…Когда под соболем согрета и свежа,
она вам руку жмет, пылая и дрожа…
Продолжение. Начало в №1072
Вот чувство, которое в сознание человека входит позже других. Он уже увидел, услышал, попробовал; в конце концов, понюхал, прежде чем его ручки потянулись (сознательно!) к интересующему предмету. Впрочем, с возрастом это чувство берет убедительный реванш, ибо через осязание проходят самые сильные ощущения жизни: от стрелы Амура до пули из макарова. Потому и память цепляется за осязание гораздо позже, чем за другие чувства. Что интересно, первые впечатления осязательного опыта резко негативны. В обоснование этого тезиса расскажу одну неказистую байку.
Были у меня в классе четвертом два одноклассника, два закадычных дружка Мозя Пекар и Толик Силин с кликухами Кейлеб и Силик. Сдружила их полная противоположность характеров и полное совпадение школьной успеваемости — оба законченные двоечники. Добрый Мозя, которому мама давала в школу булочку с кусочком колбаски (фантастический деликатес по тем временам!) постоянно делился пайкой с дружком. Острый на язык и смешливый Силик в благодарность за это довольно язвительно посмеивался над Кейлебом. У Мози на носу под переносицей был дугообразный шрам непонятного происхождения. По этому поводу Силик как Мозин биограф рассказывал окружающим:
– Мозя с детства был любознательным мальчиком — он хотел все попробовать и все знать. Однажды его мама гладила белье, а юного Мозю заинтересовал утюг (справка: утюги тогда были полые, внутрь помещался раскаленный древесный уголь; у основания утюга были дугообразные отверстия для вентиляции). Когда мама отвернулась, любопытный Мозя решил понюхать утюг и сунул нос в вентиляционную дыру. Отсюда у него такой шикарный шрам на носу.
Страшноватая история, благо, только что придуманная кровожадным Силиком. Однако доля смысла в ней есть. Действительно, первые осязательные опыты приходятся на разбитые коленки, сбитые пальцы босых ног, обожженные конечности, шишки на лбу… Стоит ли их вспоминать? Пожалуй, нет. Кроме познавательной пользы, в них не было глубоких чувств. Осмысленные впечатления от процесса осязания начинаются с потрепанного (перешедшего от старшего брата) матерчатого зайца, без которого я отказываюсь уснуть; с отцовских усов, за которые я с детской прытью тянул изо всех силенок (пришлось отцу их сбрить — так он больше усов и не носил…) Еще помню горб моей няньки, который я поколачивал с радостным остервенением.
Дальше идут уже школьные «чувственные» опыты: шершавый школьный матерчатый портфель в первом классе, сшитый мамой из суровой мешковины; полученная в четвертом классе первая похвальная грамота на каком-то расползающемся в руках картоне; первое в жизни посаженное в шестом в школьном саду деревцо — его бугристый ствол я погладил, когда пять лет тому назад побывал на родине…
А потом еще первый «кол», вбитый в площадку соперника под радостный визг девчонок из моего класса на школьном волейбольном турнире… Или первый (увы, единственный в моей футбольной карьере) гол, забитый пятнадцатилетним парнишкой в игре за взрослую команду местного «Локомотива» под аплодисменты жиденькой кучки болельщиков…
Далее осязание приносит мне впечатления, от которых сердце бьется все громче и энергичней. Дыхание становится все более частым, а порой и прерывистым. Читатель понимает, что такое случается лишь там, где шерше ля фам. Правда до «фам» еще дело не дошло, скорее это «шерше девчонку».
…Я объясняю юной однокласснице материал предстоящего урока алгебры. Она склоняется над партой, ее кудряшки щекочут мне щеку… Сознание странным образом покидает меня — я не могу разобраться с примером в собственной тетради.
…Натка, моя соседка, на класс младше, просит покатать ее на велосипеде. Сажаю ее на раму трофейного велика и отправляюсь в путь по кочковатой дороге. От тряски Натка испуганно прижимается ко мне — невольно еду в обнимку с девчонкой. Пелена застилает глаза, и мы с ходу грохаемся в дорожную пыль…
…Наш класс идет в поход с ночевкой на суворовские колодцы. Ночуем в деревенской избе на полу: в центре — старшая пионервожатая, остальные — по бокам от нее. Рядом со мной Томка, в которую я влюблен с пятого класса. Наши тела не соприкасаются, но я слышу ее дыхание и физически ощущаю радиоволны самой низкой частоты, которые исходят от ничего не подозревающей одноклассницы… Сна как не бывало — слава Б-гу, рассвет…
Пожалуй, два главных осязаемых впечатления юности. Танцы. Пока мы подглядываем из-за оградки танцплощадки за старшими, все выглядит просто и пристойно. Учимся танцевать: мальчишки собираются в доме Леньки-цыгана, двое из нас (чуть постарше) обучают неумех мудреным па. Первый выход «в свет» на танцплощадку. Первая приглашенная на танец девушка — Людочка Коник, с вполне сложившимися формами. Моя рука на ее талии, ее рука на моем плече, девичья грудь то и дело касается моей утлой грудины… В полубеспамятстве отвожу ее в круг подружек… И это ведь только вальс: здесь по законам физики действуют центробежные силы. А впереди танго, где распускающиеся розы из парка Чаир; или нежно прощающееся с морем утомленное солнце; или возвращающий «портрэт» убитый горем влюбленный… Все они подталкивают моих юных партнерш все ближе и ближе… Обессиленный и завороженный, возвращаюсь поздно ночью домой. Впереди целая неделя трепетного ожидания следующих танцев в железнодорожном клубе.
…Первый поцелуй. Вы свой запомнили? А я так помню. Ему предшествовала двухмесячная переписка с одноклассницей в восьмом классе. Почтовым голубем в этой переписке был мой дружок Кимка. Заодно он был сватом, сводней, порой и сутенером, так как проявлял инициативу и передавал на словах влюбленным то, чего каждый из них и в голове не держал. Мы и на свидание пошли вместе — ради меня он решил подружиться с ее сестренкой… Где-то за полночь моя девушка дождалась наконец каких-то действий от кавалера. Я обхватил ее горячечными руками и стремительно поцеловал в губы. После этого мы немедля расстались. Я шел домой, мое сердечко пыталось вырваться наружу, а губы дня на три затерпли, сохраняя на себе печать первого поцелуя. На следующем свидании коварная не далась ее поцеловать. Я шел домой, а по моим щекам катились горючие слезы. Откуда мне тогда было знать, что «сердце красавиц склонно к измене и к перемене»?..
И чтобы завершить эту тему, вспомню случай, переведший меня из мальчиков в мужи. Дело было в колхозе на первом курсе института. Жили мы (бригада из пяти хлопцев) в хозяйском доме у одной солдатки (муж в армии). Были среди нас ребята и постарше и поздоровее, но солдатке почему-то пришелся по душе именно я. Вскоре и не только по душе… В то утро после свершившегося факта члены бригады, посмотрев на мое осунувшееся за ночь лицо и замученный вид, освободили бедолагу от трудодня, взяв его норму на себя. Кроме того, мне поднесли в обед две дополнительные тарелки наваристого борща. С тех пор прошло много лет. Всякое бывало, но чтобы за любовный опыт — отгул и две премиальные тарелки борща? Такого близко не было!
…А еще был случай, когда жизнь свою я ощутил кончиками пальцев рук так отчетливо, как упаси Господь почувствовать еще раз. Было это на Урале, куда мы с моим близким другом собрались по своей туристической увлеченности. Южный Урал — не бог весть какие горы. Старье. Хаживали и покруче. Решил покарабкаться по скалам Лысой, скорее холма, чем горы. Горка действительно совсем лысая. Лишь одно деревцо сиротливо пробилось среди камней. Именно к нему я и решил добраться. Добраться-то добрался, а вот назад ходу нет — без специальной оснастки спуск гораздо проблематичней, чем подъем. Помочь некому, да и стыдно звать на помощь. Заблудился, видите ли, в трех соснах. Рискую начать спуск самостоятельно. И зря.
Через пять минут нога скользит по гладкой поверхности наслоений слюды, и я повисаю над расщелиной, впившись в кромку скалы посиневшими пальцами. Сколько времени это длилось? Минуту или две, но мне они показались вечностью. Я физически и на уровне основного инстинкта — сохранения жизни — чувствовал, как она, эта самая жизнь, по капле истекает из кончиков пальцев моих измученных рук… Маленькая щербинка на гладкой поверхности под ногой помогла мне вначале перевести дух, а затем каким-то невероятным усилием перебраться на соседний валун. «Жизнь моя, иль ты приснилась мне?..» за считанные секунды.
…О строительстве малогабаритного жилья в шестидесятых написано изрядно. Скажу прямо, это стало спасительной идеей: миллионы людей были буквально вытащены из трущоб в крохотные, но все-таки благоустроенные квартиры (впоследствии пренебрежительно и обидно названные «хрущобами»).
Сколько человеческих драм разыгралось в то время! В соперничестве за крышу над головой из людей извергалась вся скверна, накопившаяся в результате известных событий тридцатых-сороковых годов. Не минула чаша сия и автора, в ту пору молодого специалиста на предприятии. Но эта тема заслуживает отдельного рассказа, а в линии нынешнего повествования — лишь один эпизод.
После продолжительной склоки и переживаний получаю в горисполкоме ордер на свою «одиночку». Сжимая в руке выданные в ЖЭКе ключи, мчусь по адресу так, словно кто-то еще сможет первым, впереди меня, ворваться в квартиру. Вы спросите, причем тут осязание? А притом, что первым моим движением с порога был кувырок на дощатом полу главной и единственной комнаты. Я всем телом, с головы до пят, ощутил это пьянящее чувство собственности (юридически весьма относительной), такое малознакомое живущим тогда поколениям.
Я лежал на полу и каждой порой тела впитывал флюиды, исходившие из щелей между досками. Я ходил по квартире, ласково прикасаясь к стенам, оконным рамам, подоконникам… Я гладил покрытые свежей краской радиаторы, большую, метр семьдесят, голубую (!) ванну, эмалированную поверхность газовой плиты и подогревателя… Тепло этих холодных предметов я ощущаю доселе…
…Чувство отцовства, может, и не такое яркое, как материнское. Все же рожать приходится не нам… Но если меня спросят, когда оно, это самое чувство отцовства, впервые и мощно посещает родителя, отвечу: «Это случается тогда, когда тебе впервые вручают белый конверт с главным достижением твоей жизни».
…Окна родильного дома, где на третьем этаже происходит таинство рождения человека. Мы с будущей бабушкой моего ребенка в числе других соискателей стоим внизу в ожидании судьбоносного сообщения. Изредка в створе окна появляется голова медсестры, она называет фамилию роженицы и пол новорожденного. Избиваемый дрожью, жду своего сообщения. Голос сверху:
– Молодой человек, у вас девочка.
Не обращаю на это сообщение никакого внимания (благо, фамилия почему-то не называется) — я совершенно убежденно жду мальчика. Сестричке приходится трижды повторить свое обращение, а уже состоявшейся бабушке дернуть меня за рукав, прежде чем я осознаю себя отцом дочери.
…Бережно, в охапку, несу конверт с существом, которому дал жизнь. Мне кажется, вот-вот споткнусь, упаду, уроню дорогую ношу… Наверное, именно в эти мгновения, через осязание необычайной ценности этой моей поклажи сложилась самая теплая привязанность к дочурке, которая длится всю ее жизнь и половину моей.
…Увы, именно с осязания начинается и процесс умирания. Частица нас уходит вместе родными, близкими, друзьями, товарищами в мир иной. Благодаря техническим средствам мы можем увидеть их лица, услышать голоса, приготовить блюдо по давнему рецепту, ощутить запах любимых духов — мы не сможем их обнять…
Вспоминается лето 1997 года. Разграбленный «самостiйнiстью» южный берег Крыма, санаторий ЦК КПСС имени Горького в самом центре курортной зоны. Проходим туда, минуя сторожевой пост, где беспробудно пьет в прошлом элитная охрана. Пробираемся к купальням, где ступали стопы и самого Алексея Максимовича, и сталинских соратников, и хрущевских прихлебателей, и брежневских собутыльников. Действительно, хорошо. Все, как в тридцатых годах: не облицованные плиткой казенные бассейны с хлорированной водой, а естественные пруды с высаженными вокруг них ивами и дощатым настилом по всему периметру. В жаркий южный полдень в купальне свежо и прохладно. Создается впечатление попадания в рай.
Я ложусь, широко раскинув руки, на теплый от солнечных лучей, а заодно и прохладный от близости воды настил, закрываю глаза. Мне на минутку кажется, что я уже там, за вратами рая, и сейчас меня ждет встреча с близкими… Но нет, минутное оцепенение проходит, и я снова «в нашей буче — боевой, кипучей».
И последнее — любовь. Ее смело можно было бы назвать шестым чувством, но мы ограничены пятью. Поскольку физическая слагаемая этого чувства находится в сфере человеческого осязания, завершу новеллку небольшим размышлением о любви. Точнее, о ее позднем периоде. Вспомним слова песни Леонида Утесова, понимавшего в любви все и даже чуть больше:
Что сбудется — то сбудется,
не сбудется — забудется…
Когда проходит молодость,
еще сильнее любится.
Сказанное — совершеннейшая правда, так как главное выражение, характеризующее вечное чувство — «любовь до гробовой доски» — в зрелом возрасте приобретает куда более четкие очертания…
Алексей ЯБЛОК
Оцените пост
(ещё не оценено)
Загрузка...
