Окончание. Начало в №997
Ботвинник встретил меня просто и радушно. Мы сразу же приступили к занятиям. Я сказал ему, что всегда думал, что он знает английский и немецкий языки. Ботвинник усмехнулся: «Знаете ли, я — типичное дитя «бригадного метода». В 20–30-е годы мы обучались таким образом, что один лучший студент, «бригадир», отвечал сразу за несколько человек, и все вместе сдавали экзамены и получали дипломы. Сталин любил цифры, и ему нужно было «испечь» возможно больше людей с высшим образованием». А я-то, как тысячи шахматистов и нешахматистов, считал, что Ботвинник знает все, что он самый образованный и т.д.! Такой образ был создан многолетней советской пропагандой, прославлявшей чемпиона, его эрудицию и комсомольский характер.
Интересно, что в обыденной жизни, в простой беседе Ботвинник сам развенчивал это представление о нем, но когда он выступал перед публикой, то, может быть, уже по инерции, носил маску недоступного человека. А ведь он любил соленую шутку, умел к месту рассказать хороший анекдот, был неравнодушен к красивым женщинам. С удовольствием вспоминал давние встречи. Кого он только не знал! Д. Ойстрах, Г. Уланова, И. Козловский… На его письменном столе я заметил старую фотографию: маршал Василий Блюхер и Михаил Ботвинник, 1936 год… Не знаю, уж какими судьбами сохранился этот снимок. Но можно легко вообразить, как дорого могло обойтись его хранение советскому чемпиону в сталинскую эпоху.
Как проходили наши занятия? Ботвинника всегда отличала особая организованность, каждая минута была у него на счету. Мы занимались три раза в неделю по два часа, и после первого часа занятий он всегда приглашал меня выпить чаю и отведать вкусно приготовленные им сэндвичи. Больше всего, пожалуй, мне и запомнились эти «переменки», когда за кухонным столом первый советский чемпион мира раскрывался, рассказывая немало интересного о себе, соперниках, современниках.
Как-то Ботвинник попросил сделать на несколько дней перерыв в наших занятиях, так как он должен был ехать в Таллин. «О, Михаил Моисеевич, — сказал я, — вы встретитесь с Кересом!» — «Керес не должен об этом ни в коем случае знать!» — парировал Ботвинник. Откровенно говоря, я опешил от такой реакции — ведь соперничество с Кересом давно закончилось, но позднее я понял, что даже шахматный мир поделен для Ботвинника на две части. В одной — его бывшие соперники, а в другой — все остальные шахматисты, которые никогда не угрожали его гегемонии и для которых у него всегда находилось доброе слово. Как-то разговор зашел о Лилиентале, и Ботвинник сказал: «Он играл очень сильно, и у меня против него всегда были трудные позиции». Он только не добавил, что Лилиенталя он почти всегда побеждал!
Я уже отмечал, что за долгие годы сложился образ Ботвинника как человека холодного и рассудочного. Должен сказать, что из своего общения с Ботвинником, из бесед с людьми, хорошо его знавшими, я вынес совершенно иное суждение. Его видимая холодность и надменность были его защитой в борьбе с сильными соперниками. Да и не только за шахматной доской ему приходилось игрой (и не только игрой!) доказывать свое превосходство. Но в повседневной жизни Ботвинник всегда был готов помочь словом и делом тем, кому он симпатизировал. Известно, как много он помогал в своей шахматной школе ученикам, многие из которых стали сильными гроссмейстерами. Его советами неоднократно пользовались лучшие тренеры: М. Дворецкий, А. Никитин, А. Быховский и др.
Привлекала в Ботвиннике и особая, не наигранная скромность. Скромность, подчеркнутая не только строгим стилем обстановки его квартиры, но и каждым днем его жизни (он сам стирал, сам делал покупки, и этому я был свидетелем). Моему первому шахматному учителю Юрию Абрамовичу Бразильскому, работавшему редактором шахматной литературы в издательстве «Физкультура и спорт», довелось сотрудничать с Ботвинником при редактировании его шахматных книг. Бразильский рассказывал мне, с каким трепетом наблюдал он Ботвинника за анализом шахматных позиций. Особенно же его поражало, что, если Ботвинник допускал какой-либо промах в анализе, он всегда с готовностью признавал свою ошибку. Мужество и скромность, на которые способны только немногие большие шахматисты.
Когда в 1976 году Виктор Корчной остался на Западе, почти все без исключения советские шахматисты подписали письмо против «изменника». Ботвинника попросили «наверху» также подписать это письмо. И тут Ботвинник, на мой взгляд, воистину сделал «ход конем», который мог совершить только неординарный человек и действительно гениальный шахматист. Он сказал, что хочет написать свое собственное письмо, отдельно от письма советских гроссмейстеров. Этим он, очевидно, хотел подчеркнуть, что занимает свое, особое место в истории шахмат. Но был в этой просьбе-отказе и свой хитрый маневр: Ботвинник прекрасно понимал, что для бюрократов 70-х годов он уже фигура прошлого и никто, к счастью, не предоставит ему такую привилегию. Так оно и случилось, и в результате его имени нет под этим позорным документом.
Удивительное дело: Ботвинник часто выступал с прогнозами, и почти никогда они не сбывались. Вспоминаю, как в свое время он говорил, что у Тайманова есть шанс победить Фишера в матче. Долгое время он утверждал, что вот-вот сила Карпова пойдет на убыль, но прошло много лет, прежде чем это произошло. Во всех этих прогнозах, однако, не было и тени попытки приспособиться к «текущему моменту», никакого лицемерия. Ботвинник говорил то, что думал — он был искренним человеком.
Некоторое время спустя после наших занятий я встретил Михаила Моисеевича, прогуливающегося около своего дома на Фрунзенской набережной. Ботвинник вспомнил наши занятия, сказал, что английский ему очень пригодился в общении с американскими учеными. Я поинтересовался успехами его лучшего ученика Гарика Каспарова. «Его от меня недавно забрали, — сказал он с горечью. — Боюсь, что из него ничего не выйдет!» Но и на этот раз патриарх ошибся.
Лев ХАРИТОН
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 1,00 из 5)
Загрузка...
