Я плохо спал ночью, вставал несколько раз, пил воду, принимал лекарства, и вот к утру меня осенило. Озарило. Явилось свыше. А почему, собственно говоря, этот железный предмет они считают мусором? По определению, мусор — это ненужный бесполезный хлам, отбросы, не выполняющие никакой функции. А что, если вышеуказанный предмет вовсе не хлам и не отбросы, а например украшение? Да, садовая скульптура. Вам, господа санитарные инспекторы, не нравится? Что ж, это ваше дело, ваш отсталый вкус. А я, создатель этого художественного произведения, нахожу его в высшей степени красноречивым, глубоким и воистину новаторским. Что тут изображено? А вот что я скажу, то и изображено. Например, «Афродита двадцать первого века». Чем плохо — «Афродита XXI»? Ведь похожими скульптурами украшены музеи современного искусства во всех странах мира.
Я тут же сел к компьютеру и за какой-нибудь час нашел в Интернете с десяток скульптурных произведений, похожих на мою Афродиту, на мою Фросю, как я стал ее называть. Я переснял фотографии скульптур в цвете и приложил их к своему письму в мэрию. Письмо это, исполненное праведного гнева по поводу невежд, отвергающих все передовое и прогрессивное, я заканчивал требованием провести в случае необходимости искусствоведческую экспертизу, которая публично посрамит мракобесов и признает мою правоту. На следующий день я отвез свое письмо с приложением в мэрию и стал ждать последствий.
Последствия наступили только через три недели и не с той стороны. Как-то вечером ко мне в дверь позвонил капитан Стик и сказал, что хочет вручить мне под расписку копию искового заявления. Дело с требованием немедленно убрать железный хлам из-под окон он возбуждает в городском суде против меня и санитарной службы, которая противозаконно мне потворствует.
Вот так. Конечно, судебное дело не может радовать, но все же какие-то искорки торжества, пусть преждевременного, вспыхивали в глубине моего сознания. Ведь что значит «санитарная служба противозаконно потворствует»? Пожалуй, только одно: мэрия отказалась от своего требования убрать скульптуру, мою Фросю. Отказалась, потому что испугалась скандала, а еще почему бы? Ведь выборы мэра буквально на носу, и наш почтенный отец города хочет остаться в своем кресле еще на один срок. Нужно ему, чтобы какие-то искусствоведы обвиняли его публично в удушении передового искусства? Нет, я полагаю, не нужно.
Город наш совсем небольшой, пригород Вашингтона по сути, но у нас есть и собственная мэрия, и собственный музей изящных искусств, и собственный суд по мелким гражданским делам. Пусть по мелким, но это настоящий суд, третья ветвь государственной власти, и решения его так же обязательны к исполнению, как и любого другого суда. Так что я отнесся к предстоящему судебному процессу со всей серьезностью. На адвоката я тратиться не собирался, тем более что у противной стороны тоже адвоката не было, но сам решил подготовиться основательно. Во-первых, я прочел десятка два книг по современному изобразительному искусству. Затем я переснял изображения скульптур, похожих на мою Фросю, — в дополнение к уже имеющимся. Наконец, саму Фросю я довел до совершенства, приделав к ней сбоку чугунный утюг и две кастрюли. Женщине двадцать первого века при всей ее железной решимости и устремленности в будущее не чужды заботы о семье и доме — вот что провозглашала моя Фрося. Я сделал несколько ее фотографий в разных ракурсах.
Надо сказать, что подготовка к судебному процессу серьезно расширила мои познания в современном изобразительном искусстве. В целом оно оказалось значительно интереснее, чем я думал. Смелые, выразительные композиции в бронзе, камне, дереве ранее известных мне лишь понаслышке скульпторов, таких как Осип Цадкин, или Генри Мур, или Карл Миллс, или Луис Хименес, или Вильям Зорах, увлекали и даже вызывали восхищение не меньшее, чем работы мастеров прошлого. Но было сколько угодно и откровенно уродливого претенциозного барахла, в компании которых моя Фрося выглядела своей. Особенно раздражали комментарии к этим произведениям; так, по поводу некой кучи металлолома было сказано, что она «выражает оптимистический взгляд на человеческий опыт», а поставленный на попа гнутый лист железа, оказывается, «давал материалу возможность заговорить своим собственным голосом, обнаружить свою природную душу».
Да, да, я все понимаю, восприятие искусства субъективно: мне этот металлолом не нравится, а кто-то понимающий в искусстве больше меня, находит его восхитительным. Согласен. Но хочу подчеркнуть, что речь здесь идет не об объективных оценках тех или иных произведений, а о конкретном деле: о моей попытке доказать, что старый железный кондиционер с присобаченным к нему утюгом может в наше безумное время сойти за произведение искусства. И, забегая вперед, скажу, что попытка моя удалась.
Продолжение следует