Еврейский Мир

Главным проверяющим при обыске был Олимпиев, скверный человек. Он делал чудовищные вещи. Вот вам один только случай.

Можете мне поверить, работал я добросовестно. Изо всех сил старался, чтобы мной были довольны. Я носил воду для всего лагеря, убирал территорию, да еще взялся чистить ото льда трехэтажную металлическую лестницу, находившуюся снаружи здания. Для этого мне выдали лопату и метлу. Как–то раз отбил я лопатой лед, прислонил ее к стене и на секунду отвернулся взять метлу. В это время мимо проходил Олимпиев. Поднимаю голову – нет лопаты. Я бегу за ним:

– Гражданин начальник, где лопата? Он говорит:

– Какая лопата? Не знаю никакой лопаты.

И пишет рапорт: «Заключенный Зильбер взял лопату якобы для работы, а на самом деле отдал ее заключенным, чтобы они сводили счеты друг с другом. Отправить в карцер на трое суток».

Знаете, что такое карцер? Будка не больше телефонной. Сесть невозможно. Холод страшный! Стоишь «танцуешь» – греешь ноги. Норма питания – триста граммов хлеба, шестьсот граммов воды…

К счастью, засадить меня ему не удалось. Я сперва не знал почему. Вижу только: приказ отдан, а в карцер не забирают. Потом выяснилось – начальник санчасти воспротивился:

– Кто будет носить воду, пока найдут людей? Действительно, сразу такого дурака не найдешь.

Понятно теперь, что за человек был этот Олимпиев? И как раз он руководил обыском.

Двадцать седьмого февраля, в пятницу (за неделю до суда над врачами), в два часа дня нас выгнали на улицу и держали на морозе до пяти. В этот день мороз был минус тридцать с лишним, да еще метель. Мы буквально замерзали. А наши мучители не спешили. Им-то что! Они заходили в помещение, пили чай, грелись, отдыхали.

Подошла моя очередь на проверку. Олимпиев неподалеку проверяет чьи-то вещи, остальные открывают мой чемодан. В глаза им сразу бросаются два горшка. Они начинают хохотать:

– Он же религиозный, в столовой ничего не ест. Только хлеб берет и чай. Вот ему и приносят еду в этих горшках, ха–ха–ха! – прямо корчатся со смеху.

Услышал Олимпиев, как они смеются, и говорит из своего угла:

– Да-да, я его знаю. У него еще есть заскок: бреется не лезвием, а какой-то чудной машинкой! Разрешение на нее получил!

Сняли они эти два горшка, а под ними сухари. Между сухарями и горшками лежала машинка для бритья и разрешение. Они хохочут:

– Точно! Вот и машинка!

А Олимпиев опять говорит:

– Разрешение на машинку есть – это я хорошо помню. И чемоданчик этот из дому – могу засвидетельствовать.

До сих пор не понимаю, как он сказал очевидную для всех ложь в мою пользу? При мне за эти три часа он отнял штук тридцать таких чемоданов. Как увидит такой, – а его сразу видно! – выкидывает вещи на снег, и с каким наслаждением! – а чемодан швыряет в сторону. Там уже валялась гора таких чемоданов. А тут он сказал, что это мой чемодан из дому!

Это чудо номер один.

Дальше. Всех проверяли тщательно, а у меня только сняли горшки и машинку. Я был единственным, кого не обыскали! Если бы они чуть тронули сухари, сразу нашли бы книги, и тогда всему конец. Но они не стали искать дальше, хотя были обязаны. Закрыли чемодан, и все!

Это чудо номер два.

«Если бы не Г-сподь, который был с нами, когда встали на нас люди, то живыми поглотили бы они нас, когда разгорелся их гнев на нас» (Теилим, 12:42–3).

Солнце уже заходило, наступала суббота, нести чемодан я не мог и договорился с заключенным Исаевым, что он отнесет мой чемодан в другой лагерь.

ПУРИМ ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЕГО

Мы прибыли на новое место вечером в пятницу, суббота пришлась на тринадцатое адара (двадцать восьмое февраля), а в ночь на четырнадцатое адара, на исходе субботы, наступил Пурим.

Я собрал пятнадцать евреев и стал пересказывать им Мегилат Эстер (Свиток Эстер): историю об Ахашвероше, Амане и о чудесном спасении евреев.

Один заключенный, Айзик Миронович, вышел из себя (у него было тяжело на душе, он был уже немолодой, осужден на десять лет). Чуть не с кулаками на меня набросился:

– К чему нам твои «майсес» (байки) о том, что было две с половиной тысячи лет назад? Ты мне скажи, где твой Всевышний сегодня?! Ты знаешь, что скоро будет с евреями Союза? Мало того, что немцы уничтожили шесть миллионов, сейчас еще здесь три миллиона хотят уничтожить. Знаешь, что врачей будут судить и повесят на Красной площади? Что эшелоны готовы и бараки построены? Часть под Верхоянском, где минус шестьдесят–семьдесят, часть – под Хабаровском. И бараки без отопления.

Я говорю:

– Верно, положение у нас тяжелое. Но не спеши оплакивать. Аман тоже успел разослать приказы об уничтожении евреев в сто двадцать семь областей. Б-г еще поможет.

– Как Он поможет? Сталин уже все распланировал. Это тебе не Аман какой-то!

– Ну и что же?

Он мне начинает доказывать про «самого Сталина»: три миллиона человек погубил, а коллективизацию провел, всех мужиков России в рабов превратил. В тридцать седьмом своих восемь с половиной миллионов, а то и больше, как говорят, уничтожил, а войну у Гитлера выиграл и после войны крымских татар выселил. И вообще, все что ни задумает по его получается.

Я говорю:

– Да, со всеми получается, а с евреями – не получится!

– Почему это?

– Потому что сказано: «Не дремлет и не спит Страж Израиля» (Теилим, 12:14). А Сталин не более чем человек, «басар ва-дам» (буквально – «плоть и кровь», то есть простой смертный).

– Но он крепок, как железо, несмотря на свои семьдесят три. – Никто не может знать, что будет с «басар ва-дам» через полчаса. Айзик Миронович рассердился и убежал.

Это было вечером в Пурим, а наутро он меня ищет:

– Ицхак, знаешь, вчера ты хорошо сказал.

– Что я хорошо сказал?

Я уже и забыл к тому времени.

– Ну как же? Ты сказал без десяти восемь, что Сталин не более как плоть и кровь, и мы не знаем, что будет с «басар ва-дам» через полчаса. А сегодня один вольный инженер шепнул, что слышал по немецкому радио: в ночь с двадцать восьмого на первое в восемь часов двадцать три минуты у Сталина произошло кровоизлияние в мозг, и он потерял речь. Без десяти восемь и восемь двадцать три – это полчаса.

Мы посмеялись этому совпадению…

Пятого марта официально объявили о смерти Сталина. На его похороны приехали руководители стран соцлагеря и среди них – президент Чехословакии Клемент Готвальд. Незадолго до этого из Чехословакии выпустили в Израиль сто тысяч евреев, и Сталин очень разгневался. По его приказу Клемент Готвальд расправился с «виновными»: расстрелял Генерального секретаря ЦК Компартии Чехословакии, министра внутренних дел, министра иностранных дел – всего шестнадцать человек! И как расстрелял! Для устрашения всех прочих держал их в камере смертников две недели.

Этот палач приехал в Москву четвертого марта, в тот же день заболел воспалением легких – по официальной версии – и скоропостижно отправился вслед за «вождем народов». Провожали его вместе со Сталиным. Их и хоронили вместе. Как говорят на идиш, «цвей капорес ин ейн тог» (две искупительные жертвы в один день).

Как только я узнал о болезни Сталина, я начал читать Теилим, чтобы ему поскорее пришел конец. Если сегодня я знаю псалмы наизусть и могу прочесть любой псалом с любого места, то это «из-за Сталина». Я читал их трое суток подряд, день и ночь: бегая с водой, убирая территорию, сидя в бараке. Перестал, когда услышал, что его уже нет. Откуда они вдруг так вспомнились, что я их на ходу наизусть читал? Это Всевышний открыл мне память…

Можно ли читать псалмы с таким внутренним настроем, с таким желанием? Да, можно. И нужно. Необходимо было читать Теилим, чтобы такого раша (злодея) не стало.

ПОСЛЕДНИЙ ОБЫСК

Приближался конец моего срока. Но я вышел на пару месяцев раньше – по амнистии, объявленной после смерти Сталина. С этой амнистией из лагерей страны вышло большинство сидевших там евреев.

Перед выходом на волю тоже обыскивают. Снова возникла проблема с тфилин и книгами. Я решил рискнуть, и еще раз воспользовался чемоданом. Как и в прошлый раз, положил тфилин, мишнает и Танах снизу, а сверху – сухари и машинку. Повторил свою молитву. «Рибоно шель олам, я делаю, что я могу, а Ты сделай, что Ты можешь».

И вот меня вызывают на выход. Прихожу с чемоданом. Чем это кончится? Вдруг один из обыскивающих с грозным видом берет меня за рукав:

– Ну-ка пойдем, поговорим!

И уводит в другую комнату, в третью… Мне стало не по себе: наверно, что-то подозревает! Тут он оборачивается ко мне:

– Не подведешь?

– Нет! – говорю.

– Если спросят, что скажешь?

– Скажу, что обыскал. Он открывает дверь:

– Выходи!

Так я вышел на свободу.

Как это получилось, понятия не имею! И кажется мне, что с моим чемоданчиком трижды происходило что-то необычное.

Продолжение следует

Из книги «Чтобы ты остался евреем»

Оцените пост

(ещё не оценено)

Загрузка...

Поделиться