«Если будут у человека две жены, одна любимая, а другая нелюбимая, и родят они ему сыновей, любимая и нелюбимая, а первенец будет у нелюбимой, то в день, когда будет он оставлять сыновьям то, что есть у него, не может он предпочесть сына любимой сыну нелюбимой, первенцу. Но первенцем должен признать он сына нелюбимой, чтобы дать ему вдвое больше из всего, что у него есть, ибо он — начало сил его, за ним право первородства» (21:15–17).
Вчитайтесь в этот отрывок из сегодняшнего раздела, где говорится об имущественных правах сына-первенца от нелюбимой жены.
Казалось бы, все ясно. Но Виленский Гаон (рабби Элиягу бен Шломо Залман, 1720–1797) увидел в тексте сразу несколько противоречий.
1) Тора пишет вначале, что сыновей родили обе жены, причем первой упоминается любимая жена, из чего можно предположить, что ее сын и был первенцем. Но затем сказано, что первенец родился все-таки у нелюбимой.
2) Почему проблема наследования вообще затрагивается здесь? Не перестраховалась ли Тора, решив, что евреи будут произвольно перебрасывать право первородства от одного сына к другому?
3) Откуда вообще взялась «нелюбимая», точнее «ненавистная» (снуа) жена? Ведь Тора категорически запрещает евреям ненавидеть друг друга. И если муж ненавидит жену, то зачем живет с ней? В конце концов, с кем мы имеем дело с галахической точки зрения — с преступником?
4) Почему Тора добавляет в конце: «…ибо он — начало сил его»? К чему такое объяснение, звучащее как оправдание (тем более что Тора крайне редко комментирует и объясняет нам свои заповеди)?
На самом деле, заключает Виленский Гаон, перед нами не общая, а специфическая ситуация, в которой содержатся ответы на все поставленные вопросы. Некий еврей — назовем его Реувеном — женился на женщине, которую почти тотчас возненавидел, и через две-три недели после свадьбы развелся с ней. Он тут же заключил другой брак, и его вторая жена, на этот раз любимая, родила ему сына после семи месяцев беременности. А месяца через полтора на свет появился его сын от первой жены — вполне доношенный.
Теперь мы можем подумать, что именно тот, кто родился вначале — семимесячный ребенок от второй жены — должен получить право первородства со всеми вытекающими из него наследственными привилегиями. Однако Тора сообщает, что первенцем должен считаться девятимесячный сын от первой, ненавистной и разведенной жены. Но почему? Потому что «он — начало сил его» («решит оно»): сын нелюбимой был зачат первым. Теперь ситуация предельно ясна.
Две инстанции
В конце раздела «Ки теце» приведена заповедь, повелевающая стереть память об Амалеке, народе, напавшем на евреев при их исходе из Египта. Мы читаем этот отрывок в субботу перед Пуримом по двум причинам: во-первых, чтобы исполнить заповедь «Помни», и, во-вторых, потому что главный персонаж этого праздника — злодей Аман, задумавший истребить всех евреев Древнеперсидской империи, был прямым потомком Агага, царя амалекитян.
Но у этой заповеди есть и другой образный подтекст. Каждым из нас управляют две «инстанции» — голова и сердце. Они как два человека с разным темпераментом, живущие в одном теле. Идея может быть ясна как день нашему разуму, но если мы не направим ее по «информационному каналу» в сердце, она не будет усвоена.
Амалек — это лютый враг еврейского народа, прототип всех наших врагов. Он атаковал нас из засады в тот момент, когда весь мир с восхищением наблюдал, как сам Творец выводит свой народ из рабства на свободу. Амалек всегда действует из засады. Он притаился на дороге, соединяющей разум и сердце. Его цель состоит в том, чтобы перехватить идею, не дать ей прийти к цели — к месту, где она формируется в убеждение, не пропустить ее в сердце.
Почему в Торе сказано: «ашер карха ба-дерех» — «как повстречался он тебе на пути»? На каком пути? На пути от разума к сердцу.
Интеллект, лишенный эмоциональной убежденности, неизбежно ведет к цинизму и гедонизму, двум главным союзникам Амалека.
***
А.С. Пушкин писал в «Евгении Онегине»: «Они сошлись. Волна и камень,/ Стихи и проза, лед и пламень…» Это не только об Онегине и Ленском (там эта гремучая смесь привела к трагическому взрыву), но и о голове и сердце. Соединение этих двух начал — вопреки отчаянному сопротивлению Амалека, воплощения мирового зла, — превратит «гомо сапиенс» в Человека с большой буквы и позволит ему достичь своего истинного призвания: поставить себя на службу Высшей духовности и Высшей нравственности, воплощенных в воле Того, Кто создал этот мир.
Скромность во всем
«Пусть же будет стан твой свят, чтобы не увидел Он у тебя наготы и не отступился от тебя» (23:15).
Скромность (на святом языке — «цниют») ценится выше всего по еврейской шкале добродетелей, поясняет Хафец-Хаим. О важности скромности можно судить по приведенному стиху: даже если евреи будут обладать всеми мыслимыми достоинствами, но пренебрегут скромностью, Б-жественное присутствие покинет их. Б-г «отступится» от своего народа, что на практике означает следующее. Если евреи, особенно женщины, не будут скромно одеваться, носить одежду, соответствующую требования Галахи, Б-г «сокроет Свое лицо». Он перестанет направлять и защищать их, и в результате Его избранный народ останется беззащитным перед врагами.
Получается, заключает Хафец-Хаим, что при наличии скромности мы имеет все, а без скромности — ничего!
Скромность не ограничивается ношением закрытой одежды. Она охватывает многие другие области поведения, включая речь. В Торе даже есть особое выражение на этот случай: «эрват-давар», буквально: «нагота слова». Грязная, развязная речь, клевета и сплетни как будто раздевают человека, представляют его в неприглядном виде.
Этика иудаизма требует от еврея, чтобы он постоянно следил за собой. Его одежда, поведение и речь должны быть образцом аккуратности, скромности и достоинства. Лишь в этом случае Всевышний будет всегда находиться среди нас.
Оцените пост
(голосовало: 3, средняя оценка: 5,00 из 5)
Загрузка...
