Еврейский Мир

Жена потом шутила, что с курорта не пишут таких писем, какие я писал из лагеря: «Здесь очень хорошо, в туалет хожу, когда пожелаю, весь день работаю на свежем воздухе…»

Когда меня привели в лагерь, подошли двое заключенных и один из них спросил на идиш:

– А ид? (Еврей?)

– Да.

– Чем помочь?

– Не хочу в субботу работать.

– Ладно, – говорит, – в пятницу в шесть (вечером, в смысле) придешь, будет тебе больничный.

Я очень обрадовался. Но воспользоваться бюллетенем не пришлось. Почему? Потому что я по-настоящему оказался в больнице.

Меня направили на лесоповал. Вдвоем с напарником мы должны были таскать и складывать бревна. Чтобы уложить бревно, мы по узкой доске поднимались на верх штабеля: он впереди, я сзади.

Подъем был крутой, я боялся упасть и шел осторожно. Напарник заметил это и, как только я ступал на доску, начинал на ней приплясывать, чтобы меня напугать. Так он плясал во вторник, в среду, а в четверг я сорвался и упал вместе с бревном. Счастье, что очки сразу свалились, а то бы остался без глаз.

Расшибся я основательно, если судить по тому, что продержали меня в лагерной больнице три недели, а там «просто так» не лежат. Левая рука у меня так и не восстановилась полностью. Я лежал забинтованный и себя не помнил от радости: три шаббата свободен! Найди я клад в миллион долларов, и то, наверно, так бы не радовался.

Но прошли три недели, и вот меня выписывают, да еще перед самой субботой. Что делать? Когда в субботу меня погнали работать, я сказал, что у меня еще болит рука. Бригадир обратился к врачу, тот говорит:

– Раз я выписал, значит, может работать.

Бригадир стал меня бить. Я убежал и спрятался в сломанной лодке: их там много было на берегу реки (река тоже была в зоне).

В двенадцать часов идут обедать. Слышу, один заключенный говорит: «Смотри, кто-то лежит в лодке». Что делать? Если охранники меня обнаружат, не миновать обвинения в саботаже. Вижу, прямо в мою сторону идут несколько заключенных, и среди них тот самый еврей, который обещал мне больничный, – Семен Семенович Лукацкий. Он был еще довольно далеко, но, что называется, в пределах слышимости. Я подумал: он все-таки одессит, идиш, наверно, знает. И шепчу:

– Семен Семенович, фарклап зей дем коп («заморочь им голову»). Это чтоб меня не заметили. В ответ раздается бодрый голос:

– Между прочим, сегодня в газете – статья великого Сталина (заключенный, понятно, Сталина назвать «товарищем» не может). Экономические проблемы при строительстве социалистического общества. Такая глубина мысли! Хотите, почитаем?

Кто посмеет отказаться? Остановились, и он начинает читать и комментировать. Болтает, болтает, вдруг я слышу:

– Как говорит известная латинская пословица, баалт зих ин а цвейтн орт (на идиш – «спрячься в другом месте»).

И чтение продолжается.

Я потихоньку выбрался из лодки, прошел метров сто и спрятался под другой. Была осень, шел дождь. Много часов я пролежал, не поднимая головы.

Кончился рабочий день. Без четверти пять прозвучал гудок отбоя, а я все лежу – ничего не слышу.

Заключенных выстроили, пересчитали – одного не хватает. Стали искать, и нашли меня только через сорок пять минут.

Сорок пять минут люди стояли под холодным дождем, а в столовой стыла еда. Вы представить себе не можете, что творилось, когда меня нашли… Каждый готов был разорвать меня на тысячу кусков:

– Из-за этого жиденка столько мокнул! В столовую опоздал! Я с ужасом думал: «Ведь это только первая суббота!»

В этот вечер я читал «слихот» (покаянные молитвы перед Рош–Хашана – Новым годом) так сосредоточенно, как, может, молился раз в жизни – когда в Столбишах сбился с дороги и замерзал. Меня не покидала мысль, что Б-г укажет мне путь.

И я опять увидел, что есть Тот, Кто слышит молитву. Закончил я молиться, вышел на улицу – и встретил Кольку – нарядчика.

Нарядчик – это человек, который направляет на работу. Я говорю:

– Слушай, Коля. Ты видишь, с бревнами у меня не получается. Я хочу другую работу.

Он спрашивает:

– Какую?

А Лукацкий меня уже научил, что просить.

Кстати, о Лукацком. Старый коммунист из Одессы, он оставил семью, поехал в деревню, где никак не удавалось добиться «сплошной коллективизации». (Сталин сгонял крестьян в колхозы, а они, как могли, сопротивлялись), три года там провел – и все, чтобы довести район до нужной кондиции. Не видел и не понимал человек что делает. Большой грех взял на душу. Сел он за какую-то финансовую ерунду – он был директором типографии. Он и в лагере был такой же: хлебом не корми – дай поговорить о марксизме-ленинизме!

В лагере мы сблизились и продолжали встречаться и на воле. Я жалел его жену: она тяжело переживала, что сын женился на русской и внуки у нее – неевреи. Тихий, покладистый парень, сын ее любил детей, дорожил семьей – что тут поделаешь? А я сказал: «Ничего, уладится». И вдруг – ни с того, ни с сего – жена Лукацкого-младшего взбрыкнула и потребовала развода. Вторым браком парень женился на еврейке. Осуществилось мое благословение. А Семен Семенович, выйдя из лагеря, уже зажигал ханукальные свечи и стал немножко выполнять мицвот!

Итак, Лукацкий меня научил, что просить.

– Надо, чтобы ты ни от кого не зависел, – сказал он. – Есть работа – воду носить. (Водопровода там не было.) Конечно, натаскать воды на три тысячи человек одному трудно, но, если будешь один, как-нибудь выкрутишься в субботу.

Поэтому я сказал Кольке:

– Хочу носить воду. Он говорит:

– А что я с этого буду иметь?

– Двадцать пять, – говорю, и тут же вручаю ему пятнадцать рублей – аванс, так сказать.

С того вечера у меня появилась возможность не работать в субботу. И я носил воду до конца срока.

БУДНИ И ПРАЗДНИКИ

Спустя неделю после моего прибытия в лагерь наступил праздник Рош–Хашана. Молитвы я знал наизусть, но все-таки хотелось иметь махзор (сборник праздничных молитв), кто-нибудь еще мог бы по нему молиться. Верьте – не верьте, но махзор мне принес секретарь парторганизации лагеря, еврей Вишнев.

Как я не побоялся прийти к нему с такой просьбой? А я убедился, что он, несмотря на коммунистическое воспитание, человек честный и порядочный. Когда нас никто не слышал, я с ним спорил о Сталине, доказывал, что у того нет пророческого дара (Сталину приписывались самые исключительные качества, включая провидение; опровергать это было смертельно опасно). Не знаю, действительно ли Вишнев так думал, но вот как он объяснял мне плохое отношение к евреям:

– Представь себе, что у отца два сына. Один работает, делает все что требуется, а второй отлынивает, любит пенки снимать. Наступает праздник. Кого посадить во главе стола? Того, кто отлынивает и ничего не делает, или того, кто работает, старается? Русский народ строит социализм, а евреи – отлынивают. Они или в торговле, или в науке.

Тем не менее, я спросил:

– Если я дам тебе адрес и попрошу принести книгу, принесешь?

– Принесу, – говорит.

И он принес мне, кроме махзора, мишнает, Танах и даже карманного формата Агаду. Агада – рассказ об Исходе евреев из египетского рабства, его читают во время праздничной пасхальной трапезы, которая называется Седер Песах. Передавая книги, Вишнев предупредил:

– Даже если тебя будут резать на куски, не говори кто принес.

В 1992 году я проводил Седер Песах в иешиве в Москве. Стал рассказывать, как проводил Седер в лагере. Упомянул Вишнева.

Двое из присутствующих оказались супругами из Казани. Они вернулись домой, нашли сына Вишнева (сам Вишнев уже умер), рассказали ему, что произошло, и сын Вишнева тут же приехал в Москву повидаться со мной. Он обнимал меня, плакал и говорил:

– Мне тогда было пять лет, но я помню, как папа рассказывал, что в лагере есть еврей, который не работает в субботу.

Я с ним почитал немного Танах, он внимательно, с интересом слушал. Я научил его читать «Кадиш», и он прочел за отца и за мать.

Ну что, не пропала доставка махзора там, на том свете? Не пропала! Один этот «Кадиш» чего стоит!

Как-то Иосиф Вишнев позвонил мне в Иерусалим и просил молиться за него – ему предстоит тяжелая операция.

Значит, лагерь тоже был не зря. Может, я сидел для того, чтобы сын Вишнева позвонил мне с такой просьбой.

Итак, махзор на Новолетие у меня был, и в первый день Рош-Хашана мы вместе с еще несколькими евреями тайком молились.

Едва мы закончили, в лагере вспыхнул пожар. Мгновенно началось столпотворение. Лагерь весь в дыму и огне, заключенные и охрана мечутся, крики, распоряжения, паника. Усилия надзирателей были направлены не столько против пожара, сколько против заключенных – как бы не разбежались! Нас загнали в какую-то комнату, полную дыма, и заперли.

Это было страшно. Только что мы читали молитву «У-нетане токеф»: «Поведаем о святости этого дня, ибо он страшен и грозен…». Только что мы произносили: «В новолетие приговор записывается… скольким отойти и скольким быть сотворенными, кому жить и кому умереть… ми ба-маим у-ми ба-эш – кому смерть от воды и кому – от огня…». И тут же – часа не прошло! – горит весь лагерь! Сгорел внешний забор, часть бараков, административных зданий… Вероятно, и люди погибли…

Благословен Всевышний, я остался жив. Жене сперва сказали, что я среди сгоревших. Сколько она пережила!..

В Йом Кипур, как и в Рош-Хашана, я постарался, чтобы со мной молились еще несколько евреев. Мы договорились, что выйдем на работу попозже (на полчаса — час, в лагере целый день не помолишься!), выждали, пока все ушли, и барак опустел. Если кто-то заходил на пару минут, мы прекращали молиться.

Я внушил всем заключенным – евреям, что в Йом Кипур необходимо поститься и работать нельзя. Если же человек вынужден работать, он должен хотя бы отложить на завтра то, что можно. С каждым по очереди (все сумели найти по паре минут) я выполнил «капарот» – обряд искупления накануне Йом Кипур.

На исходе Йом Кипур ко мне заглянул один заключенный:

– Слушай, у меня вопрос. Работать, ты сказал, нельзя. А курить? Я подумал, – говорит, – и решил, что все-таки, наверно, не надо.

Ничего эти люди не знали. До ареста этот человек был видным деятелем профсоюза.

* * *

Эту историю о моем отце я услышала от рава Зильбера.

Отец был осужден на десять лет за помощь советским евреям, которые «полулегально» через Львов перебирались в Польшу, откуда уже можно было свободно двигаться дальше: и в Эрец Исраэлъ, и в другие страны. Во Львове они прописывались в качестве «родственников» к евреям – польским подданным. Кто-то донес властям. Всех, кто стоял во главе этого дела, забрали. Папа был обвинен по пятьдесят восьмой статье – «государственная измена». Отец отсидел почти полностью, а когда Сталин сгинул, получил бумажку, где сообщалось, что он реабилитирован, и все обвинения с него сняты.

В лагере отец, естественно, не ел ничего вареного. Более того: он не ел даже хлеб, потому что его резали общим ножом. Уголовники, которые сидели с ним вместе, уважали его за твердость и приносили ему буханку, чтобы он первый своим ножом отрезал свою долю.

Продолжение следует

Из книги «Чтобы ты остался евреем»

Оцените пост

(ещё не оценено)

Загрузка...

Поделиться