Моцарт в начале июля…
Кто-то играет у входа
нам непонятное что-то,
скрипка рассохлась от солнца,
и от дождя поржавел саксофон.
Я работал в маленьком итальянском ресторане, в котором итальянцами и не пахло: хозяин был из-под Гомеля, повар — из Бобруйска, две официантки — студентки из Гнесинки, приехавшие в Америку на лето зарабатывать деньги, и я — несостоявшийся писатель, помощник повара, мойщик посуды и уборщик за пять долларов в час.
Хозяин в кафе не появлялся, говорили, он судится с женой за дом в Стейтен-Айленде, и ему не до ресторана, и всем заправлял повар дядя Соломон, который в Бобруйске работал в музыкальной школе учителем сольфеджио. По вечерам у нас играл саксофонист Грэг, или по-нашему Гриша, музыкант из Таллина, которого нашел Соломон на переходе в метро и уговорил играть у нас за стакан вина и тарелку пасты. Кем был раньше наш хозяин, никто не знал и не интересовался. Главное, что он не закрывал наш ресторанчик и верил Соломону, что впереди его ждет светлое будущее и большие деньги.
Посетителей было мало. Все одни и те же люди, и мы их знали наперечет. Продолжалось такое наше существование месяца два, и в конце концов дядя Соломон объявил, что сегодня у нас последний рабочий день, так как наш хозяин проиграл свой судебный процесс и вместе с домом на Стейтен-Айленде проиграл и наш ресторан. А этот ресторан его половине нужен, как кобыле второй хвост. И с завтрашнего дня нам надо разойтись на все четыре стороны в поисках новой работы. В общем, как говорили у нас в Краснополье, колесо отвалилось, дуга скривилась, а пуга за оброть зацепилась…
И в этот день появился он. Он долго стоял у дверей, слушая, как играет на саксофоне Грэг. Потом попросил поиграть. Худой, подстриженный под примерного ученика тщедушный паренек, казалось, должен был захлебнуться от первого выдоха.
– А ты когда-нибудь играл на саксофоне? — окинул его недоуменным взглядом Грэг.
– Нет, — сказал парень, — никогда, но мне очень хочется попробовать. Честное слово.
– Ну, если честное слово, то пробуй, — усмехнулся Грэг и протянул ему свой саксофон…
Он осторожно взял инструмент, провел рукой, как бы поглаживая, по его сверкающей поверхности, потом осторожно вытер мундштук салфеткой и поднес его к губам. И заиграл. И буквально первый звук заставил нас оцепенеть. Такой игры я не слышал никогда. Музыка разговаривала с душой, заставляя ее вспомнить о прошлом, переживая поражения и вселяя веру в будущие победы. Казалось, она исходила не из трубы саксофона, а бушевала внутри меня и рвалась вместе со мною к чему-то несбыточному и в то же время реальному.
Я вначале подумал, что это происходит только со мной, но, бросив взгляд по сторонам, я понял, что игра парня потрясла не только меня. Грэг широко раскрытыми глазами смотрел на свой саксофон, и в его глазах можно было прочитать восторг, удивление, потрясение и даже какую-то обреченность неудачника… Наши студентки восторженно смотрели на саксофониста, и их губы что-то шептали. Двое наших постоянных посетителей, пожилая итальянская пара из соседнего дома, забыв о своих капучино, прикрыв глаза, как заядлые меломаны, отдавались чарующим звукам. Даже дядя Соломон поднялся из бейсмента наверх и замер на краю лестницы, боясь своим движением нарушить волшебную музыку.
А музыка оборвалась так же неожиданно, как началась: парень вытер той же салфеткой, которой вытирал мундштук, мокрый лоб и протянул саксофон Грэгу.
– Спасибо, — как-то виновато сказал он, — больше дыхалки не хватает! Сложный инструмент. А играть интересно. Мне все хочется попробовать сделать своими руками.
Он посмотрел на белый поварской колпак дяди Соломона и спросил:
– А мне можно приготовить самому пасту «Боргезе»?
– А ты ее когда-нибудь готовил? — поинтересовался дядя Соломон.
– Нет, — честно признался парень, — никогда. Но я видел, как готовила бабушка. И вкус этой пасты помню до сих пор! Можно я попробую? Мне очень хочется! — он вопросительно посмотрел на дядю Соломона. — Если я попорчу продукты, я заплачу за них!
– Пусть попробует, — поддержал его Грэг, — все равно ведь завтра закрываетесь.
– Ладно, пробуй! Разрешаю, учитывая твои музыкальные заслуги, — согласился, как бы нехотя, дядя Соломон, и парень спустился с ним в бейсмент, на кухню.
Я как помощник повара спустился с ними, но парень сказал, что справится сам, и я вернулся в зал.
Появились они в зале где-то через час. Впереди шел парень, держа в вытянутых руках кастрюлю с пастой, а сзади, глядя на нас вытаращенными глазами, шел дядя Соломон и, как царский глашатай, трубил славу новоиспеченному повару.
– Это невозможно! Это невероятно! — не просто говорил, а кричал он. — Такую пасту я не ел никогда! Когда мы в Италии ждали разрешения на въезд в Америку, мы с женой как-то попали на обед к очень богатым людям! И нам заказали пасту в одном очень знаменитом ресторане! И сказали, что это лучшая паста в Италии! Я тогда думал, что лучше не бывает ничего! Но по сравнению с пастой, которую сделал этот мамзул, тогдашняя паста может не высовываться из кастрюли! Пробуйте все и бесплатно! — объявил дядя Соломон, и мы дружно набросились на еду.
Это и вправду было что-то неподражаемое и великолепное. Казалось, ее можно кушать до бесконечности! Всю оставшуюся жизнь. Из нас никто не был гурманом, но за это блюдо мы готовы были драться на дуэли, как сказал Грэг, с презрением вспоминая ежедневную пасту от Соломона. Итальянская пара что-то говорила на итальянском и закончила овацией и словами «Брависсимо!». А новоиспеченный повар смущенно пожимал плечами и говорил, что сам не ожидал, что получится, и что у его бабушки эта паста была еще вкуснее.
– Разве можно вкуснее? — удивлялся Соломон.
И парень уверял, что можно, и виновато разводил руками.
А когда он узнал, что наши девчата — будущие оперные певицы, он попросил их спеть с ним что-нибудь классическое из итальянской оперы.
– Вы ведь профессионалы, — говорил он, — а я всегда мечтал спеть с настоящими певцами… У меня, конечно, голос, не ахти какой… Но мне так хочется спеть с вами! Почувствовать себя на сцене Ла Скала!
– Спойте, спойте, — поддержал его дядя Соломон. — Вернетесь в Москву, будете петь в опере, и я увижу вас по телевизору и буду всем говорить, что когда-то они пели для меня!
– Ой, какой Ла Скала?! — застеснялись наши девочки, но петь согласились, что-то из «Севильского цирюльника».
– О, Джоаккино Россини! — обрадовался парень. — Я очень люблю его оперы! Я, конечно, не певец, вы на меня не обижайтесь… Но очень хочется петь…
Девчонки нерешительно начали свой дуэт, мы захлопали, чтобы их поддержать. И тут начал петь парень. И наши хлопки замерли. Сильный голос с удивительным тембром обрушился на нас, и мы потонули в мелодии, которая захватила нас, как бурный поток, закружила в своем вихре и понесла на скалы, как песня Лорелеи одинокого пловца… Девчонки прекратили петь и с широко раскрытыми ртами смотрели на парня. От его голоса позванивала люстра и стаканы на столе выбивали дробь…
– Bell canto, — прошептал дядя Соломон. — Это невозможно! Это чудо! Я не верю своим ушам и не верю своим глазам! Что-то с ними не в порядке!
А парень, допев арию, поклонился и опять виновато развел руками:
– Извините, но я как мог! Конечно, я не Карузо, но мне очень хотелось петь!
Дядя Соломон вытер с лица пот, как будто он сам только что пел и сказал мне:
– Ты должен об этом написать! Мне никто не поверит! А тебе поверят!
– А вы пишете? — спросил парень. — Стихи?
– Прозу, — смущенно сказал я.
– И я пробую, — сказал он, — стихи… Можно я почитаю? Правда, я пишу на итальянском. Но если в поэзии что-то есть, она понятна даже звучанием! Мне так хочется вам почитать! Можно?
– Можно! — хором сказали девчонки. — Мы немножко понимаем по-итальянски.
И он начал читать. И непонятный язык ожил в его словах и, мягко переливаясь от строчки к строчке, свертывался и распрямлялся, повисал в воздухе и взлетал к небу, чтобы оттуда ринуться на землю и завершить свой полет многоточием…
Я не понял слов, но почему-то подумал, что это стихи о Моцарте.
И девчонки подтвердили, что это о Моцарте. Хотя парень сказал, что не совсем о Моцарте, а о том, что каждый в своем деле должен быть Моцартом. И добавил:
– Если, конечно, каждый на своем месте… — А потом он виновато, как всегда, развел руками и грустно сказал: — Конечно, я только начинающий! И будет из меня толк или нет, я не знаю… Но очень хотелось прочитать…
Я ничего не сказал. Ибо не знал до этого, что настоящую поэзию можно понять, не зная языка. И честно позавидовал ему, ибо я так написать никогда не смогу…
А он сказал, что ему пора домой. Его ждут жена и сын. И еще добавил, что сегодня у него совсем неудачный день. Его уволили с работы. Хозяин сказал, что он бездарный и ни к чему не пригодный. Нам хотелось спросить, кем он работал. Но мы не решились. И он ушел.
Марат БАСКИН
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
