Спаниелей в Краснополье не было. В основном были дворняжки, у кого-то — оставшиеся от немцев овчарки, а у дяди Гершла — маленькая болонка, которую ему привез сын из Харькова.
Не знаю, в какой книжке Меер Львович прочитал про спаниеля, но он всем говорил, что, когда разбогатеет, купит собаку именно такой породы. Как любила повторять его жена, у каждого свой дрейдл в голове, у моего — спаниель. Свою любовь к спаниелям он передал и моему папе, с которым дружил. Правда, папа на эту мечту махнул рукой еще в молодые годы (не до собаки было ему всю жизнь) — дети были главной его заботой. А у Меера Львовича детей не было, и спаниель оставался его единственной мечтой.
Всю жизнь Меер Львович проработал учителем истории. Преподавал он только историю Древнего мира и Средних веков и «выше» этого периода никогда не поднимался, наотрез отказываясь от старших классов, даже когда ему не хватало часов для полной ставки, что соответственно приводило к уменьшению зарплаты.
– Что я могу сказать о происходящем вокруг? — говорил он, растерянно глядя на собеседника. — Вот пройдет время, и тогда мы посмотрим, что было действительно хорошо и действительно плохо! Как я могу учить тому, что мне не совсем понятно?
Когда в школах ввели преподавание обществоведения и завуч попыталась предложить вести этот предмет Мееру Львовичу, он сразу заявил, что такая мудрость для него за семью печатями, и он знает только общество братьев Гракхов. Жена его Фрума Нехамовна преподавала ботанику и, в отличие от мужа, бралась за любой предмет, который ей предлагали: от пения до физкультуры. Главное, чтобы платили. Но Меер Львович был не такой. Кроме уроков Меера Львовича, я посещал и его кружок по истории Древнего мира, которая открыла для меня, как это ни удивительно, и современную историю, ибо суждения Меера Львовича о Древнем мире не были похожи на истины из учебников. Он низвергал исторические авторитеты и восхищался никому не известными героями. И здесь для него главным было не то, что сделал правитель для истории, а то, что он сделал для людей. В детстве я мечтал написать исторический роман, и это развило во мне любовь к различным историческим сочинениям, которые я поглощал в раннем возрасте в непомерных количествах, несравнимо больших, чем приключенческие романы.
Меер Львович жил недалеко от нас и всегда, завидев меня читающим возле дома, останавливался, интересовался, что я читаю, и начинал со мной дискутировать. Мы говорили обо всем. Многое я уже подзабыл. Но один разговор я запомнил навсегда. Меер Львович как-то застал меня за чтением писем Сенеки, только что вышедших в «Литературных памятниках». Я уже жил в Молодечно, домой приехал в отпуск. Достал я эту книгу в Минске с большим трудом и, конечно, похвалился ею, надеясь на одобрение учителя. Но услышал от него, что философ Сенека так же безнравственен, как и учитель Сенека, ибо он сотворил из своего ученика Луция Домиция Агенобарба кровавого тирана Нерона, а мог сотворить великого актера и даже поэта: задатки у юноши были!
– Плох учитель, воспитавший такого ученика, — закончил свою тираду о Сенеке Меер Львович и неожиданно добавил: — А Василий Жуковский был учителем великого князя Александра Николаевича, и князь этот стал императором Александром Вторым, отменившим крепостное право! Как видите, молодой человек, в мире многое зависит от учителя. Даже если он преподает пение, как моя благоверная, или математику, как твой отец. Надеюсь, что мои ученики и ученики твоего отца никогда не станут Неронами! А вот насчет своей благоверной — не знаю. — И он подмигнул мне, оставив наедине с Сенекой.
Меер Львович был другом моего папы и всегда после бурного педсовета заходил к нам поговорить о школьных делах. Папа до войны не успел окончить пединститут, ушел на фронт, а после войны было не до института: надо было кормить семью.
Так и остался с неоконченным высшим образованием. И каждая очередная проверочная комиссия из облоно напоминала ему об этом, хотя ученики папины были победителями областных олимпиад и на отлично сдавали математику на вступительных экзаменах в вузы.
Они располагались на кухне, папа снимал с подоконника большую бутылку самодельного вина, мама варила картошку в мундирах, и они могли говорить до полуночи, пока с криком «Дай людям поспать!» не прибегала Фрума Нехамовна и не уводила Меера домой. Во время этих разговоров после обсуждения школьных проблем Меер Львович всегда вспоминал про спаниеля.
– Понимаешь, Маркович, лучшего друга, чем собака, нет. А из собак лучший друг — это спаниель. Вот так разволнуешься на работе, придешь домой, спаниель потрется у ног, посмотрит тебе в глаза, пошевелит ушами — и стресс ушел. А моя Фрума этого не понимает.
Меер Львович задумчиво смотрел на папу и неожиданно предлагал:
– Купи спаниеля, а я буду приходить и кормить его. Он как бы будет мой, но у тебя.
– Где мне его держать? — разводил руками папа. — Одна комната и та в коммунальном доме. А двор общий — соседи не захотят. Да и вообще лучше детям лишний кусок мяса купить!
Папа вздыхал, и по его глазам я видел, что он был бы не прочь завести спаниеля. Но… не до собаки.
– Ты прав, — соглашался Меер Львович, — argumentum ad rem, как говорили древние римляне, аргумент, подтвержденный фактом!
В один год с моим папой Меер Львович ушел на пенсию и в один год они уехали в Америку: папа — ко мне в Нью-Йорк, а Меер Львович — в Балтимор к сестре Фрумы Нехамовны. Они перезванивались, собирались встретиться, но дальше слов дело не пошло. Потом папы не стало, и Меер Львович звонил только по праздникам. Но однажды мне довелось попасть в Балтимор, и я решил заглянуть к моему старому учителю. Жил он в большом многоэтажном доме, в основном заселенном русскоязычными евреями. На скамейке у дома сидела довольно большая компания старичков, оживленно обсуждающих политические новости. Мелькали имена Обамы, Путина, Медведева, Лукашенко, и все это напоминало Организацию Объединенных Наций времен Хрущева, где доводы подтверждались стуком ботинка. Я надеялся увидеть среди них Меера Львовича и уже направился к ним, когда учитель окликнул меня. Он сидел у соседнего дома на довольно далеком расстоянии от шумной компании, на стульчике рядом дремал… спаниель. Стопроцентно.
– Молодой человек, неужели вы думаете, что на старости лет я изменю своим правилам и буду вслух рассуждать о современной политике, как эти профессора? — кивнув в сторону соседей, произнес Меер Львович. — Свободная страна: хочешь считать себя профессором — считай! А я скромный учитель истории и в их умные разговоры не встреваю. Мы здесь в сторонке сидим с мистером Мак-Стюартом и думаем о жизни!
Я улыбнулся:
– Мак-Стюарт — это ваш спаниель?
– Мак-Стюарт — это хозяин спаниеля. Мой друг. Живет в нашем доме. Он пошел в магазин, и я сижу с Чарли. Неужели ты подумал, что моя Фрума вдруг воспылала любовью к собакам? — И почесав Чарли за ухом, он добавил: — Чарли меня любит не меньше, чем своего хозяина. И вот так мы целыми днями сидим с мистером Мак-Стюартом и Чарли, греем свои старые кости на солнце и думаем о жизни. И, кстати, Чарли тоже думает.
– Почему вы только думаете, а не беседуете? — в шутку спросил я.
И Меер Львович мне на полном серьезе ответил:
– Потому что я не знаю английского, а Мак-Стюарт не знает русского. А Чарли не знает ни того ни другого. Но моя мечта все-таки осуществилась: у меня в друзьях самый настоящий спаниель!..
Я возвращался из Балтимора поздно ночью, последним автобусом и всю дорогу думал — о жизни, о папе и о спаниеле, которого мой любимый папа так никогда и не почесал за ухом…
Марат БАСКИН
Оцените пост
(голосовало: 2, средняя оценка: 4,50 из 5)
Загрузка...
