Всем, кто помог мне выжить — с сердечной благодарностью.
Автор
Каждый раз, когда я начинаю вспоминать все пережитое во время войны, особенно после того как попал в плен, меня охватывает ужас. Неужели все это случилось со мной?
Это меня немцы поставили к стенке в Кировоградском лагере для военнопленных, после того как обнаружили, что я еврей?
Это я в Березани сидел в гестапо и прощался с жизнью?
Это меня на каждом шагу, днем и ночью, ожидала смерть?
Это меня уже после плена послали в штрафную роту «кровью искупить» неведомые мне грехи?
Я не был самым умным, самым сильным, самым здоровым. И характер у меня был непростой. Часто я делал ошибки, которые могли стоить жизни.
Но когда суждено выжить…
Я попадаю к немцам в плен
Нас было восемь. Восемь студентов-выпускников еврейского отделения Киевского театрального института. После 22 июня 1941 года все мы стали красноармейцами.
Майор Снегирев, командир формировавшегося под Красноградом 822-го артиллерийского полка, горько улыбнулся:
– Смех и грех. Тут война, а тут тебе артисты, хоть бери и открывай театр…
Но театром здесь и не пахло. Не успев как следует обучиться стрельбе, мы вступили в бой.
Было это 1 сентября. Накануне война разбросала нас в разные стороны. Меня отправили транспортировать орудие к передовой линии, там я и остался.
В недобрый час явился я туда. Только что командир и комиссар одного пехотного батальона доложили вышестоящему командиру, что батальон больше не существует.
– Полег в бою или сдался? — спросил тот каким-то сдавленным голосом.
Они молчали.
– Так вот, — приказал он, — немедленно соберите всех, кого только можете, и на передовую, и не дай вам Б-г отступить!
Вот так я оказался на кукурузном поле, начинавшемся сразу за крестьянскими огородами, и сразу же вместе с другими стал рыть для себя окоп.
Темнело, враг не показывался. Какой-то незнакомый старшина отослал меня в числе других получить сухари. В село вместе со штабом нашего артиллерийского полка прибыл хозвзвод.
Возле школы, где расположился штаб полка, я встретил своих ребят: Мишу Варшавского и Изю Штерна, с которыми был в топографическом взводе.
– Куда ты запропастился? — кинулись они ко мне.
– В батальоне…
– Попроси у старшины разрешения остаться, будем опять вместе.
Но обратиться к старшине я не успел. Получив сухари, он скомандовал:
– Быстро к окопам!
Взвалив на себя бумажный мешок с сухарями, я тяжело зашагал по кукурузному полю. Кто мог знать, что больше я их никогда не увижу, моих дорогих друзей…
На рассвете начался мой первый бой.
Вокруг гремит и пылает, мины воют, снаряды свистят, море разноцветных трассирующих пуль освещает горизонт.
По команде командира, еще заспанный, вместе с другими я выскакиваю из окопа и устремляюсь вперед. Я бегу, я стреляю, и сам не знаю, на каком я свете. Кукурузное поле кончилось, дальше потянулась голая степь. Красноармейцев вокруг меня становится все меньше и меньше. Где-то стонут раненые, за моей спиной остаются лежать убитые. А я все еще бегу, бегу. И не замечаю, что бой-то кончился.
Из-за скирды появляется человек в сером мундире. Мне невдомек, что это немец. Кажется, все, что происходит, не более чем игра, и что один из моих сокурсников исполняет роль фашиста. Вот сейчас этот нелепый спектакль закончится, и все снова будет по-прежнему.
По инерции я делаю два-три шага вперед, но тут появляется еще несколько немцев. Заметив неподалеку воронку из-под бомбы, я вскакиваю в нее, я хочу спрятаться. Не успеваю повернуться, как на краю воронки уже стоит немец.
– Хенде хох! — наставляет он на меня автомат.
Так я попадаю в плен. Досадно и глупо. Но вот так все и происходило. Просто. Страшно. Нелепо. Это — правда войны.
Меня принимают за комиссара
Нас гонят проселочной дорогой, затем сворачиваем на шоссейку. Иду с опущенной головой, никак не могу понять, что со мной случилось и что меня ждет.
Вдруг в небе появляются два наших истребителя, всего лишь два, но мне становится легче на душе: быть может, они нас выручат? Никакого спасения они, конечно, не приносят. Я успеваю лишь во время суматохи выбросить в траву мои документы, мое родословие…
Спускаемся с горы. Там, в сторонке, расположилась немецкая минометная батарея, ведущая непрерывный огонь. Командир батареи приказывает конвоирам задержаться. У минометчиков есть убитые, нужно унести их в деревню.
Задерживаемся. Смотрю, как неторопливо и слаженно действуют немецкие солдаты. Один из них сидит на какой-то крестьянской лавке, рукава рубашки закатаны, он отдыхает и с удовольствием курит сигарету. Мне приходит сумасшедшая мысль: попросить закурить.
– Вас? — кричит он. — Закурить? А пулю в лоб не хочешь? — хватается за кобуру. Но тут, к счастью, его зовут к орудию. Положив трупы на самодельные носилки из дрючков, мы отправляемся дальше. Самое смешное в этой истории то, что я некурящий.
Убитый немец, которого мы несем, очень тяжелый, дрючок ужасно режет плечо, хорошо еще, что конвоиры не спешат вернуться на передовую, разрешают передохнуть.
Деревня, у которой мы делаем привал, горит. Это еще не наша, наша — дальше. Ее жители — женщины, старики, дети — беспомощно толкутся у своих догорающих домишек, спасать уже нечего.
– Диты, — обращается к нам плачущая старуха, — и чого вы сопротывляетеся, вы ж бачыте, яка в нього сыла?
Издалека доносится орудийная канонада, интенсивная стрельба. Видно, кто-то еще «сопротивляется». Горько, очень горько.
Наконец-то добрались до приднепровской деревни. Забрав ношу, нас загоняют в школьный двор, здесь сборный пункт для военнопленных. Все сидят на траве, курят, жуют. Многие не скрывают радости, что для них война кончилась.
Входят два немца. Они тщательно нас рассматривают. Один указывает пальцем на меня.
– Комиссар?
– Нет, — отвечаю я, — солдат я, солдат.
– Ти есть комиссар! — кричит он, тыча пальцем в воротник моей гимнастерки.
Лишь теперь до меня доходит: воротник моей гимнастерки подшит белым целлулоидным подворотничком, купленным в военторге за полтора рубля. Выручили меня два незнакомых солдата, они подтвердили, что я рядовой, из одной с ними части, к тому же земляк, из соседней деревни. Один из них даже перекрестился.
Черное воскресенье — отступление
Мне казалось, что все случилось тысячу лет назад, когда мир был другим и люди другими. На самом деле это было всего лишь два месяца назад, в июне 41-го.
…Теплый летний день. Воскресенье. С утра мы репетируем наш третий и последний дипломный спектакль — инсценировку романа Шолом-Алейхема «Блуждающие звезды». Репетируем усердно, с энтузиазмом. Мы ведь уже почти актеры. Нас приняли в Киевский еврейский театр. Через несколько дней нам на торжественном вечере вручат дипломы, и мы вместе с театром выедем на гастроли в Одессу. Мы уже мечтаем о больших ролях, а я лично — о режиссерской постановке.
Вдруг открывается дверь и входит заведующий учебной частью института Иван Романович Пискун. Он бледен и взволнован. Просит нашего режиссера Самуила Григорьевича Новака зайти с ним к директору. Они уходят. Мы пробуем продолжать репетировать, но ничего не получается. Понимаем: случилась беда. Кто мог представить ее масштабы?! Мы почему-то решили, что это касается Зарочки — дочери нашего любимого педагога Самуила Григорьевича. Он был убежденным холостяком, но, ставя шолом-алейхемовского «Мальчика Мотла» в еврейском детском театре, влюбился в исполнительницу главной роли Эльзу Гуринову, а несколько месяцев назад стал отцом. Что-то случилось с его дочуркой?
Самуил Григорьевич вернулся минут через пятнадцать. Он как бы постарел, еле выговорил:
– Война… Гитлер… напал…
Мы бросились к окнам, раздвинули шторы. На Крещатике у громкоговорителей столпилось множество людей. Неужели это правда?
Потрясенные, блуждали мы по городу. С грустью смотрели на проходившие мимо нас военные колонны, совершенно не похожие на те, которые приходилось видеть на праздничных парадах. Слишком серьезные, строгие солдатские лица, железные каски с красными звездами (верная цель для вражеских снайперов, на передовой пришлось их срочно соскрести), полные вещмешки на плечах, мчащиеся военные грузовики, нескончаемый поток военной техники. В небе — самолеты.
Никто не верил, что война будет продолжительной. Скоро врага отбросят за пределы наших границ, Гитлер потерпит сокрушительное поражение. Но между тем положение с каждым днем ухудшалось. Немцы все чаще стали бомбить Киев.
В конце июня мы отправились в пригородный дачный поселок Пуща-Водица рыть противотанковые окопы. Вернулись 5 июля. Город было не узнать. Воцарилась тревога и паника.
Руководители Украины во главе с Никитой Хрущевым устраивали на самых оживленных улицах и площадях летучие митинги, пытались успокоить киевлян, уверяли, что для паники нет никаких причин, фронт стабилизируется, на некоторых участках наша героическая Красная Армия, отбросив врага, перешла в наступление. Фашистский агрессор никогда не будет пить воду из нашего старого и доброго Славутича.
В подтверждение сказанного, около Оперного театра был выставлен сбитый в киевском небе фашистский истребитель.
Ничто не помогало. Паника нарастала, особенно после того как прошел слух, что все руководители уже эвакуировали свои семейства. Оставив все имущество, люди бежали из города, несмотря на посты и преграды.
Неужели это было не тысячу лет назад, а лишь вчера?
Дорога в ад
Под вечер нас загнали в колхозную конюшню. Я забрался в дальний угол, уснул как убитый. Спохватился от сильнейшего удара сапогом в спину. Бил немец.
Нас гонят дальше, куда — никто не знает. Идти становится все тяжелее и тяжелее, трут неразношенные кирзовые сапоги. Мучает голод.
Проходим мимо какого-то села. Женщины, дети, старики стоят у калиток, плетней, разглядывают нас с состраданием. Некоторые вынесли ведра с водой, казаны с картошкой, сухари. Начинается сутолока, хватают, кто что может. Конвоиры кричат: «Век, век!», стреляют в воздух. Маленькая девочка на свою беду вынесла целую буханку хлеба, гурьба пленных бросилась к ней, прогремел выстрел, девочка падает, душераздирающий крик матери…
Мы шагаем дальше… Жара неимоверная…
Моисей ЛОЕВ
Поздравляем старейшего автора газеты, дорогого
и всеми любимого
Моисея ЛОЕВА с 95-летием!
Здоровья Вам, наш друг, и встреч на страницах «Еврейского Мира».
Лев Кацин и сотрудники газеты
Оцените пост
(голосовало: 1, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
