обычно, сидел в одиночестве за обеденным столом и раскладывал пасьянс (еще одна привычка), в дверь позвонили. Кто бы это мог быть? Пока Прокопий шел от столовой до входной двери, он перебрал в уме все возможные варианты. Может, кто-то из старых сослуживцев вспомнил? Вряд ли, ведь почти никого не осталось: кто помер, кто сидит дома больной, кто уехал, кто потерялся из виду. Нарочный по поводу собрания «афганцев» или какого митинга? Но те ходят по утрам. Сосед какой-нибудь спичек или луковицу одолжить? Это возможно.
Но за дверями стоял человек, не похожий ни на одного соседа и вообще ни на кого, виденного до сих пор в этой жизни. Он был довольно высок, с длинной бородой, в черном пальто и черной шляпе; по бокам головы, возле ушей, Прокопий разглядел у него самые настоящие косички, какие заплетают маленькие девочки на затылке. От удивления не в силах произнести ни слова, Прокопий молча смотрел на странного пришельца, а тот спросил:
– Могу я видеть господина Прокопия Садикова?
Говорил он с заметным акцентом. Прокопий Васильевич сделал жест, приглашая незнакомца поскорее войти в квартиру. Не хватало еще, чтобы соседи увидели, какая подозрительная публика ходит к нему.
– Ну, я Прокопий Садиков. В чем дело? — проговорил он хриплым голосом, когда тот вошел в прихожую и прикрыл за собой дверь. Прокопий разглядел, что, несмотря на лохматую бороду, незнакомец очень молод.
– Вот ты какой! — радостно вскричал бородач. — Я твой внук Авраам Садиков. Зови меня просто Абраша. — С этими словами он сгреб Прокопия в объятия.
– Постой, да подожди! — Прокопий старался освободиться от родственных лобызаний. — Как это внук? Откуда?
– Из Израиля, я по делу в Москве. На несколько месяцев.
До Прокопия постепенно начало что-то доходить.
– Так ты Владимира сын, что ли?
– Ну да, Владимир и Лена Садиковы — мои родители. Папа мне сказал, чтобы я зашел к тебе. Вот смотри!
Он полез в карман, извлек оттуда что-то вроде кожаного альбомчика, раскрыл его и сунул Прокопию Васильевичу под нос.
– Видишь? Мама и папа. А это папа в армии. А это мы трое летом в Испании, я еще маленький. А это моя сестра Лия. А это…
Прокопий взял альбом в свои руки, поднес его под самый абажур. Руки слегка дрожали. Сквозь очки он разглядел фотографии: Володька, никакого сомнения. Улыбается, доволен. А это Лена, наверное, только почему-то с темными волосами. А вот снова Володька — в военной форме, с автоматом на груди.
– Он что — военный, Володька?
– Нет, папа инженер в одной компании. В армии служит, когда призывают — как все. Я тоже в будущем году в армию идти должен. А папа сейчас уже в… как это по-русски? Милуим — это старые люди, они в запасе.
Володька — старый?.. Да, летит время. А автомат-то — калашников!
Израильская армия… Садиков много читал и слышал о ней. Специальный курс лекций в свое время прослушал о Войне Судного дня. В общем, генералы из академии давали понять, что на сегодня это лучшая армия в мире — по боевому опыту. И странное дело: уважение к израильской армии никак не влияло на пренебрежение генералов из академии и лично подполковника Садикова к евреям, ко всяким Абрамчикам и Изикам. Почему-то в генеральские головы не приходило, что из этих самых Абрамчиков и состоит израильская армия…
– Ишь, Володька-то, отец твой, какой бравый… Да ты раздевайся, чего стоишь? Пальто снимай, шляпу. Где твои вещи?
– В гостинице. Меня в гостинице поселили.
Авраам снял пальто, под которым оказался черный пиджак и белая рубашка без галстука. Под шляпой была маленькая расшитая серебром шапочка, ее он не снял.
– Садись, давай знакомиться, раз уж родственники…
Конечно, думал Прокопий, Володька совершил непростительный поступок, можно сказать, преступление, но сын-то его в этом не виноват. «Дети за родителей не отвечают», — вспомнил он афоризм своей партийной молодости.
– Папа ранен был года два назад, — сообщил Авраам, усаживаясь за стол. — В Шхеме, когда улицы патрулировали, в него гранату бросили. Слава Б-гу, остался жив. Но после лечения его — в милуим.
Прокопий вглядывался в лицо своего внука. Пожалуй, на Володьку похож: светловолосый, глаза серые, нос короткий, с набалдашником. Смотри, рязанская порода себя показывает…
– С угощением у меня не густо. Вот супу могу предложить, котлеток пожарим.
– Нет-нет, дедушка. Я кушать не буду, я сыт, — поспешно сказал парень.
– Неправильно получается. Надо для знакомства выпить и закусить — у нас так положено.
– Выпить? Ты имеешь в виду водку? Это можно, водка всегда кошер.
Забыв про солидность, полковник вскочил со стула и поспешил к холодильнику. Надо же, собутыльник, да какой…
– У меня тут на всякий случай… — он хитро подмигнул внуку.
Запинка получилась с посудой.
– Дедушка, а у тебя бумажный стаканчик не найдется?
– Зачем это? А из стеклянного чем плохо?
Авраам смутился:
– У тебя посуда не кошерная. Я не могу, извини.
– Ну ты прямо как старовер: они из чужой посуды век не станут…
Выход нашелся простой: половину бутылки отлили деду в пивную кружку, а вторую половину внук пил из горлышка — бутылка ведь новая, значит, кошерная.
– Ну, удивил ты меня, — сказал Прокопий Васильевич, сделав хороший глоток из кружки. — Я ведь о твоем существовании не знал, что ты на свете есть. И вдруг… Да, удивил. Закусывай сырком, закусывай.
Авраам очистил мандарин, закусил долькой.
– Как же не знал? Родители вам письма писали. И ответ получали от бабушки Лены. Мне вслух папа читал. Я, можно сказать, русский язык так учил.
Открытие за открытием! Значит, покойница таилась от него, а сама потихоньку переписывалась с сыном. Как это еще понять можно?
– А вы там по-русски говорите?
– Родители между собой и со мной — по-русски. А вот Лия русского не знает, как-то не научилась.
Прокопий Васильевич чокнулся своей кружкой с его бутылкой.
– Давай за встречу. За знакомство, в сущности говоря. Ну, удивил…
Внук улыбнулся, лихо раскрутил бутылку и влил в себя чуть ли не половину содержимого. Прокопий даже крякнул:
– Ты даешь! Где это ты так научился?
– У любавичских хасидов. Они здорово пьют. Они из России.
– А по какому делу в Москву пожаловал, позволь спросить?
– Преподавать меня пригласили в местную иешиву. Тут у вас в Марьиной Роще. Конечно, есть более ученые специалисты, но иешива хочет, чтоб хотя бы один был молодой, такого возраста, как сами студенты. Чтоб они не думали, что все ученые люди обязательно старые. Понимаешь?
– Понимаю, — несмело сказал полковник. На самом деле он никогда не слышал слова «иешива», хотя по смыслу разговора догадывался, что это учебное заведение.
– Ты мне скажи, мне любопытно, — сказал Прокопий Васильевич, когда выпили еще. — Только не обижайся. Вот смотрю я на тебя: ты совсем наш, рязанская порода. А уж про Володьку и говорить нечего. Так? И фамилия у вас русская — Садиковы.
– Фамилия-то как раз еврейская, — перебил внук, — от слова цадик, то есть праведник. Сначала, наверное, было Цадиков, а потом «цэ» перешло в «эс», получилось Садиков.
Это была такая откровенная нелепость, что Прокопий Васильевич решил пропустить ее мимо ушей и продолжить свою тему:
– Вот я и спрашиваю: как вам там живется среди евреев? Они вас своими, небось, не признают?
Авраам посмотрел на деда с некоторым удивлением:
– Папа действительно не еврей, ну и что? Он по закону равноправный израильский гражданин, голосует на выборах за «Ликуд», служит в армии, работает в компании, изобретения имеет. Его все очень уважают. А в Израиле, если посчитать, наверное, четверть граждан не евреи.
– А ты кто?
– Я? Еврей, конечно, кто же я еще?
– Наполовину. Ты еврей наполовину. Я-то знаю.
Парень укоризненно покачал головой:
– Дедушка, евреев наполовину не бывает, как не бывает на одну четвертую, одну восьмую… Это арифметика нацистов. У нас так: или еврей, или не еврей. Либо туда, либо сюда, никаких половин и четвертушек.
Прокопий хитро подмигнул:
– А почему тогда ты еврей, а не русский? Ведь половины равны между собой.
– А потому что все определяется материнской половиной. Евреи считают происхождение по маминой стороне. Так написано в законе. Ну и, конечно, любой человек может пройти гиюр, принять еврейскую религию.
– Но ведь он все равно остается тем, кем родился. Заново родиться нельзя.
– У такого человека заново рождается душа. Это важней, чем тело.
Что? Душа важней, чем тело? Типичный идеализм! Этого Прокопий Васильевич вытерпеть не мог. Философские познания, почерпнутые на занятиях по истории партии, всплыли в голове старого коммуниста:
–Ты что говоришь, внучек? Это же поповщина получается какая-то. Идеализм антинаучный. Как тебе не стыдно, ты же образованный человек, а рассуждаешь, как бабка-свечкодуйка. Ты же окончил эту…
– Иешиву.
– Во-во, иешиву окончил, сам уже преподаешь. Что же тебе в этой самой иешиве не объяснили, что мир материален, а всякий там дух — это антинаучная поповщина?
В следующий момент Прокопию показалось, что провалился пол или обрушился потолок. Авраам свалился со стула и корчился от хохота на полу. Из глаз его текли слезы, шапочка сползла на ухо, он трясся и выкрикивал сквозь смех:
– В иешиве… мир материален… Б-га нет… Дедушка, ты самый смешной человек на свете! — И когда немного отдышался: — За тебя надо выпить. Кончилась? Я могу сбегать. Где у вас магазин?
С этого вечера жизнь Прокопия Васильевича изменилась. Просыпаясь утром, он прежде всего вспоминал, какой сегодня день. Если пятница или суббота — не придет. А в другие дни можно ждать, всегда есть шанс, что придет. Действительно, внук навещал его часто, но никогда заранее не мог точно сказать «приду тогда-то», потому что на вечер неожиданно могли назначить дополнительные занятия. А телефона, чтобы предупредить, не было.
Целый день Прокопий Васильевич проводил в ожидании, и все равно Авраам появлялся неожиданно. Он входил в квартиру деда веселый, шумный, и унылое стариковское жилище, наполненное грустными тенями, сразу оживало. Авраам хлопотал на кухне, разогревая принесенную в судочках еду, клал в морозильник бутылку водки, расставлял на обеденном столе картонную посуду. Прокопий Васильевич сидел в кресле, с удовольствием наблюдал за действиями внука и отпускал замечания:
– Хлеб не клади на стол, давай на салфетку хотя бы… А еда там не подгорит? Помешать надо.
Когда все было готово, Авраам мыл руки, бормотал свои молитвы и громко возглашал:
– Полковник Садиков, пожалуйста кушать!
Они выпивали по первой и тут же наливали еще.
– Между первой и второй перерыв небольшой, — назидательно говорил полковник, и внук охотно соглашался. Но все же так, как в первый вечер, они больше не напивались.
– Злоупотреблять этим делом не нужно, это опасно, — поучал Прокопий. — Сколько людей через это погибло, и какие люди!.. Я от водки никогда не отказываюсь, но нормочку свою знаю. А как Володька? Выпивает?
– Папа свою нормочку знает, — солидно вторил деду Авраам. В его устах все эти дедушкины обороты речи звучали несколько комично, но в чьих ушах? Они всегда сидели вдвоем, слушателей не было.
– Мы, Садиковы, все такие: дело на первом месте, — с удовлетворением констатировал полковник. Он доставал из шкафа толстый семейный альбом с черно-белыми фотографиями, принимался рассказывать о своей семье, об отце, о деде Никифоре, которого отлично помнил. Но чаще всего — о покойной Елене Игнатьевне, и Авраам чувствовал, что эта рана в душе старого Прокопия не заживает.
В первое же утро после знакомства с внуком Прокопий устроил дома настоящий обыск. Все перерыл, все ящики и чемоданы, и нашел-таки то, что искал: стопку писем и фотографий, аккуратно сложенную и перевязанную рукой покойной Елены Игнатьевны. И прочел все: письмо за письмом в хронологическом порядке. Как устраивались в первое время, как нашли работу — Володя в компании по производству электронной аппаратуры, Лена в патентном бюро; жизнь стала налаживаться, купили квартиру, Абраша пошел в школу, родилась Лия. Описано было и Володино ранение, весьма серьезное, и поступление Авраама в иешиву, — вся жизнь семьи, шаг за шагом. Письма были в основном от Володи, но иногда и от Лены. И те, и другие неизменно кончались приветами отцу, Прокопию Васильевичу, и вопросами о его здоровье. Выглядело так, что Елена Игнатьевна, в свою очередь, в каждом письме передавала приветы от него. Самовольно. Последнее письмо было адресовано непосредственно ему; Володя тревожился по поводу маминого здоровья, предлагал прислать лекарства и денег на лечение. Елена Игнатьевна успела получить письмо, но, видимо, ответить уже не смогла…
Окончание следует
Владимир МАТЛИН
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
