Девятнадцатого октя6ря Александру Галичу исполнилось бы девяносто четыре года. По еврейскому календарю день рождения Александра Гинзбурга приходится на 26 тишрея, но эта дата давно забыта друзьями поэта и лишь упоминается в синагогальной записи.

В канун памятного дня  80-летия,  дочь поэта, Елена Александровна, и его друзья в Москве установили несанкционированную мемориальную доску по адресу: улица Черняховского, дом 4, где Галич проживал с 1956 года вплоть до изгнания из России в 1974 году.

Московская мэрия не сочла возможным помочь радетелям памяти Галича, ссылаясь на законодательные и бюрократические препоны, а собравшиеся возле дома поэта высказывали опасения, что доска будет демонтирована. Развязная девица на НТВ прокомментировала с пренебрежением, что сие событие — еще одна дань шестидесятникам. Дескать, тешат себя стареющие люди воспоминаниями. Мемориальная доска именует Гинзбурга русским поэтом и приводит евангелическое славословие изгнанным правды ради.

Немало еврейских фамилий найдем мы среди впитавших бунтарский дух шестидесятых с их сборищами поэтов и художников на площади Маяковского. Когда гайки начали снова закручивать в брежневские времена, то большая часть шестидесятников быстро уступила властям, а Галич был среди тех немногих, кто выбрал свободу. Интересно отметить, что ни один из представителей этого течения не примкнул со временем к еврейскому национальному движению. Они хорошо знали, чего не хотели, а вот о позитивном направлении подумать им не довелось. Поэтому шестидесятники столь беспомощны и несчастны сегодня в России, хоть им самим довелось стать придворными Ее Величества Демократии.

Галичу были свойственны все слабости его современников. Вся жизнь его с середины шестидесятых стала одним лишь актом протеста, когда знаком «минус» помечалось все советское, а плюсов подчас недоставало. Так, в конце шестидесятых он принял крещение у Александра Меня. Правда, сам выкрестившийся поводырь сетовал, что Галич так и не впитал до конца его учение. Действительно, он был далек от православной обрядности, церквей не посещал, а к учению христианства относился сугубо литературно. Тогда зачем было входить в паству Меня? Известный теолог Сергей Лезов, хорошо знакомый с этим приходом, объяснил: «Для него это было не актом принятия веры, а формой протеста».

Галич не был теологом, но как больно думать о его акте отречения от еврейства, читая его же воспоминания: «Я увидел другое, прекрасное в своем трагическом уродстве, залитое слезами лицо великого мудреца и актера Соломона Михайловича Михоэлса. В своем театральном кабинете за день до отъезда в Минск, где его убили, Соломон Михайлович показывал мне полученные им из Польши материалы — документы и фотографии о восстании в Варшавском гетто. Всхлипывая, он все перекладывал и перекладывал эти бумажки и фотографии на своем огромном столе, все перекладывал и перекладывал их с места на место, словно пытаясь найти какую-то ведомую только ему горестную гармонию.

Прощаясь, он задержал мою руку и тихо спросил:

-Ты не забудешь?

Я покачал головой.

-Не забывай, — настойчиво сказал Михоэлс, — никогда не забывай!

Я не забыл, Соломон Михайлович!

…Уходит наш поезд

в Освенцим,

Наш поезд уходит

в Освенцим –

Сегодня и ежедневно!»

Тридцать лет прошло после гибели поэта, и сегодня более явственно, чем прежде, можно увидеть, что споткнувшихся о православие еврейских шестидесятников было много, а вот Галич был один. Его дочь Алена как-то сказала мне, что если бы отец написал за всю свою жизнь одну лишь балладу о Януше Корчаке, то этого было бы достаточно. Никто так глубоко и полно не передал на русском языке трагедии еврейства двадцатого века, как Галич в своем монументальном памятнике Катастрофе. Он впитал в себя всю боль, затаенную в наших сердцах, боль памяти о родных, умерщвленных злодеями в лесах Белоруссии, Литвы и Украины. Это чувство сидит в нас так глубоко, что мы боимся выразить его, и только Галич сумел сделать это в полноте трагизма. Слушая его, я невольно думаю, как сердце его не разорвалось от страданий, когда он доносил до нас образ девочки Нати из Дома сирот. «Продолжается боль, потому что ей некуда деться», — писал он перед самой смертью. Что может сравниться с силой этих страданий? Быть может, трагизм симфоний Малера, предвосхитившего то, что Галич передал нам в своих бессмертных произведениях.

Нам трудно судить поэта эпохи за слабости и ошибки. Увы, никто из безгрешных не проник так глубоко в суть наших еврейских душ, прошедших многолетнюю закваску русской культуры. Никто не смог так сблизиться и сродниться с нашей болью, как Галич. Мы же отплатили ему в Израиле позорным забвением, отдав память о нем тем, кто не способен понять сути его творчества.

Александр Аркадьевич воистину был многолик. Никто так тонко не передал советский быт во всех его переломах и изгибах. Галич поет так, будто сам был на фронте, будто сам прошел через сталинские лагеря. Он вещал от имени идиотов и оскорбленных судьбой женщин. Галич передал всю глубину ненависти к коммунистическим биороботам, но при этом безмерно и искренне любил людей. Даже в его самых саркастических зарисовках мы всегда найдем боль и сострадание.

Прав был Эрдман, назвавший творчество Галича «энциклопедией советской жизни», но права была и Алена, приравнявшая его гений к «Кадишу». Это доселе непонятый и неисследованный трагический симбиоз русской культуры и еврейского сознания, принимаемый как данность, но не разгаданный до конца.

Галич — это самое сильное эмоциональное выражение каждого из нас. Еще до своего отъезда он спел «Когда я вернусь». Те из нас, кто уехал из России в семидесятые, а посетил ее снова в начале девяностых, нашли в этом крике души пророчество, исключая одно четверостишие. Ведь мы покидали эту землю навсегда и не верили, что снова увидим Москву, но вдруг к нам бежит навстречу дорогой друг, смотрит в глаза, вопрошая: «Ну, как ты?» И тут пытаешься в двух словах объяснить прожитое за пятнадцать лет… Музыка всего этого фильма «Когда я вернусь…». И не надо корить его за то, что он не воспел с той же глубиной возвращение истинного и вечного в наш Израиль. Лучше устыдимся, что никто из нас не сумел этого сделать.

Уехав из России, он стал нашей совестью в Израиле и на Западе. Я слышу запись его проникновенного голоса: «Не молчите, потому что молчать нельзя». А мы миримся с ложью и несправедливостью, мы приспосабливается к дешевой либеральной пошлости мысли и слова. И молчание наше еще более достойно презрения, чем тогда, под гнетом советского режима. Как видел и знал он нас, как пытался пробудить добро и совесть!

Били стрелки часов

на слепой стене,

Рвался в сумерки

белый свет.

Но, как в старой песне,

спина к спине

Мы стояли — и ваших

нет.

Мы доподлинно знали,

в какие дни

Нам напасти, а им

почет.

Ибо мы были мы,

а они — они.

А другие —

так те не в счет.

И когда нам на головы

шквал атак

То с похмелья,

а то спьяна,

Мы опять-таки знали,

за что и как,

И прикрыта была спина.

Ну, а здесь, среди

пламенной этой тьмы,

Где и тени живут в тени,

Мы порою теряемся,

где же мы,

И с какой стороны они?

И кому – подслащенной

пилюли срам,

А кому –

поминальный звон.

И стоим мы, открытие

Всем ветрам

С четырех сторон.

Великий поэт России, мастер сатиры и всеохватывающий пророк наших мятущихся душ.

И живем мы, не смея

Оценить благодать:

До холмов Иудеи

Как рукою подать.

Он не сумел порвать со всем ради Израиля, но признался:

И все мы себя

подгоняем: скорее!

Все ищем такой

очевидный ответ.

А может быть, хватит

мотаться, евреи?!

И так уж мотались

две тысячи лет!

А за два часа до гибели он исповедовался в прямом эфире радио «Свобода»:

За чужую печаль

и за чье-то незваное

детство

Нам воздается огнем

и мечом,

и позором вранья.

Возвращается боль —

потому что

ей некуда деться,

Возвращается вечером

ветер на круги своя.

Как и Густав Малер, Галич всем своим творчеством искал Творца, но так и не нашел. «Я вышел на поиск Б-га…» Он пел от нашего имени и перед смертью думал о возвращении. Он заповедовал нам искать и найти Б-га.

И еще должны мы отдать Галичу последнюю дань и перезахоронить его в Израиле. Галич

Оцените пост

(голосовало: 10, средняя оценка: 4,60 из 5)

Загрузка...

Поделиться