Вообще-то отмечать юбилеи — совершенно не еврейское дело. Конечно, годы от события мы отсчитываем, а настоящие каббалисты или любители сказок-фантазий придают их гематриям всяческие значения. Однако — не празднуем круглые даты. Но здесь — мне, бывшему ленинградцу, с детства воспитанному на рассказах о Блокаде, часто гулявшему по Невскому мимо полуграмотной надписи: «Граждане, при артобстреле эта сторона улицы наиболее (вместо «более») опасна!», да еще еврею — эту цифру хочется помянуть.
70 лет с момента прорыва Блокады, унесшей только от голода миллион жизней. Сейчас не время спорить о целесообразности защиты города такой ценой (когда в России считали людей?), говорить о белых булках в помойном ведре дома Жданова страшной зимой 41-го… Но нашему народу, дважды пережившему кошмарную блокаду Иерусалима, умиравшему от голода в гетто и концлагерях, что нацистских, что советских; народу, в книгах которого записано, что «Б-г всегда на стороне гонимых — даже если гонится праведник за злодеем», — необходимо помнить о невинных жертвах. Чтобы молить Б-га — пусть этого больше не будет! Ведь и сегодня… И еще — чтобы помнить, как в испытаниях человеческая суть выявляется: либо раскалывается в крошки, либо прожигается и очищается от окалины. 70 лет — особый срок для нас, евреев — столько, в частности, длилось предсказанное пророком изгнание после разрушения Первого Храма.
Живущий ныне в Иерусалиме Хаим Венгер — известный писатель, редактор, автор десяти книг и сотен публикаций. Но здесь он — блокадный малыш, стоящий в разломе между жизнью и смертью.
Шлите нам стихи на e-mail: ayudasin@gmail.com
Хаим Венгер
В бомбоубежище
Полвека прошло, но забыть не могу
Беспомощный грохот орудий зенитных.
О, как же легко ему было, врагу,
Бомбить и бомбить нас,
почти беззащитных!
Подпоркам в убежище не устоять,
Ведь пол, словно палуба,
ходит под нами.
И рвутся фугаски опять и опять,
И небо с землей поменялись местами.
И все же, не веря, что это конец,
Что это последние в жизни разрывы,
Кричу я, охрипший от крика малец:
«Мы, бабушка, живы!
Мы, бабушка, живы!
Блокадный паек
Сто двадцать пять всего лишь грамм,
притом
Дуранды вперемежку с отрубями.
Я, как в молитве, шевелю губами,
Не зная, съесть сейчас или потом.
Ведь все равно мне голод не унять,
Я только раздразню его, пожалуй.
Но, нет, никто моих
не слышит жалоб:
Блокада взрослым сделала меня.
Голод — не тетка (пословица).
Ленинград в декабре.
Мы не ждали еще перелома.
Как убого и горько
тянулись голодные дни!
А в столовой, не близко,
в пяти километрах от дома,
Поварихой работала
дальняя наша родня.
Как мороз лютовал!
Поднимая с усилием ноги,
Я и мама брели и не знали —
дойдем, не дойдем.
Мы дошли. Тетка вышла, застыв,
словно столб, на пороге,
Не пустила в столовую.
«Ладно, мы здесь подождем».
«Подождете — чего? Вы пришли
ведь не в частную лавку», —
И захлопнула дверь, крышку гроба
как будто забив!
Как же Б-г в этот миг на нее
не набросил удавку?!
А потом Он, как видно,
про этот поступок забыл…
А для нас путь назад был намного,
стократ тяжелее:
Без надежды на чудо дорога
всегда тяжела.
Ну, а тетка жила,
никогда ни о чем не жалея,
И глубокой старухой
в постели своей умерла.
Немцы на Невском
Колонны шли, не отбивая шаг,
Брели нестройно, словно не по суше.
Еще вчера свирепствовавший враг
Сегодня стал покорным
и послушным.
Вы видели в прицелы Ленинград:
Орудья круглосуточно при деле.
И вот он —
ваш «торжественный парад»,
Что ж вы парадной формы
не надели?
Конвой спокоен: вам не убежать.
И не штыки — мы этому порукой:
Старик, мальчишка,
воин однорукий
И та по сыну плачущая мать.
На Невском необычный вернисаж:
Тупые лица гениев злодейства.
Горит на солнце
шпиль Адмиралтейства,
И плечи расправляет Эрмитаж.